​​Недавно муж за обедом удивил своих коллег, сказав, что, вообще-то, Россия – многонациональная страна, в которой живут далеко не только русские и есть регионы, где представителей коренного населения преобладающее большинство, говорят там не на русском и исповедуют не православие. Никто этого не знал, и откуда бы, если на уровне руководства страны, деятелей культуры и искусств все остальные народности представлены довольно скромно, да и сами русские часто мало что знают о тех, с кем веками живут бок о бок. Далеко ходить не буду: за десять лет в школе о какой только ерунде нам не рассказывали, при этом было ноль классных часов, посвящённых культуре шорцев или телеутов. А ведь это как минимум жутко интересно.

Этим «жутко интересно», по всей видимости, и руководствовалась Наталья Илишкина, работая над романом «Улан далай», рассказывающем о трёх поколениях одной калмыцкой семьи в конце XIX-первой половине XX века. Книгу Илишкина посвятила своим детям, важной фигурой для которых был их дедушка-калмык со стороны отца. Именно на рассказах и записях тестя писательница во многом и построила повествование, доверив функцию первого редактора троюродному брату мужа, историку и по совместительству буддийскому ламе. Даже если бы в получившемся тексте была только треть того быто- и нравоописания калмыцкого народа, которое удалось вместить на страницах «Улан далай», это всё равно вызвало бы у читателей громадное уважение к проделанной работе, а так роман вполне тянет на звание «энциклопедии калмыцкой жизни», из которой можно узнать о верованиях, фольклоре и обычаях, сформировавших национальный характер. В произведении три фокальных персонажа, представители одной семьи, долю каждого из которых сложно назвать завидной. Войны, коллективизация, репрессии, ссылки, статус «неблагонадёжных» – совместными усилиями Чолункины собрали комбо и успели побывать по разные стороны баррикад. Они не понимали, что ждёт их впереди, но точно знали своё прошлое и находили в нём крепкую опору, для того, чтобы не сломиться после очередной смены власти или концепции государственного развития.


Сравнивая свою эпопею «Столица в огне» с «Войной и миром», Кага Отохико всегда говорил о том, что невозможно было написать современный роман толстовским слогом и на толстовский манер, тексту важно быть адекватным времени, в которое он создан. Тем обиднее, что столь богатая на уникальные детали «степная сага» Натальи Илишкиной скроена по давно затёртому канону премиальных книг о сталинских репрессиях. Читая обо всех этих «бурьянах, под которыми хоронятся робкие зелёные побеги» и жаворонках, «призывающих самочку», как будто переносишься в школьное прошлое, когда нужно было продраться через верхнедонцев и нижнедонцев, красных и белых, чтобы в конце концов написать на двух листах сочинение об образе Григория Мелихова. Прошло сто лет, а российская «большая» литература всё там же и всё о том же, подражает классике и переваривает саму себя, не понимая, что давно стала мемом.

Снова с вами бесполезный формат микроотзывов, с помощью которого я пытаюсь разнообразить контент и унять свою тревогу, связанную с неуспеванием рассказывать обо всём прочитанном.

«Фокус» Мария Степанова
Небольшая повестушка, в рамках которой Степанова устами рассказчицы по имени М. сто раз иронизирует насчёт того, что ей уже и писательницей-то стыдно зваться, ибо последние годы она не столько пишет, сколько ездит по европейским городам и весям, рассказывая читателям и почитателям каково же россиянам двадцать четыре года жить с Путиным, при Путине, под Путиным и даже внутри Путина. Как зрители циркового представления не знают секрет того или иного фокуса, так и бедные европейцы не понимают загадочной русской души и чуть менее загадочного российского гибридного политического режима. Метафора с Ионой, сидящим в чреве кита красивая и вполне уместная, но, каюсь, в основном, во время чтения я развлекалась тем, что угадывала названия городов, которые упоминает уехавшая из Б. (Берлина) в Ф. (Фленсбург) через Г. (Гамбург) автогероиня.

