Forwarded from Общество Мемориал
Как люди, долго закрывавшие глаза на правду, наконец открывают их? Что становится той точкой невозврата когда «развидеть» и «расслышать» уже не получается? Что можно сделать (и можно ли), чтобы у другого человека поменялось мировоззрение? Как быстро оно может поменяться? Что может запустить процессы критического осмысления на индивидуальном и общественном уровнях?
Доклад Хрущева на XX съезде, реплика друга, давка на похоронах «бессмертного вождя» или отмена «дела врачей» — в годовщину смерти Сталина мы отобрали свидетельства современников с сайта проекта 05/03/53, которые рассказали, как процессы трансформации отношения к Сталину и режиму проходили у них. Читайте в карточках.
Доклад Хрущева на XX съезде, реплика друга, давка на похоронах «бессмертного вождя» или отмена «дела врачей» — в годовщину смерти Сталина мы отобрали свидетельства современников с сайта проекта 05/03/53, которые рассказали, как процессы трансформации отношения к Сталину и режиму проходили у них. Читайте в карточках.
Smolny Beyond Borders - образовательный проект, созданный группой бывших преподавателей Смольного колледжа (факультета свободных искусств СПбГУ) при поддержке Бард-колледжа в Аннандейл-он-Хадсон, Нью-Йорк, и Бард-колледжа в Берлине - огранизует бесплатный онлайн-курс "Историческая память в Центральной и Восточной Европе во время российско-украинской войны"
Автор курса - Юрий Латыш, историк, специализирующийся на исследованиях памяти, историографии, истории Украины, движении декабристов и публичных интеллектуалах; является заместителем главного редактора журнала «Историческая экспертиза» и членом Ассоциации славянских, восточноевропейских и евразийских исследований (ASEEES), Ассоциации исследований памяти (MSA) и Независимого института философии (Париж)
Темы курса:
- Ландшафт памяти в Центральной и Восточной Европе
- Концепция «уязвимой нации» и государственный контроль над памятью
- Влияние войны на политику памяти в России, Украине, Польше, Беларуси, странах Балтии, Германии и др.
- Запрет и криминализация «вражеских» нарративов, конфликты национальной памяти и памяти меньшинств
- Деколонизация и борьба с имперскими маркерами в публичном пространстве
Курс начался вчера, 12 марта, но записаться можно до 17 марта на сайте http://smolny.org/ .
Автор курса - Юрий Латыш, историк, специализирующийся на исследованиях памяти, историографии, истории Украины, движении декабристов и публичных интеллектуалах; является заместителем главного редактора журнала «Историческая экспертиза» и членом Ассоциации славянских, восточноевропейских и евразийских исследований (ASEEES), Ассоциации исследований памяти (MSA) и Независимого института философии (Париж)
Темы курса:
- Ландшафт памяти в Центральной и Восточной Европе
- Концепция «уязвимой нации» и государственный контроль над памятью
- Влияние войны на политику памяти в России, Украине, Польше, Беларуси, странах Балтии, Германии и др.
- Запрет и криминализация «вражеских» нарративов, конфликты национальной памяти и памяти меньшинств
- Деколонизация и борьба с имперскими маркерами в публичном пространстве
Курс начался вчера, 12 марта, но записаться можно до 17 марта на сайте http://smolny.org/ .
Посмотрел «Зону интереса» Джонатана Глейзера, лауреат прошлогоднего Оскара, и это важное кино - именно с точки зрения работы с прошлым.
Фильм показывает несколько дней из жизни Рудольфа Хёсса, коменданта лагеря Аушвиц. Мы видим идиллическую жизнь его благополучной семьи в доме с садом-огородом, непосредственно граничащим с лагерем. Лагерь в непосредственной близости - оттуда доносятся звуки происходящего там, оттуда поступает одежда, снятая с новоприбывших евреев, оттуда приходят служанки-еврейки к хозяйке дома и женщина для любовных утех коменданта - и туда же потом уходят. Но своими глазами лагерь мы не видим ни разу.
И это главное в фильме, и это важный новый ход, а вовсе не давно ставший штампом контраст домашней идиллии с ужасами по соседству. Отсутствие в фильме лагеря - ключевой его прием: фильм работает исключительно с культурной памятью о Холокосте, он в принципе возможен потому, что человек 2023 года базово так много знает о Холокосте и конкретно об Аушвице, что происходящее там можно полностью доверить его воображению - и это оказывается исключительно сильным ходом. Потому что воображение, как известно, работает лучше любого изображения.
