Сводки разные ужасы говорят,
В небе, будто военные корабли,
Облака. Дай мне руку, ведь это проверка на срок,
На усилие, на расстановку судьбы —
Потому что любовь никакой не итог,
А слепой поводырь для таких же слепых.

#Никонов
#Fetzen

То, что сексуальность — одно из важнейших понятий психоанализа, не означает, несмотря на до сих пор очень распространенное мнение, что вся психоаналитическая антропология может быть редуцирована до некого набора животных инстинктов, связанных с размножением.

Психоанализ концептуализирует сексуальность способом, радикально противоположным любому биологизму. Если образно и с некоторым креном в лаканианскую традицию, это история о том, что единственно доступный всякому человеческому субъекту мир представляет из себя знаковое, символическое образование, которое подчиняется принципу удовольствия и выстраивается на изгибах Желания (обращено это Желание, по формуле Кожева/Лакана, к Желанию Другого).

Вся глубина пространств этого мира, вернее, этих миров, пусть и в разной степени, но наполнена стоном, вздохом и плачем. В безмерной черноте космоса и в холоде бюрократической машины, в красивой четкости математических констант и в мерзости доноса — их отзвуки звучат во всем. Сексуальное — это поле, в котором разворачивается человеческое существование, поле, заданное тоской по связи, полноте, единению, снятию разрывов. Оно намного шире того, что в обычном языке обозначают словом «секс».

Буквальная привычная сексуальность, связанная с эрогенными зонами тела и гендерными позициями, — это лишь один из возможных языков сексуального, пусть и выделяющийся своей архаичностью. В этом смысле его вполне можно было бы назвать священным. По степени жесткости связи между означающим и означаемым он значительно превосходит и латынь с арамейским, и классический арабский.

#Entwurf

никогда не стоит недооценивать

масштаб влияния инерции
склонность к расщеплению
потребность психики в интеграции

способность другого к пониманию
право другого не понимать

#Fetzen

Интенсивное насилие практически невозможно воспринимать в чистом виде. Для самой возможности такого восприятия требуется ну просто исключительная степень зрелости психики.

В большинстве случаев люди, сталкиваясь с выраженной немотивированной агрессией в свой адрес, прибегают к разного рода уловкам, построенным на расщеплении и интроективной идентификации /с агрессором/. Образно, чтобы избежать полного коллапса, их психическая система вынуждена жертвовать своими частями.

В зависимости от исходного состояния психики и специфики травмирующего действия эта интроективная идентификация принимает множество форм. От тяжелой диссоциации с трансом и амнезией и знаменитого «стокгольмского синдрома» до многообразия рационализаций и интеллектуализаций, особенно опасных ввиду их культурного одобрения. Все эти «я вынес из этого ценный опыт», «благодарна ему за то, что он сделал меня такой, какая я есть», «его тоже можно понять», «наверное, у неё есть на то причины», «но было и хорошее» практически всегда свидетельствуют о продолжающемся расщеплении психики, а не о её гибкости и устойчивости.

Иначе говоря, намного сложнее просто назвать мудака мудаком, а насильника насильником, чем пытаться прощать. Тем более, что ни о каком реальном акте прощения при расщеплении речи идти не может.

И да: само по себе насилие никогда никого ничему не учит, оно только корежит. Учится человек исключительно благодаря ранее пережитому опыту любви.

#Entwurf

Прошлое — это не комната, из которой ты вышел, закрыв дверь или оставив ее открытой. Это даже не сгустки, остающиеся в тебе, как смола в легких.

Прошлое — это, в первую очередь, структура связей. Как в статичном, синхроническом аспекте (субъект как совокупность следов /отношений/), так и в динамическом, диахроническом. Именно прошлое определяет диапазон возможных связей, как именно они будут выстраиваться и будут ли вообще. В этом смысле прошлое всегда сопротивляется, продолжает жить.

Короче говоря, совет «просто отпустить прошлое» — в зависимости от контекста либо слишком лукавый, либо откровенно идиотский.

#Entwurf

начну с понедельника
это не лысина, а пробор
там на обочине не дохлая ворона, а сломанный зонт
я не засну, только прилягу
мы просто пообнимаемся голые
за стеной не стоны, а смех
с любовницей будет не так, как с женой
с женой будет не так, как с матерью
я все ему скажу, но потом
ну такие потери заставят же их одуматься

на лжи все и держится

#Fetzen

Кляйнианская депрессивная позиция предполагает способность оперировать целыми, но амбивалентными объектами — довольно избитая формула, встречающаяся в психоаналитической литературе.