«Там гораздо лучше» Виолен Беро
Polyandria No Age снова подтверждает звание главных по мрачным концентрированным притчам. В «Там гораздо лучше» пятидесятилетнего вузовского преподавателя, всю жизнь работавшего над моделью утопии, волокут в огромный ангар, где ему придётся провести некоторое время в компании таких же напуганных и ничего не понимающих людей. Страх заставляет мелькать перед глазами миллион версий происходящего и наиболее правдоподобной оказывается та, в которой умозрительную утопию решили-таки сделать былью, вот только, как это бывает со всеми прекрасными теоретическими идеями, что-то пошло не так и на выходе получается отборная хрень. По тревожным вайбам и некоторым образам очень похоже на «Падение империи» Гарленда, так что если любите саспенс, не проходите мимо.

«Яд» Таня Коврижка
К восемнадцати годам я добралась с белёсыми отметинами от семи швов, тремя шрамами от собачьих укусов и спиленным пилочкой для ногтей резцом. По мне не скажешь, но я была из той категории детей, которым очень нужно прыгнуть с крыши, залезть на самое высокое дерево (и упасть с него), засунуть в нос гильзу, побегать по теплотрассе и потискать всех животных в зоне досягаемости вне зависимости от их эпидемиологического статуса. Не знаю, как моя мама пережила первые двенадцать лет с момента моего рождения, но после прочтения «Яда» прониклась к ней жалостью и сочувствием: «не справиться», будучи матерью, проще простого, даже если у тебя в доме нет вообще ни одного растения, все розетки с заглушками, а кабели спрятаны за плинтусами. И тут самое сложное – не сойти с ума, когда всё-таки облажаешься. Благодаря чему Таня Коврижка, у которой две дочери, всё ещё в своём уме и даже пишет тексты, которые интересно читать не только счастливым обладательницам годовасиков и тугосерь, можете узнать из книжечки. И я очень советую это сделать, ведь её «Яд» – один из лучших автофикциональных романов этого года.

«Любимчик Эпохи» Катя Качур
Очень странная история о братской любви, в которой допущений куда больше, чем в среднестатистическом фантастическом романе, все странно говорят, женщины озабочены, либо изнасилованы, а советских детей лечат антидепрессантами. Надеялась, что неправдоподобие ситуаций, характеров и описания выбранного времени действия компенсируется увлекательным сюжетом, а получила нелепую смесь сериалов «Солдаты» и «Санта Барбара» и анекдотов о загробном мире.

В комментариях под постом с рассказом о «Первой главе» меня попросили написать и о других любимых подкастах. Конечно, лучший подкаст в этой вселенной – «Нудная наука», но всё же, Castbox не даст соврать, я подписана и на другие. Расскажу сегодня о книжных, не самых раскрученных и очевидных.

«Книжный треугольник»
Три IT-шницы, одна из которых живёт в Берлине (делайте ставки, встретимся ли мы когда-нибудь), обсуждают произведения современной литературы. Может, у Любы, Ксюши и Оксаны и нет экспертности в этом вопросе, но слушать интересно, ведь никого из них не забанили в Google и у всех имеется чувство юмора, что уже дорогого стоит.

«Наверное шоу»
Не совсем тру-подкаст, потому что каждый вторник я смотрю его в формате YouTube-шоу (или, скорее, YouTube-разговора-на-кухне), но если вы не так сильно пугаетесь, когда Константин Мильчин вдруг начинает кричать, и вам не нужно визуальное подтверждение того, что ничего страшного при этом не происходит, вполне можно обойтись и аудио. Выпусков через пять-шесть будете знать о колоколах больше, чем о родной матери, ну и о современной литературе тоже чего-нибудь узнаете.

«Книжный сабраж»
Ещё один повод обожать российские независимые книжные вообще и «Все свободны» в частности. В «Книжном сабраже» Любовь Беляцкая когда-то в компании Оли Кондрахиной, а теперь и без неё рассказывает о событиях книжного мира и общается с упоротыми книжниками, типа создателей Pollen Press или Максима Мамлыги.

«Стивен Книг»
Шок-контент: летом 2023го я была первым слушателем новых эпизодов. Ещё более шок-контент: мне за это платили. Любовь к «Стивену...», конечно, началась куда раньше, чем жизнь сделала меня на пару месяцев их монтажёркой, ведь Валя, Аня и Наташа начали вести свой книжный подкаст до того, как это стало мейнстримом и даже получили за это блогерскую премию.