И в конце авторы как бы обнажают этот прием (только эту сцену, как выясняется, мало кто считывает). В одной из последних сцен Хёсс после пышного приема с участием всей верхушки СС спускается по лестнице и вдруг его начинает, хм, корчить. Это похоже на то, что происходит с кошкой, когда она отрыгивает шерсть - довольно странное зрелище, но только не для тех, кто видел The Act of Killing Джошуа Оппенахймера (я писал о нем тут). Там такой приступ настигает героя после наиболее натуралистичного воспоминания о производимых им казнях. Это обнажение приема - Глейзер тут почти открытым текстом говорит, что работает не столько с Холокостом как таковым, сколько с культурной памятью о нем, с Холокостом, как универсальным языком описания массовых преступлений 20 века.
В 2023 году показывать ужасы Холокоста как таковые не впадая в штампы невозможно, а штампы в такой тонкой теме выглядят очень проблематично (ср Treasure Юлии фон Хайнц со Стивеном Фраем в отличие от The real Pain Айзенберга c Калкиным), это можно делать только через работу с содержанием головы зрителей. «Зона интересов» - фильм о динамике памяти о Холокосте в современной культуре.
С учетом этого особенно важным выглядит заявление Глейзера, британского еврея, на вручении Оскара. Потому что оно про злоупотребления и манипуляции этой памятью:
«Все наши [творческие] решения были призваны заставить зрителя взглянуть на себя со стороны. Не чтобы сказать: «Посмотрите, что они [нацисты] делали тогда», а чтобы сказать: «Посмотрите, что мы делаем сейчас». Наш фильм показывает, к чему приводит дегуманизация в ее худшем проявлении. Она сформировала все наше прошлое и настоящее. Мы — те, кто стоит сейчас на этой сцене, — отвергаем использование еврейской идентичности и Холокоста в качестве оправдания оккупации, ставшей причиной конфликта, затронувшего стольких невинных людей. И жертвы 7 октября в Израиле, и жертвы продолжающейся атаки на Газу — все это жертвы дегуманизации».
Очень показательно, что после этого авторов фильма обвинили в антисемитизме.
Фильм показывает несколько дней из жизни Рудольфа Хёсса, коменданта лагеря Аушвиц. Мы видим идиллическую жизнь его благополучной семьи в доме с садом-огородом, непосредственно граничащим с лагерем. Лагерь в непосредственной близости - оттуда доносятся звуки происходящего там, оттуда поступает одежда, снятая с новоприбывших евреев, оттуда приходят служанки-еврейки к хозяйке дома и женщина для любовных утех коменданта - и туда же потом уходят. Но своими глазами лагерь мы не видим ни разу.
И это главное в фильме, и это важный новый ход, а вовсе не давно ставший штампом контраст домашней идиллии с ужасами по соседству. Отсутствие в фильме лагеря - ключевой его прием: фильм работает исключительно с культурной памятью о Холокосте, он в принципе возможен потому, что человек 2023 года базово так много знает о Холокосте и конкретно об Аушвице, что происходящее там можно полностью доверить его воображению - и это оказывается исключительно сильным ходом. Потому что воображение, как известно, работает лучше любого изображения.
И в конце авторы как бы обнажают этот прием (только эту сцену, как выясняется, мало кто считывает). В одной из последних сцен Хёсс после пышного приема с участием всей верхушки СС спускается по лестнице и вдруг его начинает, хм, корчить. Это похоже на то, что происходит с кошкой, когда она отрыгивает шерсть - довольно странное зрелище, но только не для тех, кто видел The Act of Killing Джошуа Оппенахймера (я писал о нем тут). Там такой приступ настигает героя после наиболее натуралистичного воспоминания о производимых им казнях. Это обнажение приема - Глейзер тут почти открытым текстом говорит, что работает не столько с Холокостом как таковым, сколько с культурной памятью о нем, с Холокостом, как универсальным языком описания массовых преступлений 20 века.
В 2023 году показывать ужасы Холокоста как таковые не впадая в штампы невозможно, а штампы в такой тонкой теме выглядят очень проблематично (ср Treasure Юлии фон Хайнц со Стивеном Фраем в отличие от The real Pain Айзенберга c Калкиным), это можно делать только через работу с содержанием головы зрителей. «Зона интересов» - фильм о динамике памяти о Холокосте в современной культуре.
