дарина в командировке

Еще с окончания Послания висит недописанная заметка об одном мотиве, который неожиданно соединил три симпатичных мне фильма из совершенно разных программ. Это отшельничество — главная тема риверсовского Боганклоха, косвенная линия в фильме Кемпинг у озера из программы Новые голоса и один из важных сюжетов Снега в моем дворе, новой работы Бакура Бакурадзе, которая точно окажется в моем списке лучших фильмов 2024 года.

Чем больше времени проходит с просмотра, тем теплее моё отношение. Бакурадзе почти десять лет ничего не снимал, поэтому был риск, что середину двадцатых он спутает с нулевыми, ограничится неловким воспроизведением уже не слишком свежей интонации, одним из создателей которой когда-то стал. И в Снег в моём дворе правда встречаются мотивы новых тихих: во всяком случае, в московских сегментах, где снимается сам Бакурадзе, отыгрывая привычную для своих прошлых героев неприкаянность в стеклянных интерьерах большого города (есть тут даже каноничные кадры с людьми в отражениях). Вот только спустя столько лет работы в кино он помещает в них самого себя, а не вымышленных персонажей, тем самым нарушая дистанцию между собой и фильмом, которая оставалась неприкосновенной в кино нулевых во имя подчеркнутой холодности. И это прекрасный шаг — пусть и очень осторожный, без свойственной нашей эпохе откровенности в разговоре о личных чувствах. Впрочем, именно эта робость и подкупает: будто Бакурадзе разворачивается к зрителю вполоборота и не прямо, не крикливо, а слегка вбок произносит спокойно, с достоинством: вот он я.

Но есть в Снег в моем дворе и вторая партия — друга детских времен, неожиданно обнаруженного героем Бакурадзе в зрелости. Он, Леван, уже много лет живет уединенно, по-отшельнически, изредка принимая гостей в не слишком опрятной, но чрезвычайно уютной квартире в закоулках Тбилиси. Будь в фильме только этот сюжет, от него все равно сложно было бы оторваться: можно часами наблюдать, как на фоне побелевшего двора бегают теплые, коричневые собаки; как герои неспешно попивают чай из пиал под ритм мокрого снега; как сидят на деревянном балконе, окутанном паутиной бельевых веревок; как Леван сушит феном промокшие шерстяные носки, опершись о стену с орнаментом из коротких и длинных трещин. Интонационно герой единичен и уникален (возможно, Леон Гоголадзе попросту сыграл сам себя — это его единственная роль в кино), но при желании узнаваем — это волею судьбы оставшийся одиноким, пожилой, но не старый еще мужчина, у которого налажен удобный ему, но непостижимый со стороны холостяцкий быт. Так что квартира немного напоминает гараж постсоветских традиций: здесь могут отсутствовать вещи, нужные в любом комфортном жилище, но вместо них тут и там рассованы тысячи мелочей — либо с историей, либо для таинственного когда-нибудь. Прекрасно, что Бакурадзе находит героя, для которого отшельническая жизнь не поза, а естество. Сразу исчезают штампы: Леван, конечно, пишет книгу, как и положено одиночкам, но как-то неромантично, лениво, не желая переутомляться и потому задействуя только два пальца из десяти.

В прошлый раз после Послания я признавалась в симпатии Магнитным полям за желание вести разговор о дружбе. Снег в моем дворе тоже об этом — о повторном сближении и о том, что нужду друг в друге никогда не выйдет отмерить поровну.

www.group-telegram.com/kr/darinettachpublic.com/346

1.1K viewsDec 19 at 14:47

Еще с окончания Послания висит недописанная заметка об одном мотиве, который неожиданно соединил три симпатичных мне фильма из совершенно разных программ. Это отшельничество — главная тема риверсовского Боганклоха, косвенная линия в фильме Кемпинг у озера из программы Новые голоса и один из важных сюжетов Снега в моем дворе, новой работы Бакура Бакурадзе, которая точно окажется в моем списке лучших фильмов 2024 года.

Чем больше времени проходит с просмотра, тем теплее моё отношение. Бакурадзе почти десять лет ничего не снимал, поэтому был риск, что середину двадцатых он спутает с нулевыми, ограничится неловким воспроизведением уже не слишком свежей интонации, одним из создателей которой когда-то стал. И в Снег в моём дворе правда встречаются мотивы новых тихих: во всяком случае, в московских сегментах, где снимается сам Бакурадзе, отыгрывая привычную для своих прошлых героев неприкаянность в стеклянных интерьерах большого города (есть тут даже каноничные кадры с людьми в отражениях). Вот только спустя столько лет работы в кино он помещает в них самого себя, а не вымышленных персонажей, тем самым нарушая дистанцию между собой и фильмом, которая оставалась неприкосновенной в кино нулевых во имя подчеркнутой холодности. И это прекрасный шаг — пусть и очень осторожный, без свойственной нашей эпохе откровенности в разговоре о личных чувствах. Впрочем, именно эта робость и подкупает: будто Бакурадзе разворачивается к зрителю вполоборота и не прямо, не крикливо, а слегка вбок произносит спокойно, с достоинством: вот он я.

Но есть в Снег в моем дворе и вторая партия — друга детских времен, неожиданно обнаруженного героем Бакурадзе в зрелости. Он, Леван, уже много лет живет уединенно, по-отшельнически, изредка принимая гостей в не слишком опрятной, но чрезвычайно уютной квартире в закоулках Тбилиси. Будь в фильме только этот сюжет, от него все равно сложно было бы оторваться: можно часами наблюдать, как на фоне побелевшего двора бегают теплые, коричневые собаки; как герои неспешно попивают чай из пиал под ритм мокрого снега; как сидят на деревянном балконе, окутанном паутиной бельевых веревок; как Леван сушит феном промокшие шерстяные носки, опершись о стену с орнаментом из коротких и длинных трещин. Интонационно герой единичен и уникален (возможно, Леон Гоголадзе попросту сыграл сам себя — это его единственная роль в кино), но при желании узнаваем — это волею судьбы оставшийся одиноким, пожилой, но не старый еще мужчина, у которого налажен удобный ему, но непостижимый со стороны холостяцкий быт. Так что квартира немного напоминает гараж постсоветских традиций: здесь могут отсутствовать вещи, нужные в любом комфортном жилище, но вместо них тут и там рассованы тысячи мелочей — либо с историей, либо для таинственного когда-нибудь. Прекрасно, что Бакурадзе находит героя, для которого отшельническая жизнь не поза, а естество. Сразу исчезают штампы: Леван, конечно, пишет книгу, как и положено одиночкам, но как-то неромантично, лениво, не желая переутомляться и потому задействуя только два пальца из десяти.

В прошлый раз после Послания я признавалась в симпатии Магнитным полям за желание вести разговор о дружбе. Снег в моем дворе тоже об этом — о повторном сближении и о том, что нужду друг в друге никогда не выйдет отмерить поровну.

BY дарина в командировке