«Скандикаст»
Рано или поздно кто-то должен был сделать подкаст о скандинавской литературе, и мне даже нисколечки не обидно, что этим «кто-то» стала не я, а Ваня, Женя и Майя. Втроём каждый выпуск они погружаются в северный мрачняк и находят в нём разное интересное, от угрей до подробностей биографии Туве Янссон.

«Культурный сюжет»
Перед прослушиванием каждого выпуска «КС» нужно покупать новый блокнот и быть готовыми к тому, что через сорок-пятьдесят минут он будет весь исписан рекомендациями фильмов и книг, которые хочется смотреть/читать вот прям сейчас. Не знаю более начитанных и насмотренных людей, чем Надя, Марина и Кристина, и жутко рада, что такая классная подкастная концепция (воплощение в мировой литературе одних и тех же сюжетов и тем) пришла в голову именно им.

Часть проектов, которые я слушаю, ушла в бессрочный отпуск, но я верю, что они ещё вернутся и у поста появится продолжение. Ну а пока можете накидать в комментарии своих фаворитов.

​​Может, я и хотела бы жить на Манхэттене и с Деми Мур делиться секретами, но вместо этого купила билет на фильм с её участием, в надежде на то, что в нём будет минимум диалогов.

«Субстанция» (реж. Корали Фаржа, 2024)

Современную Джейн Фонду по имени Элизабет Спаркл босс отправляет на заслуженную пенсию, так сказать «за выслугу лет», и хочет взять на её место красотку помоложе. Элизабет, которая кроме как махать ногами в купальнике, едва-едва прикрывающем причинное место, не особо умеет и хочет что-то делать, в шоке и расстройстве, ведь она привыкла быть востребованной звездой и самой красивой девушкой если не на планете, то хотя бы в ТВ-студии. На помощь ей приходит некий экспериментальный проект и дарованная им «Субстанция» – зелёная жижа, благодаря которой женщина порождает более молодую версию себя. Девица, едва отмывшись от слизи и зашив спину донорскому телу, называет себя Сью. Она обладает не только смазливым личиком, но и подтянутой задницей, благодаря чему быстро занимает свято место Элизабет в утреннем эфире.

Никакая сделка с Дьяволом не обходится без своего «но», и в этой истории оно тоже есть. Время героини должны делить пополам: неделю живёт Элизабет, неделю – Сью. Пока одна валяется в отрубе, вторая заботится о её сохранности и подключает капельницу с питанием, главное не забывать:
⭐️ Молодая версия подпитывается старой, а значит жизнеспособны должны быть обе,
⭐️ Нет никакого «я» и «она», женщины едины,
⭐️ Только семь дней, не больше, последствия необратимы.

Помните, в первой серии «Дряни» героиня с сестрой ходили на лекцию, которая начиналась с вопроса «кто бы променял пять лет своей жизни на идеальное тело?». «Субстанция» работает в том же поле, и пугает зрителей не столько кровью, кишками, вываливающимися зубами и тератомаподобными монстрами, сколько психологическими метаморфозами героинь. Казалось бы, как конвенциональная красотка с внешностью Деми Мур может не нравиться себе, часами приводить себя «в порядок» и хотеть выглядеть как миловидная, но отнюдь не сногсшибательная Маргарет Куолли? Но ужас в том, что тебе простят и нависшие веки, и неидеальный прикус, только при одном условии: если ты молода. Если индульгенции под названием «молодость» у тебя нет, любая мелочь может стать фатальной ошибкой, мало того, тебе даже не обязательно эту ошибку совершать, чтобы оказаться не у дел.

Фестивали вообще и Канны в частности в последние годы любят боди-хорроры, но, надо признать, уже после третьего в голове зрителя они сливаются в единый метафорический сюжет о том, как героиня (это всегда женщина) вынуждена терпеть физические страдания и/или выкидоны своего тела, потому что злой патриархат, куда деваться. «Субстанция», взявшая в этом году золотую ветвь за лучший сценарий, в целом укладывается в ту же схему, но помимо «блевали всем залом», о ней вполне можно сказать «смеялись всем залом» или «плакали всем залом», а сцена сборов Элизабет на свидание, во время которой можно прожить весь спектр чувств, и вовсе одна из лучших, что я видела за последние годы. Надеюсь, у Корали Фаржа получилось перезапустить актёрскую карьеру Деми Мур, и мы ещё увидим её в других ярких и смелых проектах.