С учетом этого особенно важным выглядит заявление Глейзера, британского еврея, на вручении Оскара. Потому что оно про злоупотребления и манипуляции этой памятью:
«Все наши [творческие] решения были призваны заставить зрителя взглянуть на себя со стороны. Не чтобы сказать: «Посмотрите, что они [нацисты] делали тогда», а чтобы сказать: «Посмотрите, что мы делаем сейчас». Наш фильм показывает, к чему приводит дегуманизация в ее худшем проявлении. Она сформировала все наше прошлое и настоящее. Мы — те, кто стоит сейчас на этой сцене, — отвергаем использование еврейской идентичности и Холокоста в качестве оправдания оккупации, ставшей причиной конфликта, затронувшего стольких невинных людей. И жертвы 7 октября в Израиле, и жертвы продолжающейся атаки на Газу — все это жертвы дегуманизации».
Очень показательно, что после этого авторов фильма обвинили в антисемитизме.
Fun fact: Бен Кингсли сыграл Симона Визенталя и Адольфа Эйхмана! А также Отто Франка, Сальвадора Дали, Моисея, Потифара, Шостаковича, Карзая итд. А самая великая его роль Ганди в фильме 1982 года.
И еще один оскаровский лауреат, на этот раз этого года - No Other land.
Два активиста, палестинец и израильтянин, снимают хронику мирного сопротивления жителей Масафер-Ятта, конгломерата из 19 палестинских хуторов на Западном берегу в зоне, полностью контролируемой Израилем. Израиль хочет построить на этой территории армейский полигон, строительная техника про поддержке армии раз за разом приезжает ломать дома, в которых живут люди, израильские поселенцы устраивают набеги - жители хуторов могут только загораживать дома собой и снимать происходящее на камеру - причем начали они это делать 30 лет назад, когда один из авторов-героев фильма был еще ребенком. Из этих съемок, старых и современных, сдобренных беседами главных героев у костра, собственно и смонтирован фильм.
Я вполне разделяю пафос палестинцев, не желающих покидать свою землю и мирно протестующих против оккупации и переселения, я против оккупации и за two states solution. Мало того, мне самому приходилось отстаивать московский парк против собянинских застройщиков и даже вставать перед бульдозером, то есть я вполне могу проассоциировать себя с героями. С учетом всего сказанного я, кажется, вполне неангажированно могу сказать: фильм, на мой взгляд - совершенное барахло.
Во-первых, это фильм «для своих» - для тех, кто выбрал сторону, и кому не нужны пояснения и объяснения - нужна только картинка в обоснование уже сформированной позиции. Тем, кто хочет разобраться в происходящем - причем даже в этой конкретной истории - фильм не помогает. Он не отвечает даже на базовые вопросы, возникающие при просмотре:
- Почему люди предпочитают десятилетиями жить в нечеловеческих условиях, выбирая противостояние с многократно превосходящей силой без надежды на победу, причем выбирая не только для себя, но и для своих детей? Нам говорят, что, переезжая в город, люди теряют право на землю и вынуждены жить в тесноте. То есть жители хуторов не хотят менять лучшие условия жизни на худшие? Честно говоря, мне хочется посмотреть теперь, что же может быть хуже.
- Или надежда есть - в чем она? Герои говорят, что рано или поздно все это закончится, но на что именно они надеются, не объясняется. В конце фильма нам говорят, что после усилившегося в результате 7 октября давления поселенцев многие начали уезжать - то есть все же надежды нет?
- Почему армия может ломать постройки, но не трогает людей (старается не трогать, получается не всегда: один палестинец на наших глазах ранен солдатом и в конце фильма мы узнаем, что он умер от последствий ранения) - по опыту противостояния с собянинскими застройщиками в Москве 2010-х я знаю, что лучший способ подавить протест - просто посадить всех протестующих в автозак и отвезти в отделение - здесь армия и полиция явно так сделать не могут - почему? Нет ответа.
Фильм состоит из хроники побоищ и разговоров двух главных героев - палестинца и израильтянина. Они обсуждают свои мысли и переживания, делятся планами на будущее - это довольно малосодержательно, но в принципе нормально, интересно увидеть, о чем там люди разговаривают. Но вдруг ты понимаешь, и это прямо кринж, что это не съемка каких-то «обычных людей» - это авторы фильма снимают САМИХ СЕБЯ, они просто беседуют на камеру, причем крайне малосодержательно, и делают из этого фильм.
