Только что узнала, что в Риме год назад после реконструкции открылся бункер Муссолини.
В 1925 году владелец виллы предложил её в качестве резиденции за символическую плату — 1 лиру в год (1 € сегодня?).
Как вы думаете, кому? Конечно, Муссолини! В этом живописном месте предводитель фашизма решил построить себе три уютных бункера на глубине шести метров, с 120-сантиметровыми железобетонными стенами, герметичными дверями и системой фильтрации воздуха. Пишут, что в рамках экскурсии на стены укрытия проецируются фотографии Муссолини и его семьи, сделанные на этой вилле, а также кадры бомбардировок Рима союзниками в 1943–1944 годах.
(Фотографии не мои, нашла в интернете)
В 1925 году владелец виллы предложил её в качестве резиденции за символическую плату — 1 лиру в год (1 € сегодня?).
Как вы думаете, кому? Конечно, Муссолини! В этом живописном месте предводитель фашизма решил построить себе три уютных бункера на глубине шести метров, с 120-сантиметровыми железобетонными стенами, герметичными дверями и системой фильтрации воздуха. Пишут, что в рамках экскурсии на стены укрытия проецируются фотографии Муссолини и его семьи, сделанные на этой вилле, а также кадры бомбардировок Рима союзниками в 1943–1944 годах.
(Фотографии не мои, нашла в интернете)
130 лет назад родился пророк в своем тексте Рабочий, теоретик тотальной мобилизации, ушедший в леса внутренней миграции.
Поддававшийся не только очарованию и испугу техники, но и гегелевскому престижу «разума в истории», а также шпенглеровскому беспокойству о декадансе.
От человека, прославлявшего войну вслед за Гераклитом, до написания эссе Мир.
Сотканный из всевозможных когнитивных диссонансов, Эрнст Юнгер будто бы рыцарь с гравюры Дюрера: едет верхом между Светом и Тьмой.
И даже смерть не в силах прервать это путешествие, перекочевавшее в сердца искателей приключений!
Поддававшийся не только очарованию и испугу техники, но и гегелевскому престижу «разума в истории», а также шпенглеровскому беспокойству о декадансе.
От человека, прославлявшего войну вслед за Гераклитом, до написания эссе Мир.
Сотканный из всевозможных когнитивных диссонансов, Эрнст Юнгер будто бы рыцарь с гравюры Дюрера: едет верхом между Светом и Тьмой.
И даже смерть не в силах прервать это путешествие, перекочевавшее в сердца искателей приключений!
30 лет назад при родах у моей мамы оторвался тромб.
Во многом благодаря этому происшествию (чуть позже добавилась и литература) я никогда не воспринимала жизнь как что-то обычное, само собой разумеющееся и простое. Я каждый день помню, что это великий дар, подаренный мне тысячами людей, тысячами ночей чужой любви и одним маминым решением — несмотря на все запреты, дать мне жизнь.
Меня сегодня все приветствуют в клубе 30. Удобно устроились — старость назвать клубом!))
Во многом благодаря этому происшествию (чуть позже добавилась и литература) я никогда не воспринимала жизнь как что-то обычное, само собой разумеющееся и простое. Я каждый день помню, что это великий дар, подаренный мне тысячами людей, тысячами ночей чужой любви и одним маминым решением — несмотря на все запреты, дать мне жизнь.
Меня сегодня все приветствуют в клубе 30. Удобно устроились — старость назвать клубом!))
Приехала на площадь Лорето, оглядываюсь — ну нет здесь подходящего места, где могли бы вывесить Муссолини. Если смотреть по фотографиям, больше всего подходит локация, где теперь дом, в котором Макдональдс. Ну нет… ладно. Подхожу к продавцу-букинисту и задаю вопрос, ради которого приехала на эту странную площадь. Мужчина поворачивается, быстро говорит что-то на итальянском, а потом произносит слово, которое я понимаю — Mussolini. Кривит лицо и тыкает пальцем в дом через дорогу, на котором, конечно, написано слово McDonald’s.