​​В сентябре прочитала четырнадцать книг, добыла билеты на Franz Ferdinand, видела лежащего у пирса морского котика и открыла для себя Рюген. Думая о Германии, всегда представляла серые соборы, пряничный фахверк и Бранденбургские ворота, а не маяки, буковый лес, белые скалы и лазурное море, омывающее кусочки янтаря, но такая Германия тоже есть, и она мне очень нравится.

С приходом осени снова началась рутина, и все активности приходится умещать между занятиями немецким и прогулками с собакой. И то, и другое иной раз очень радует, а в другой несколько утомляет. Разное склонение прилагательных по родам и падежам с несколькими видами артиклей по своей бесячести стоит у меня примерно на одном уровне с четырьмя выходами на улицу за утро, чтобы поесть траву и мечтательно посмотреть на небо. Пока ещё траву ем не я, но как знать, что будет дальше.

Guilty pleasure месяца – чтение каналов «Рыдакторы» и «Страдающая литература», в которых писатели и редакторы жалуются на жизнь, низкие заработки, блогеров и друг друга. Если коротко: все ждут, пока их кто-то обслужит, и хотят признания. Не думаю, что этот конфликт в ближайшем будущем ждёт какое-то развитие, поэтому под конец сентября переключилась на то, как посты из каналов с нытьём (если что, это самоназвание, а не обесценивание) формируют контент околокнижного Телеграма. Вот, например, Елена Помазан написала пост о том, что писателям было бы неплохо обращаться за психологической помощью, и не к редакторам, а к ба-ба-ба-думс! психологам. А Василий Владимирский в своём тексте приравнивает книжных блогеров к секс-работницам. Елену поддерживаю, Василию просто напоминаю, что результаты своих размышлений он разместил в весьма-таки книжном блоге.

До объявления очередного победителя Нобелевской премии по литературе осталось десять дней, и я внезапно подключилась к угадайке. В списке букмекеров почти ничего интересного: Тейлор Свифт, Ребекка Яррос, Грета Гервиг, умершие в этом году Эдна О Брайен и Мариз Конде, ну и как обычно – Этвуд, Мураками, Пинчон, Кнаусгор, Улицкая, Тхионго, Краснахоркаи, etc. Если исходить из того, что последние награды были за драматургию, автофикшн, национальную литературу и поэзию, а их обладатели – норвежец, француженка, танзаниец и американка, то в этом году шанс взять Нобеля выше всего у писательниц из Азии или Латинской Америки. Из тех, кого мы знаем и любим, ставят на Йоко Огаву, и это неплохой вариант, хоть и слишком очевидный. На мой взгляд, комитет последние годы старается награждать тех, кто достаточно известен на родине, но всё-таки его/её популярность не достигла мирового масштаба. Также важен факт легитимизации того вида литературы, в котором работает автор, потому использование жанровых элементов – только плюс, как и нетрадиционное повествование. В общем, я бы смотрела в сторону кого-нибудь типа Саманты Швеблин, Янь Гэ, Ёко Тавады, Аоко Мацуды, Миэко Канаи и одной из многолетних фавориток любителей ставок – китайской авангардистки Цань Сюэ. Дальше могла бы быть реклама букмекерской конторы, но мне никто не заплатил, поэтому просто делитесь своими прогнозами в комментариях.

«Дом ярости» Эвелио Росеро
«Дом падших ангелов» Луиса Урреа на колумбийский манер. Магистрат Верховного суда и его супруга собрались чинно и благородно отпраздновать тридцатую годовщину со дня свадьбы, но не тут-то было. Если для вас всё ещё худшее, что может быть на семейном сборище – пьяный батя и драка деревенских родственников из-за солёного огурца, то Росеро наверняка расширит ваши представления о неудачных торжествах.

«Язык за зубами» Полина Панасенко
Пару лет назад прошла бы мимо, но сегодня автофикшн об эмиграции – то, что доктор прописал. Уехавшая во Францию Полина не хочет становиться Полин и с этого начинается не только бюрократическая возня, но и путешествие вглубь себя и своего прошлого.