Думается, что на практике она выражается, в первую очередь, в возможности принимать ограниченность ценного объекта. Как в аспекте его конечности – пространственной и временной, — так и в аспекте его неизбежной недоступности. Да, объект может быть в доступе, но лишь частично: иначе говоря, отношения с Другим всегда структурно разворачиваются вокруг разрыва. Им невозможно полностью обладать, его нельзя ни подчинить, ни поглотить, он никогда не станет полностью подконтрольным и предсказуемым. Быть способным не просто сохранять близость в свете / под тяжестью зияния этого разрыва, но и указывать на него, символизировать — это и значит быть близким к депрессивной позиции.

В разных обстоятельствах это может проявляться как в способности субъекта к компромиссам в отношениях, так и в его готовности, если фрустрация перевешивает, уйти, прекратить связь, без страха, что объект или он сам необратимо разрушатся.

#Entwurf

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

«Волшебная скрипка» Николая Гумилева написана от лица Отца, одновременно устанавливающего закон, предостерегающего от его нарушения, но вдохновляющего на него.

Этот Отец не обнадеживает полным удовлетворением Желания, прямо заявляя о невозможности такового. Но он предлагает сцену, альтернативную сцене гендерных взаимодействий и конкуренции за символический капитал — сцену, на которой может развернуться некое иное удовольствие, не сводящееся к, в формулировке Лакана, «идиотскому наслаждению фаллического удовольствия». Оно достигается в поэтическом акте, который, как отмечал Жорж Батай, структурно ближе всего к акту жертвоприношения.

В пространстве этой сцены очевидно, что любой объект, любое слово онтологически ущербны, недостаточны — они не могут унять нехватки, снять разрыв. Они годятся лишь для того, чтобы снова и снова связывать их, а потом сжигать, самим ритмом этого выстроенного вокруг пустоты жеста пытаясь указать на то, что лежит по ту сторону принципа удовольствия, по ту сторону всякой объектности, по ту сторону фаллоса и гендера. На Вещь, недостижимость которой, по мысли Лакана, необходимо принять, чтобы жить аутентично.

#Гумилев
#Entwurf

Сначала вы говорите с жаром и жадностью, исходя из ощущения, что вас тотально понимают и ждут.

Потом, столкнувшись с непониманием, кропотливо пытаетесь объяснять, сводя возникающие сбои к разным обстоятельствам или несовпадениям в предыстории.

Затем уже ничего не объясняете, а просто цепляетесь за то, что вас еще объединяет, в чем вы совпадаете, отодвигая или даже отсекая все прочее.

В какой-то момент вы вовсе перестаете разговаривать, пытаться что-то доносить, а просто по инерции шумите словами.

Наконец, как у Довлатова, уже лишь звук чужого голоса начинает восприниматься как агрессия.


***

Кто-то, фыркнув, скажет, что всего этого разочарования можно избежать, если просто не очаровываться – научиться удерживать себя в игольном ушке между dysfunctional beliefs «меня ТОЧНО не поймут» и «меня ТОЧНО поймут». Так-то оно так, но вот только в полной степени это банально невозможно: способность человека очаровываться и воображать прямо производна от того, что он структурно обречен существовать в мире дефицита. Его Желание никогда не удовлетворяется в полной мере или, на языке другой традиции, при контейнировании неизбежно что-то, но теряется. Не говоря о том, что сама способность критически воспринимать собственную готовность быть очарованным требует достаточно – в винникоттовском смысле – благоприятной личной истории.

Так что, вместо того, чтобы пытаться запретить себе очаровываться, лучше привыкнуть присматриваться к тому, почему мы очаровываемся именно так, а не иначе.

#Fetzen

Если восстание подавлено, его называют мятежом или террористической атакой. Если восстание побеждает, то оно превращается в революцию. Но, в любом случае, через какое-то время появляются тексты, которые обосновывают, что никак иначе и быть не могло, что все к этому и шло.