Уроборос Юнгера
Аааааааа, смотрите, что нашла!!!
1943 год, Клара Петаччи пишет письмо Муссолини:
Бен, когда я пишу тебе, у меня дрожит рука, и во мне вибрирует каждая жила. Писать тебе — говорить тебе о своей любви — после того как я пережила трагические часы в тюрьме, после того как считала тебя потерянным, после мучительных сомнений, после всех часов агонии — писать тебе с уверенностью, что твои обожаемые глаза остановятся на моих словах, и что они проникнут в твоё сердце, станут частью меня — это как божественный сон, из которого я боюсь проснуться…
Бог сохранил тебя для нашей Италии, для справедливых и добрых итальянцев. Великий Бог позволил мне ещё жить ради тебя. Он знает, что я найду тебя вновь, знает, что нет ничего прекраснее любви, такой, какой Он её создал — единственной, великой, абсолютной. Он знает, что ты — вся моя жизнь, и не даст мне умереть от счастья, когда я пишу тебе, мой любимый, как сильно я чувствую и как по-настоящему я твоя — твоя — твоя до последнего дыхания моей хрупкой жизни.
Бен, когда я пишу тебе, у меня дрожит рука, и во мне вибрирует каждая жила. Писать тебе — говорить тебе о своей любви — после того как я пережила трагические часы в тюрьме, после того как считала тебя потерянным, после мучительных сомнений, после всех часов агонии — писать тебе с уверенностью, что твои обожаемые глаза остановятся на моих словах, и что они проникнут в твоё сердце, станут частью меня — это как божественный сон, из которого я боюсь проснуться…
Бог сохранил тебя для нашей Италии, для справедливых и добрых итальянцев. Великий Бог позволил мне ещё жить ради тебя. Он знает, что я найду тебя вновь, знает, что нет ничего прекраснее любви, такой, какой Он её создал — единственной, великой, абсолютной. Он знает, что ты — вся моя жизнь, и не даст мне умереть от счастья, когда я пишу тебе, мой любимый, как сильно я чувствую и как по-настоящему я твоя — твоя — твоя до последнего дыхания моей хрупкой жизни.
28 октября 1943 года — день, когда Муссолини и Клара увиделись снова впервые за долгое время. Она пишет в своём неопубликованном дневнике:
Я вижу, как он медленно приближается в полумраке. У меня кружится голова, я чувствую, как теряю сознание… Я вижу его, вижу снова. Он хватает меня за руку, поддерживает, мы смотрим друг на друга, дрожим сильно. Мы входим в комнату молча, глаза в глаза — без слов говорим друг другу о радости, муке, счастье — обо всём, и, охваченные, дрожащие, остаёмся в объятиях в безмолвном, возвышенном экстазе. Говорит, что всё время думал обо мне — каждый час, каждую минуту, что любит меня глубоко, что я — последняя и настоящая любовь его жизни, что я сумела страдать с такой силой духа, какой не было даже у мужчин. Говорит, что больше не может без меня, что я — его душа, и что наше будущее зависит от войны, как и будущее всей страны.
Я вижу, как он медленно приближается в полумраке. У меня кружится голова, я чувствую, как теряю сознание… Я вижу его, вижу снова. Он хватает меня за руку, поддерживает, мы смотрим друг на друга, дрожим сильно. Мы входим в комнату молча, глаза в глаза — без слов говорим друг другу о радости, муке, счастье — обо всём, и, охваченные, дрожащие, остаёмся в объятиях в безмолвном, возвышенном экстазе. Говорит, что всё время думал обо мне — каждый час, каждую минуту, что любит меня глубоко, что я — последняя и настоящая любовь его жизни, что я сумела страдать с такой силой духа, какой не было даже у мужчин. Говорит, что больше не может без меня, что я — его душа, и что наше будущее зависит от войны, как и будущее всей страны.