«Дыхание озера» Мэрилин Робинсон
Дебютный роман обладательницы Пулитцера и одной из главных писательниц современной Америки, за который она сорок четыре года назад отхватила премию Хемингуэя. Рут и Люсиль рано осиротели, опеку над ними взяла эксцентричная Сильви, чьи методы ведения домашнего хозяйства и воспитания сложно назвать конвенциональными. В оригинале произведение называется Housekeeping, и это полезно держать в уме.

«Чужеродные» Марго Гритт
Новый сборник писательницы, благодаря которой я перестала бояться и полюбила рассказы. В программе: разнообразие мест действия, эксперименты с формой и герои, живущие в своих пузыриках.

«Вдали» Эрнан Диаз
После выпуска премиального «Доверия» «Строки» взялись за дебютный роман Диаза о шведском эмигранте, приехавшем в США на поиски своего брата. Действие происходит в середине XIX века на Диком Западе, так что на улице любителей «Кровавого меридиана» и «Омерзительной восьмёрки» перевернулся грузовик с пряниками.

«Три пары» Лорен Маккензи
Три супружеские пары, одна и та же тоскливая семейная жизнь, ворох недовольства и предложение поменяться партнёрами, которое ничего не исправит, а лишь больше запутает. Всё это, конечно, ещё пятьдесят шесть лет назад описал Джон Апдайк в своих «Супружеских парах», но почему бы не сделать версию для миллениалов?

Да, в этот раз так много всего, что я не уместилась в один пост. Жамкайте китиков, если теперь у вас тоже началось FOMO, ставьте огонёчки, если на грудь села здоровенная жаба. Можете не ставить ничего, если сегодня вас интересуют посты только о Пелевине.

Занятно, но немецкий фильм Sterben, что значит «Умирание» в российском прокате окрестили «Жизнью». Нет, конечно, умирание – тоже часть жизни, кто бы спорил, но всё-таки, дорогие прокатчики, даже в современной России всё не настолько печально.

Новая картина Матиаса Гласнера, взявшая приз за лучший сценарий на последнем Берлинском кинофестивале, – психологическая драма о дисфункциональной семье, члены которой находятся в процессе умирания. Старшее поколение умирает без всяких там метафор: у отца – болезнь Паркинсона, у матери – рак. Более молодое умирает, так сказать, душой: сын – холодный и отстранённый дирижёр, неспособный на настоящую близость, дочь, едва покинув родительское гнездо, взялась за саморазрушение с помощью алкоголя. С тёплыми отношениями и поддержкой у Лунисов большой напряг, зато всё ок с перекладыванием ответственности и напоминанием другому о том, что его жизнь не так уж хороша.

На финальных титрах зрителям сообщается, что режиссёр посвятил картину своей семье, и первая мысль, приходящая в голову: «не хотелось бы быть человеком, которому посвящают такое». В «Жизни» любой другой, будь то ребёнок, родитель, брат, сестра, друг или партнёр – это всегда обуза и помеха. Любовь, которая была важной частью мира и межличностных отношений героев в одноимённой картине Ханеке, тоже посвящённой умиранию, у Гласнера как будто вовсе не существует. Его герои если и способны испытывать глубокие позитивные чувства, то только к музыке, поэтому обречены на грусть-печаль и вечно серую берлинскую зиму. Если чего-то из перечисленного вам не хватает, за три часа Sterben навалит даже с горсткой.

Считаю большой несправедливостью, что о Great American Novel знают все, а в других странах романы как будто бы недостаточно great. Надо срочно это исправить!

https://youtu.be/q7GxCtPmWtA

​​Читая «Курорт» Антона Секисова, не могла отделаться от мысли, что главный герой – персонаж комиксов ШКЯ, и было бы здорово когда-нибудь увидеть экранизацию романа в стиле мультов Евы Морозовой.

Митя – пухлый и довольно аморфный бывший журналист, в одиночку съедающий десять хинкали, зарабатывающий на жизнь администрированием аккаунта юной вебкамщицы с OnlyFans и коротающий вечера за просмотром «Утиных историй». После объявления мобилизации в сентябре 2022го он уехал в Грузию и засел на дно в городке К., смутно напоминающем Кобулети. Европейские гранты выиграть не получается, для получения политического убежища нет веских причин, и уже начинает казаться, что сидеть на дне придётся до той поры, пока Митя не станет его частью.

