Меер Айзенштадт — тот незаметный скульптор, чью мастерскую с револьвером отобрал Вучетич. Книга Нади Плунгян и Александры Селивановой восстанавливает историческую справедливость и наводит на малоизвестного при жизни творца резкий фокус. Айзенштадт бедствовал, работал ночью, неудачные скульптуры без сожаления громил вдребезги. Виденье архитектора помогало ему все капители, колонны, ступени и арки делать средой для своих скульптур. Человек у него был равен своему фигурному постаменту и существу, которое на него смотрит. В намеренном искажении масштаба заключалась таинственность, ирония и своя личная цивилизация. Академик Капица в его мире вполне мог оказаться кентавром; спекшиеся винты заводских построек превращались в симфонию; фонтаны ВДНХ — в посвящение Кранаху. Отдельная любовь — грифонаж Айзенштадта. Блокноты и обрывки с долговыми расписками, телефонами поликлиник, рембрандтовскими стариками, античными статуями, трогательной анималистикой. В серии ‘Лиси_ца’ у Garage скоро будет пополнение, ждём.
У Юрия Посохова даже занавес двигается в нужном ритме и способен его менять: ‘Пиковая дама’, которую, надеюсь, не случайным ветром снова занесло в Большой, прекрасна. Хореография балета щедра на виртуозные поддержки, прыжки и дуэты. Она и ясна классической красотой, и современна своей лепкой и нанизыванием элементов. Правда, с ней иногда не справляется кордебалет, но это вопрос репетиций. Ракурс зрителя — будто навзничь, или в огромный телескоп: за зеркалами и люстрами художник Полина Бахтина спрятала портал в иные миры. Кровавые карты слетели прямиком с набросков Тулуз-Лотрека и в этой линии очень много эстетики кабаре. Демоническая графиня Вячеслава Лопатина довела до мурашек меня и соседку по партеру архитектора Дашу Белякову. Пушкин в прочтении Посохова и Красавина вышел стремительным, даже лихим, ироничным и интеллектуальным. Современный балет и должен быть таким, чтобы его легко можно было воспринимать в контексте времени, никакая винтажная жалость ему ни к чему.
Энджел слева, Николай — справа, показывают мне симметричные гримерки. Вонг и Кузнецов только что сыграли в клавишный покер: концерт для двух фортепиано с оркестром Моцарта. ‘Играть сложнее на порядок,’ — говорит Кузнецов. — Контролируешь себя, партнера, оркестр с нотами’. Их ему, кстати, переворачивала на сцене супруга — вот вам и уровень доверия. Вонг (его знаю по Pianissimo) готовится к каникулам и мы обсуждаем кино. До ребят в первом отделении харизматичный Василий Степанов превратил виолончель в волынку, исполняя на бис пьесу Джованни Соллима. Так ГКЗ Чайковского обернулся декорацией к ‘Храброму сердцу’ Гибсона. После антракта Даниил Коган прокатил всех на Восточном экспрессе через всю Австро-Венгрию: концерт для скрипки с оркестром #2 Белы Бартока вобрал в себя пышность и печаль империи, рассеченной Дунаем. Дирижер Иван Никифорчин, как по мне, даст фору Теодору. Абонементы дисциплинируют и позволяют перемещаться с Триумфальной площади в любую точку земного шара. Без пересадок, очень удобно, рекомендую.
Как нет ничего мягче собственной ладони под головой, когда спишь, и ничего тверже дружеского локтя, если он — опора: руки для художника больше, чем лицо. Это второй мозг, инструмент, отражение души на кончиках пальцев, способ контакта с миром. В этом проекте для Zielinski & Rozen было все: мы с фотохудожником Марией Груздевой забирались под крышу дома живописца Полины Майер ловить скромный петербургский свет; знакомились с волкодавом и котом скульптора Кирилла Бобылева; ловили дзен среди молоченых ваз в ясной студии Маши Колосовской; постигали секреты химических соединений глазури у керамиста Аркадия Петрова. Попутно я накачала трицепсы, ассистируя с пленочными камерами Hasselblad и Mamiya. Каждая мастерская — отдельная вселенная, цвета и звуки работы от сердца и для души. Все подлинное, нежное, как первая любовь. Кажется, пахнет весной.