Любое высказывание, претендующее на убедительность, на мой взгляд, должно быть больше суммы своих частей - мы начинаем сочувствовать героям, если из хроники и разговоров складывается некое более сильное целое. Здесь это просто хроника, причем унылая, и разговоры, причем кринжовые.
Я видел, что на эту критику отвечают, говоря, что это мол «активисткое кино». Но кино, снятое активистами, совсем не обязательно лишено художественных достоинств - см. поразительный фильм «For Saam» Влад Аль-Катиб о Гражданской войне в Сирии. А кино с минимумом авторского голоса и художественности - вполне почтенная традиция, см cinéma vérité и direct cinema, к ней принадлежит, например, Checkpoint Йоава Шамира, также про палестинцев и израильских военных и также целиком состоящий из репортажной съемки.
[Окончание в следующ записи.]
Два активиста, палестинец и израильтянин, снимают хронику мирного сопротивления жителей Масафер-Ятта, конгломерата из 19 палестинских хуторов на Западном берегу в зоне, полностью контролируемой Израилем. Израиль хочет построить на этой территории армейский полигон, строительная техника про поддержке армии раз за разом приезжает ломать дома, в которых живут люди, израильские поселенцы устраивают набеги - жители хуторов могут только загораживать дома собой и снимать происходящее на камеру - причем начали они это делать 30 лет назад, когда один из авторов-героев фильма был еще ребенком. Из этих съемок, старых и современных, сдобренных беседами главных героев у костра, собственно и смонтирован фильм.
Я вполне разделяю пафос палестинцев, не желающих покидать свою землю и мирно протестующих против оккупации и переселения, я против оккупации и за two states solution. Мало того, мне самому приходилось отстаивать московский парк против собянинских застройщиков и даже вставать перед бульдозером, то есть я вполне могу проассоциировать себя с героями. С учетом всего сказанного я, кажется, вполне неангажированно могу сказать: фильм, на мой взгляд - совершенное барахло.
Во-первых, это фильм «для своих» - для тех, кто выбрал сторону, и кому не нужны пояснения и объяснения - нужна только картинка в обоснование уже сформированной позиции. Тем, кто хочет разобраться в происходящем - причем даже в этой конкретной истории - фильм не помогает. Он не отвечает даже на базовые вопросы, возникающие при просмотре:
- Почему люди предпочитают десятилетиями жить в нечеловеческих условиях, выбирая противостояние с многократно превосходящей силой без надежды на победу, причем выбирая не только для себя, но и для своих детей? Нам говорят, что, переезжая в город, люди теряют право на землю и вынуждены жить в тесноте. То есть жители хуторов не хотят менять лучшие условия жизни на худшие? Честно говоря, мне хочется посмотреть теперь, что же может быть хуже.
- Или надежда есть - в чем она? Герои говорят, что рано или поздно все это закончится, но на что именно они надеются, не объясняется. В конце фильма нам говорят, что после усилившегося в результате 7 октября давления поселенцев многие начали уезжать - то есть все же надежды нет?
- Почему армия может ломать постройки, но не трогает людей (старается не трогать, получается не всегда: один палестинец на наших глазах ранен солдатом и в конце фильма мы узнаем, что он умер от последствий ранения) - по опыту противостояния с собянинскими застройщиками в Москве 2010-х я знаю, что лучший способ подавить протест - просто посадить всех протестующих в автозак и отвезти в отделение - здесь армия и полиция явно так сделать не могут - почему? Нет ответа.
Фильм состоит из хроники побоищ и разговоров двух главных героев - палестинца и израильтянина. Они обсуждают свои мысли и переживания, делятся планами на будущее - это довольно малосодержательно, но в принципе нормально, интересно увидеть, о чем там люди разговаривают. Но вдруг ты понимаешь, и это прямо кринж, что это не съемка каких-то «обычных людей» - это авторы фильма снимают САМИХ СЕБЯ, они просто беседуют на камеру, причем крайне малосодержательно, и делают из этого фильм.
Любое высказывание, претендующее на убедительность, на мой взгляд, должно быть больше суммы своих частей - мы начинаем сочувствовать героям, если из хроники и разговоров складывается некое более сильное целое. Здесь это просто хроника, причем унылая, и разговоры, причем кринжовые.