С самого начала вторжения России в Украину герой окружён узнаваемыми нарративами, каждый из которых претендует на объективность. От каких-то Митя отмахивается как от назойливых мух, какие-то пропускает мимо ушей, превращая в фоновый шум, но некоторым всё же удаётся пробраться сквозь его плотную оболочку и стать как будто бы мыслями самого Мити, неспособного подобрать слова для своих чувств.

Как вы понимаете, этот герой не из тех, что носят плащи, поэтому и белого пальто в его гардеробе нет: Митя никого не осуждает и не поучает да и как это возможно, когда даже для самого себя у него больше вопросов, чем ответов. Однако не замечать непоследовательность и абсурдность в поведении некоторых людей и транслируемых ими нарративов мужчина не может. Но одно дело видеть эту абсурдность, а другое – делать с ней что-нибудь. А делать – это вообще не про Митю. Митя в потоке, его несёт волной и куда в итоге вынесет – совершенно непонятно.

Метамодернистский «Курорт» в обычной для Секисова манере описывает то, что не так давно случилось с тысячами людей, застрявших в дне сурка в грузинской/сербской/турецкой/любой другой провинции, пребывание в которой мысленно связано с отпуском. Бесконечный праздник, в который можно позволить себе больше, чем в обычный будничный день, при близком рассмотрении оказался не так уж хорош, а отсутствие личных перспектив, любимых творожных сырков и сырников из «Вкусвилла» вдруг стали давить сильнее, чем сводки новостей.

Как и любая хорошая литература, в итоге роман перерос заложенную в его сюжет историю и расширился до универсальных тем. История Мити – это не просто повествование о релокантах или людях, оказавшихся в вынужденной эмиграции. Она о необходимости делать выбор и принимать решения, за которые единомышленники вполне могут осудить, да и сам не факт, что будешь гордиться. Так что «Курорт» будет интересен любому, кто хоть раз ощущал себя потерянным и сталкивался с невозможностью удовлетворить одновременно все собственные и чужие требования.

Начнём с того, что я оказалась права и приз ушёл азиатской писательнице «с приколами». Хотя, если честно, надеялась, что он достанется кому-то, у кого этих «приколов» чуть больше. Увы, та же Цань Сюэ до своей нобелевки может и не дожить, ведь теперь неплохо бы наградить австралийцев, потом кого-нибудь из Южной Америки, а там надо бы и Карпаты порадовать.

Продолжим информацией о том, что оба романа Хан Ган, переведённых на русский, я читала, и оба стоят у меня в категории «не отлично, но и не ужасно». «Вегетарианка» нравится чуть больше, наверное, потому что в ней есть фемповестка и довольно интересно рассказано об устройстве корейской семьи, а ещё я частенько нахожу отсылки к ней в массовой культуре, например, недавно в фильме «Клуб зеро» Джессики Хауснер.

Учитывая формулировку «за интенсивную поэтическую прозу, которая противостоит историческим травмам и обнажает хрупкость человеческой жизни», награду вручили, скорее, за «Человеческие поступки» – роман 2004 года о студенческих волнениях в Кванжу в 1980 году, которые подавлялись настолько жестоко, что привели к жертвам. Одной из них стал юноша по имени Тонхо, чьи родители, как гласит красивая легенда, и попросили Хан Ган написать эту книгу.

Надо, наверное, добавить, что на русский романы Хан Ган переводились покойной Ли Сан Юн с корейского и это большой плюс, потому что у писательницы довольно сухой и минималистичный стиль, который некоторые даже описывают как «скупое письмо», но в переводе на английский это письмо становится куда более «щедрым», из-за чего после вручения Хан Ган и её переводчице Деборе Смит Международной Букеровской премии был небольшой скандал.

Увидим ли мы на русском другие романы (а ещё эссе, рассказы и стихи) писательницы, пока не понятно, «Эксмо» на этот счёт молчит, но на английском через четыре месяца выйдет We Do not Part – история о женской дружбе на фоне не самых приятных событий в корейской истории.

UPD: «Я не прощаюсь» выйдет на русском в следующем году, в планах также переиздание «Вегетарианки».

Я тут устроила октябрьский марафон, но не страшных книг, а фильмов с Николасом Кейджем. Потому как что может быть страшнее, чем превратиться из обладателя «Оскара» в человека, о котором говорят «он тоже ничего», рассказывая, как прекрасно в фильме сыграла свинья.

