Религиозный язык – это язык образов и метафор. Попытка читать их буквально заводит в тупик. Причем граница между тем, что воспринимается как метафора, и тем, что так не воспринимается – подвижна. Вот мы молимся: «Отче наш, иже еси на небесех...» Для человека древнего Ближнего Востока (да даже и для времен Нового Завета) здесь не было никакой метафоры: небо есть твердый купол над нашим миром, днем серо-голубой, ночью черный. Философы, вроде Платона и Аристотеля, считали, что не купол, а сфера. Но для современного человека этот образ уже не может быть ничем иным, кроме метафоры: в нашем мире этого купола больше нет, да и сферы тоже нет, есть особенности преломления света в атмосфере, которые создают иллюзию голубой поверхности. Небо – это метафора. Но метафора чего? Мы как-то не задумываемся над этим, хотя, вроде бы, «Отче наш...» - главная христианская молитва. А если задуматься, то станет понятно, насколько изменился за эти столетия сам язык нашей культуры, тот язык, которым люди могут разговаривать друг с другом, в том числе на религиозные темы. «Небо» – это место, где хорошо и красиво, ср. такие обороты, свойственные всем европейским языкам, как «небесное блаженство», «небесная красота». Но еще небо – это место, которого на самом деле нет. В этой перспективе, которая абсолютно непредставима, например, во времена написания псалмов и Нового Завета, «Отче наш...» есть апофеоз апофатизма: «Отец наш, пребывающий в месте, которого на самом деле нет...» Это перекликается некоторым образом с мистикой апофатизма, например, у Дионисия Ареопагита: Бог как «причина бытия всего, пребывающая над всем... не есть тело или образ, не имеет вида, качества, количества или величины... Он не находится в каком бы то ни было месте, не видим и не доступен для осязания... ни покоится, ни движется, ни пребывает неподвижно, не обладает силой и не является ни силой, ни светом, Он не живет, и не является жизнью, Он не является ни бытием, ни вечностью, ни временем... Он - не истина, не царство, не мудрость, ни Единое, ни единство, ни Божество, ни добро… Он не относится к числу того, что не существует, но не относится и к числу того, что существует... Он ни тьма, ни свет, ни заблуждение, ни истина...» («О мистическом Богословии», перевод мой, Михаил Селезнев). А еще это перекликается с какими-то важными интуициями философии и теологии последнего столетия, от Бонхеффера до Деррида. А еще такого Бога трудно вовлекать в политические игры.
Религиозный язык – это язык образов и метафор. Попытка читать их буквально заводит в тупик. Причем граница между тем, что воспринимается как метафора, и тем, что так не воспринимается – подвижна. Вот мы молимся: «Отче наш, иже еси на небесех...» Для человека древнего Ближнего Востока (да даже и для времен Нового Завета) здесь не было никакой метафоры: небо есть твердый купол над нашим миром, днем серо-голубой, ночью черный. Философы, вроде Платона и Аристотеля, считали, что не купол, а сфера. Но для современного человека этот образ уже не может быть ничем иным, кроме метафоры: в нашем мире этого купола больше нет, да и сферы тоже нет, есть особенности преломления света в атмосфере, которые создают иллюзию голубой поверхности. Небо – это метафора. Но метафора чего? Мы как-то не задумываемся над этим, хотя, вроде бы, «Отче наш...» - главная христианская молитва. А если задуматься, то станет понятно, насколько изменился за эти столетия сам язык нашей культуры, тот язык, которым люди могут разговаривать друг с другом, в том числе на религиозные темы. «Небо» – это место, где хорошо и красиво, ср. такие обороты, свойственные всем европейским языкам, как «небесное блаженство», «небесная красота». Но еще небо – это место, которого на самом деле нет. В этой перспективе, которая абсолютно непредставима, например, во времена написания псалмов и Нового Завета, «Отче наш...» есть апофеоз апофатизма: «Отец наш, пребывающий в месте, которого на самом деле нет...» Это перекликается некоторым образом с мистикой апофатизма, например, у Дионисия Ареопагита: Бог как «причина бытия всего, пребывающая над всем... не есть тело или образ, не имеет вида, качества, количества или величины... Он не находится в каком бы то ни было месте, не видим и не доступен для осязания... ни покоится, ни движется, ни пребывает неподвижно, не обладает силой и не является ни силой, ни светом, Он не живет, и не является жизнью, Он не является ни бытием, ни вечностью, ни временем... Он - не истина, не царство, не мудрость, ни Единое, ни единство, ни Божество, ни добро… Он не относится к числу того, что не существует, но не относится и к числу того, что существует... Он ни тьма, ни свет, ни заблуждение, ни истина...» («О мистическом Богословии», перевод мой, Михаил Селезнев). А еще это перекликается с какими-то важными интуициями философии и теологии последнего столетия, от Бонхеффера до Деррида. А еще такого Бога трудно вовлекать в политические игры.
BY Mikhail Seleznev
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Continuing its crackdown against entities allegedly involved in a front-running scam using messaging app Telegram, Sebi on Thursday carried out search and seizure operations at the premises of eight entities in multiple locations across the country. 'Wild West' "Markets were cheering this economic recovery and return to strong economic growth, but the cheers will turn to tears if the inflation outbreak pushes businesses and consumers to the brink of recession," he added. Andrey, a Russian entrepreneur living in Brazil who, fearing retaliation, asked that NPR not use his last name, said Telegram has become one of the few places Russians can access independent news about the war. On Telegram’s website, it says that Pavel Durov “supports Telegram financially and ideologically while Nikolai (Duvov)’s input is technological.” Currently, the Telegram team is based in Dubai, having moved around from Berlin, London and Singapore after departing Russia. Meanwhile, the company which owns Telegram is registered in the British Virgin Islands.
from kr