Я видел, что на эту критику отвечают, говоря, что это мол «активисткое кино». Но кино, снятое активистами, совсем не обязательно лишено художественных достоинств - см. поразительный фильм «For Saam» Влад Аль-Катиб о Гражданской войне в Сирии. А кино с минимумом авторского голоса и художественности - вполне почтенная традиция, см cinéma vérité и direct cinema, к ней принадлежит, например, Checkpoint Йоава Шамира, также про палестинцев и израильских военных и также целиком состоящий из репортажной съемки.
[Окончание в следующ записи.]
[Окончание, начало в предыдущей записи.]
Словом, фильм, на мой взгляд, особого интереса не представляет, - зато реакции на него меня поразили - причем равным образом и восторги и претензии. Пока я фильма не видел, они выглядели вполне правдоподобно, но теперь не выглядят.
С одной стороны, мне были бы понятны любые замечания к его художественным достоинствам, каковых, собственно ноль. Но вместо этого (в англоязычных медиа) я вижу исключительно восторги, причем не позицией авторов, это бы ладно, но монтажом и сюжетом! "An elegantly assembled diary of the Palestinian experience, No Other Land is a harrowing document that leaves traces of hope for a better future." - гласит резюме на Rotten tomatoes (рейтинг 100%). "The footage is out there, and it's rarely been assembled into a more concise, powerful, and damning array than it is here» - пишет один из ревьюеров. Нет, ничего там не assembled, это унылые бессюжетные съемки - все становится ясно после первой сцены, остальные вообще ничего нового не добавляют и не поясняют.
С другой стороны, мне совершенно непонятны претензии идеологические. Антон Долин (единственная русскоязычная рецензия, которую я читал, но претензии кажется довольно универсальные) пишет, что авторы представляют «сложный и болезненный конфликт нарочито односторонне, умалчивая о контексте», «эмпатично и детально представляя одну сторону конфликта, вовсе ничего не сообщают о другой». Камон, так это и работает, такое кино дает голос тем, кого, по мнению создателей, не слышно. Давайте предъявим претензии за непредставленность позиции другой стороны фильму «Срок» Пивоварова-Костомарова-Расторгуева или «Навальному» Роэра.
В той же рецензии Долин намекает, что авторы что-то важное умалчивают о контексте, о чем статья в Вики якобы говорит красноречивее, чем фильм. Речь, видимо о том, что претензии жителей Масафер-Ятта на древность их поселения оспариваются израильской стороной. Странная претензия. Какая разница, как давно люди там живут, никто, кажется, не берется утверждать, что постройки, которые приезжает ломать техника, ненастоящие. Не может быть никакого контекста, который бы превратил это зрелище во что-то принципиально иное.
Еще авторов упрекают в том, что они якобы специально провоцируют армию и поселенцев и потом это снимают и делают из этого инструмент борьбы. Серьезно? Ваш дом приехала сносить техника в сопровождении солдат с автоматами, или вас пришли бить титушки-поселенцы - правда стоит придираться, что жители, ненасильственно протестуя, как-то не так себя с ними повели? Провокацией очевидно является само присутствие не тех людей на этом месте, и не провокационным поведением может считаться только быстрый сбор манаток и стремительный отъезд.
Те и другие реакции только подтверждают, что это фильм, как я сказал, «для своих» - идеологические союзники его некритически хвалят, противники - так же некритически ругают. Преодолению границы, разделяющей тех и других, этот фильм никак не помогает. Фильм, который бы это делал, как делает роман «Апейрогон» Маканна (я писал о нем тут и тут), мне правда хотелось бы посмотреть, и ему бы точно стоило дать «Оскар».
Словом, фильм, на мой взгляд, особого интереса не представляет, - зато реакции на него меня поразили - причем равным образом и восторги и претензии. Пока я фильма не видел, они выглядели вполне правдоподобно, но теперь не выглядят.
С одной стороны, мне были бы понятны любые замечания к его художественным достоинствам, каковых, собственно ноль. Но вместо этого (в англоязычных медиа) я вижу исключительно восторги, причем не позицией авторов, это бы ладно, но монтажом и сюжетом! "An elegantly assembled diary of the Palestinian experience, No Other Land is a harrowing document that leaves traces of hope for a better future." - гласит резюме на Rotten tomatoes (рейтинг 100%). "The footage is out there, and it's rarely been assembled into a more concise, powerful, and damning array than it is here» - пишет один из ревьюеров. Нет, ничего там не assembled, это унылые бессюжетные съемки - все становится ясно после первой сцены, остальные вообще ничего нового не добавляют и не поясняют.