Про хрюшку как-нибудь в другой раз, сегодня о настоящем кафкианском безумии, фильме «Герой наших снов» Кристоффера Боргли. В нём Кейдж играет университетского преподавателя биологии по имени Пол, который приближается к пенсионному возрасту в компании нереализованности. Книгу издать, нобелевку получить или стать героем-любовником – вот это по мнению Пола жизнь, а скучные будни лысеющего препода с двумя дочерями подросткового возраста – фигня какая-то.

И вот с Полом случается невероятное: он снится незнакомым людям. В чужих снах мужчина просто стоит или проходит мимо, никак не влияя на события сновидения. Этакий свидетель из Фрязино, который непонятно зачем нужен, если ни на что не влияет. Не влияет, но вдруг может? А если превратить его в сонного инфлюенсера, выстроить рекламную компанию, после которой невзрачный мужик будет ассоциироваться с каким-нибудь продуктом?

Кажется, что сценарий фильма вырос из застольной шутки или глупой утренней обиды из-за того, что во сне партнёр повёл себя не так, как хотелось бы. Тем не менее Боргли удалось вывести историю за пределы одного прикола и показать весь ужас лишения субъектности. В какой-то момент бывшему любимчику масс, несчастному Полу, приходиться расплачиваться за свои действия в чужих снах, и тут волей не волей вспоминаешь историю Джека Глисона, подвергавшегося хейту за действия его персонажа в «Игре престолов», да и сам Кейдж, снимающийся в десятке третьесортных фильмов в год, лишь бы оставаться узнаваемым, тоже своего рода Пол, мечтающий быть замеченным любой ценой. Не знаю, как вы, но я бы, пожалуй, отказалась от идеи быть знаменитой, если слава – это видеть своё лицо на нарисованном огурце или в нейросетевых вирусных видео.

Кстати, какой у вас любимый фильм с Кейджем? Я люблю «Птаху» Алана Паркера.

Принято считать, что культурный код миллениалов состоит из фильмов и книг о Гарри Поттере. Присмотревшись к русскоязычным книжным новинкам от авторов моложе сорока, обнаружила ноль отсылок к творению Роулинг, зато нашла к кое-чему другому.

«Дуа за неверного» Егана Джаббарова
Дуа – личная мольба Аллаху. Обратиться к нему автогероиню новой книги Еганы Джаббаровой заставила любовь к своему сводному брату, чья короткая жизнь и ранняя смерть никак не хотят уходить из головы. Рассказывая, как вместо Сергея Яшар оглы Джаббарова брат предпочёл стать Сергеем Яковлевичем Зыковым, рассказчица будто сковыривает с образа русского мужчины красивую плёнку с изображением Данилы Багрова и Саши Белого и показывает, из чего же на самом деле «сделаны наши мальчишки».
На мой взгляд, вторая книга Джаббаровой вышла менее цельной, чем первая, но её проза всё ещё остаётся тем фонариком, который целенаправленно подсвечивает все тёмные уголки постсоветской реальности.
Культурный код: «Брат» и «Бригада»

«Шмель» Аня Гетьман
Образ жужжащего шмеля в романе Ани Гетьман олицетворяет тревогу, которая мешает Вере разобраться со своей жизнью и решить, где и с кем она хочет быть и жить. В свои двадцать четыре женщина уже знает, что такое неудачный брак, смерть подруги, мысли об эмиграции, но более сильные переживания вызывают мелкие проблемы и неурядицы, часть которых вполне может показаться читателям надуманной.
Как человек, чья тревога размером минимум с горбатого кита, я так и не смогла проникнуться к героине со шмелём сочувствием, и всю вторую половину романа сидела с лицом лица, раздумывая над тем, это я тварь неэмпатичная или всё-таки сопереживание здесь и не предполагалось.
Культурный код: «На игле» и «Бойцовский клуб»