Представьте, до 2010 года никому не разрешали изучать их переписку, хотя впервые письма были опубликованы ещё в 1946(!) всего 600 экземпляров! Именно это издание стало первоисточником для начала исследований. Впоследствии удалось получить доступ к конфиденциальной информации в Центральном государственном архиве Италии: авторы книги вышли на замминистра, который дал разрешение на работу с материалами.
Ладно, последнее, но по письмам очевидно, что там, где Бенито учился манипулировать, Клара преподавала 😈
Если бы ты меня любил, и желание увидеть меня было бы жгучим, нестерпимым, страстным — ты бы преодолел это гротескное препятствие и сказал бы своему сыну: «Занимайся своими делами, так же как я никогда не лез в твои. А если ты посмеешь сказать хоть слово — я вышвырну тебя». Хватит. Хватит терпеть издевательства. Кстати, ты что, думал, что я дала обет безбрачия? На каком алтаре я должна приносить в жертву свои лучшие годы и ради кого должна отказываться? Ради тебя — может быть, да.
Если бы ты меня любил, и желание увидеть меня было бы жгучим, нестерпимым, страстным — ты бы преодолел это гротескное препятствие и сказал бы своему сыну: «Занимайся своими делами, так же как я никогда не лез в твои. А если ты посмеешь сказать хоть слово — я вышвырну тебя». Хватит. Хватит терпеть издевательства. Кстати, ты что, думал, что я дала обет безбрачия? На каком алтаре я должна приносить в жертву свои лучшие годы и ради кого должна отказываться? Ради тебя — может быть, да.
Ты Муссолини, а твоя женщина пишет тебе капсом (она реально напечатала это на машинке заглавными буквами):
ВЫ ПРЕДУПРЕЖДЕНЫ, ИЛИ ЗВОНИТЕ МНЕ, ИЛИ Я ВСЕ РАЗРУШУ ТАК ФЕЕРИЧНО, ЧТО НАКОНЕЦ-ТО ОТОМЩУ ЗА ВСЕ ГОРЕ, КОТОРОЕ Я ТЕРПЕЛА. И ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я СПОСОБНА НА ВСЕ… Я НАПРЯЖЕНА ДО ТАКОГО УРОВНЯ, ЧТО СТРЕЛЬБА — ЭТО НИЧТО.
ВЫ ПРЕДУПРЕЖДЕНЫ, ИЛИ ЗВОНИТЕ МНЕ, ИЛИ Я ВСЕ РАЗРУШУ ТАК ФЕЕРИЧНО, ЧТО НАКОНЕЦ-ТО ОТОМЩУ ЗА ВСЕ ГОРЕ, КОТОРОЕ Я ТЕРПЕЛА. И ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я СПОСОБНА НА ВСЕ… Я НАПРЯЖЕНА ДО ТАКОГО УРОВНЯ, ЧТО СТРЕЛЬБА — ЭТО НИЧТО.
На языке бессонницы: переписка Муссолини и Петаччи, к сожалению, охватывает лишь короткий период. Уверена, если бы была опубликована переписка, написанная до кризиса власти и внутреннего надлома Дуче, то мы бы читали ой совсем другие письма.
Хочется верить, что через сто лет, если любовь всё ещё будет кому-то нужна, то в книгах вроде “100 великих любовных писем”, рядом с посланиями Жозефины к Наполеону — найдётся место и письмам Клары к Бенито. Ведь она так красиво клялась быть с ним до конца своей хрупкой жизни — и, в отличие от многих, она эту клятву сдержала.
Хочется верить, что через сто лет, если любовь всё ещё будет кому-то нужна, то в книгах вроде “100 великих любовных писем”, рядом с посланиями Жозефины к Наполеону — найдётся место и письмам Клары к Бенито. Ведь она так красиво клялась быть с ним до конца своей хрупкой жизни — и, в отличие от многих, она эту клятву сдержала.