Если из внезапной встречи вырастает что-то хорошее и длительное, в какой-то момент может начать казаться, что она была предопределена, предначертана множеством знаков. То, что в начале переживалось как чудо, но не привело ни к чему кроме боли, со временем оседает как незначительное отклонение или закономерная ошибка. То, что казалось безусловной точкой нового начала, может вовсе утратить свой статус события. Буквально стереться из памяти. А то, что в действительности оказалось концом, скорее всего, в моменте даже не будет замечено.

Прошлое почти настолько же непредсказуемо, как и будущее. Человеческий субъект не обладает статичным, объективным прошлым. Он не имеет прямого доступа к реальному прошлому. Конструкция прошлого находится в состоянии постоянной пересборки, и у любой укладки есть как свои выгоды, так и свои издержки.

Иначе говоря, прошитое каузальностью, находящееся под рукой прошлое – не более, чем компонент фантазма Я. По этой причине психоанализ уделяет такое внимание деконструкции представлений о каузальности.

#Entwurf

В целом, чем ближе субъект к депрессивной позиции, тем выше его способность перемещаться от целой картины к отдельным нюансам и обратно.

В этом отношении очень показательна любовь к генерализациям. Мужчины то-то, женщины то-то, русские то-то, миллениалы то-то. На оборотной стороне подобных обобщений имеется момент расщепления: одни свойства гипертрофируются и обрастают квантором всеобщности, другие вытесняются или вовсе отбрасываются. За счет этого мышление оказывается менее затратным — и потому банально возможным, — но более скудным.

Иначе говоря, пристрастие к генерализации почти всегда прикрывает провалы в ментализации. Потому критично важно отмечать, в каких именно смысловых областях оно проявляется в наибольшей степени.

#Entwurf

В комнате, где стоял диван, на котором маленький я обычно возился с конструктором, на стене висела трехканальная радиоточка. Старикам нравилось, когда фоном постоянно играло радио. Больше всего я не любил «Радио России» — почему-то чаще всего включено было именно оно.

Тихие, вежливые голоса без конца, вне зависимости от названия текущей передачи, рассказывали о разных лекарствах, БАДах и уникальных медицинских аппаратах, которые совершенно необходимо срочно покупать. В случае, если денег не хватало, голоса советовали заключить договор пожизненной ренты: это была вторая, после медицинской, основная тематическая линия контента станции. Рекламные передачи, прерывавшиеся на рекламные блоки, объединялись в целые серии, альманахи рекламы, имевшие внутренние отсылки и как будто бы сквозной сюжет. Связанный, безусловно, с старостью и смертью, которые при этом напрямую никогда не упоминались. После щелчка кнопки переключателя достаточно было нескольких минут, чтобы вся комната наполнилась этими бархатными, отдающими сладковатой мертвечиной голосами, отчего сам воздух в ней густел, а голова становилось тяжелой. Играть на диване уже не хотелось.

Сейчас я думаю, что отчетливо ощущал, хоть и не осознавал, это противоречие. Речь, очевидно, шла о конечности и только о ней, при этом весь дискурс и семиотически, и символически строился так, будто её в принципе нет.

Было в этом всем что-то спутывающее, на что изнутри откликался предвечный безымянный ужас.

#Fetzen

Влечение, как многократно отмечал Фрейд, инерционно, консервативно. Если следовать одной из гипотез, предложенных им в «По ту сторону принципа удовольствия», получается, что оно придает человеческой жизни фигуру спирали. Не окружности, так как Реальное неизбежно вносит свои коррективы: всегда случаются «внешние... отклоняющие влияния». Пытаясь вернуться в некое, как кажется субъекту влечения, исходное состояние, он лишь сильнее от него отдаляется. В итоге складывается довольно мрачная картина, где «основополагающим аффектом жизни», по выражению Аленки Зупанчич, оказывается «онтологическая усталость».

Но хуже всего даже не то, что возвращение структурно невозможно, а то, что точки, в которую субъект стремится вернуться, никогда не было. Есть лишь фантазия о ней, которая конструируется задним числом, обрастая фантазмическим мясом на каждом новом витке. В начале не было ничего кроме разрыва, которому не предшествовала никакая целостность.

Поэтому для описания этой точки, на которую направлено желание, в полной степени уместна лишь апофатика: там, где нас нет, где нас никогда не было, где мы никогда не будем. Но куда хочется так нестерпимо.

Нет никакого дома.

#Entwurf