«Необитаемая» Татьяна Млынчик
Если бы увлекающаяся писательством героиня этого романа захотела создать самый короткий и грустный рассказ, он бы выглядел так: «Залететь было легко, а зачать невозможно». На пути к вершине Эвереста её ждала всего-то несколько месяцев подготовки, тогда как для зачатия необходима была длительная полоса препятствий из ГСГ, уколов для стимуляции овуляции, искусственного климакса, ряда ЭКО и приступов самоедства.
Сложно отрицать важность и нужность книг о бесплодии, я всеми руками за снятие стигмы с этой темы, но меня несколько напрягало, что такой диагноз в «Необитаемой» сюжетно предваряли аборт и хламидиоз, как будто бы требующие наказания героини за «распутное поведение» в молодости.
Культурный код: «Бойцовский клуб» и «На игле»

«Даша строит кенотаф» Даша Митякина
Заметила, что для поколения девяностых фигура бабушки не менее важна, чем материнская, и этому есть вполне логичное объяснение: пока родители зарабатывали на жизнь, нашим воспитанием занимались именно они. Кенотаф, о котором идёт речь в названии книги, Даша Митякина строит для своей покойной бабушки, любительницы детективов, оставившей после себя сломанный «Зенит» и швейную машинку Zinger, и создаёт его не только из камня, но и из слова.
Я в детстве любила ужастики Р.Л. Стайна и фильмы «Куб» и «Дорожное чудовище», а вот понять в чём прикол серии «Чёрный котёнок», как и более взрослой «Чёрной кошки», которую читала моя бабушка, так и не смогла. Если же у вас детективы Донцовой, Поляковой и Хмелевской составляют часть ДНК, не понимаю, почему вы всё ещё не знакомы с сыщицей Дорой Помидоровой.
Культурный код: детективы девяностых для детей и взрослых

​​Один из главных философских текстов 2010х – эссе «Общество усталости» Бён Чхоль Хана, в котором корейско-немецкий философ описал, как это самое общество усталости стало обществом выгорания. И знаете что, у меня вопрос: как мы дошли до жизни такой? Почему усталость и выгорание стали философскими понятиями, а не просто описанием физического состояния, в котором мы доползаем до отпуска? Ответ я пошла искать в «Истории усталости от Средневековья до наших дней» Жоржа Вагарелло.

Вполне конкретный ответ нашёлся на первой же странице и повторён социологом ещё раз десять на протяжении всего текста. По мнению Вигарелло усталость проистекает из конфликта между стремлением человека быть свободным и независимым и необходимостью работать чёртову работу, которая препятствует этой автономности. То есть дело отнюдь не в утомлении и напряжении от физической деятельности или слишком большого количества дум, которые нужно подумать в течение рабочего дня, а в самом факте необходимости заниматься какой-то неинтересной взрослой лабудой, вместо того, чтобы в коротких шортиках беззаботно бегать по лужку за бабочками или батониться на диване в компании любимого сериала.

Естественно, так было не всегда. Рабы на галерах, конечно, тоже наверняка не отказались бы от свободы, но уставали далеко не так, как белые воротнички XXI века. Да и четырёхлетки с консервного завода вряд ли всерьёз задумывались о своих стремлениях, а вот в серьёзности их усталости после четырнадцатичасового рабочего дня сомневаться не приходиться. На самом деле усталость, какой мы её знаем и ненавидим не так уж стара, младше отпуска, появившегося только в 1925 году. Это продукт даже не нового, а новейшего времени, когда физическую нагрузку заменила нагрузка информационная, а «потерю гуморов» – фрустрация.

При помощи кулстори о том, как некто Серж Воронов пересаживал богатым европейцам тестикулы обезьян, а Уистен Хью Оден гордился тем, что каждое утро начинает с приёма метамфетамина, Жорж Вигарелло ведёт своих усталых читателей от средневековых представлений о физической слабости как проявлении моральных и духовных пороков к современной эпохе, в которой усталость стала неотъемлемой частью социального дискурса. В процессе можно понаблюдать, как век за веком мыслители писали о неком «вырождении», что вот прям сейчас охватывает ныне живущее поколение, или узнать о «праве табурета», которым обладали некоторые придворные дамы и родственники монарха. В целом же вся монография – это не больше, чем подробная хронология, запечатлевающая метаморфозы одного понятия.

📚 📚 📚
За предоставленную книгу благодарю моих друзей – берлинский онлайн-магазин Children of Gutenberg, в котором можно купить издания на русском и украинском языке по весьма выгодным ценам и с доставкой по всему миру. У ребят есть Telegram-канал, в котором удобно отслеживать новые поступления, присоединяйтесь!