С другой стороны, мне совершенно непонятны претензии идеологические. Антон Долин (единственная русскоязычная рецензия, которую я читал, но претензии кажется довольно универсальные) пишет, что авторы представляют «сложный и болезненный конфликт нарочито односторонне, умалчивая о контексте», «эмпатично и детально представляя одну сторону конфликта, вовсе ничего не сообщают о другой». Камон, так это и работает, такое кино дает голос тем, кого, по мнению создателей, не слышно. Давайте предъявим претензии за непредставленность позиции другой стороны фильму «Срок» Пивоварова-Костомарова-Расторгуева или «Навальному» Роэра.
В той же рецензии Долин намекает, что авторы что-то важное умалчивают о контексте, о чем статья в Вики якобы говорит красноречивее, чем фильм. Речь, видимо о том, что претензии жителей Масафер-Ятта на древность их поселения оспариваются израильской стороной. Странная претензия. Какая разница, как давно люди там живут, никто, кажется, не берется утверждать, что постройки, которые приезжает ломать техника, ненастоящие. Не может быть никакого контекста, который бы превратил это зрелище во что-то принципиально иное.
Еще авторов упрекают в том, что они якобы специально провоцируют армию и поселенцев и потом это снимают и делают из этого инструмент борьбы. Серьезно? Ваш дом приехала сносить техника в сопровождении солдат с автоматами, или вас пришли бить титушки-поселенцы - правда стоит придираться, что жители, ненасильственно протестуя, как-то не так себя с ними повели? Провокацией очевидно является само присутствие не тех людей на этом месте, и не провокационным поведением может считаться только быстрый сбор манаток и стремительный отъезд.
Те и другие реакции только подтверждают, что это фильм, как я сказал, «для своих» - идеологические союзники его некритически хвалят, противники - так же некритически ругают. Преодолению границы, разделяющей тех и других, этот фильм никак не помогает. Фильм, который бы это делал, как делает роман «Апейрогон» Маканна (я писал о нем тут и тут), мне правда хотелось бы посмотреть, и ему бы точно стоило дать «Оскар».
Forwarded from Dietrich Bonhoeffer
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Я продолжаю читать книги про взаимодействие жертв и палачей (писал об этом вот тут), дочитал еще одну. Это American Mother Колума Маккэнна и Дианы Фоли. Меня поразил его предыдущий роман "Апейрогон" (писал о нем тут и тут), и я сразу купил следующую книгу. Это история Джима Фоли, американского журналиста, захваченного ИГИЛ и казненного после более чем года переговоров о выкупе. Видео и фото его обезглавливания обошли мир в августе 2014 года. Позднее двоих убийц Фолли и еще нескольких заложкинов поймали и судили в США, оба получили пожизненное.
В книге историю жизни Джима Фолли, переговоров с игиловцами, попыток убедить власти США выплатить выкуп (политика США и UK - не вести переговоров с террористами) расказывает его мать, развернувшая целую компанию в поддержку сына при его жизни, и за изменение политики страны в отношении заложников - после его смерти. А еще она рассказывает, как дважды встречалась с одним из предполагаемых убийц. А Маккэнн ей помогает, делает из бесед с ней книгу.
Убийцы предполагаемые, потому что прямых доказательств их вины не существует, они всегда были в масках, их лиц не видели выжившие заложники, их нет на фото. Есть только свидетельства выживших об идентичности голосов. А еще в качестве косвенных доказательств использовались сообщения, которые слали террористы, требуя выкуп. Среди прочего они часто использовали слово whilst - "в то время как" - это слово не очень частотное и это британский английский, а оба пойманных игиловца британцы.
Встреча Дианы Фоли и Александы Коти не похожа на красивые истории раскаяния-прощения. Но этим она как раз и интересна. Коти юлит, не говорит всей правды, не считает себя до конца виновным - и отчасти у него есть на то основания: он считает США неправыми в этой войне, на его глазах американский дрон убил жену и маленьких детей его друга, а брат Джима был американским военным, то есть Джим для него легитимная жертва. Но что-то во время встречи происходит, хотя прощения он так и не просит.
А спустя несколько месяцев после этой беседы Диана получает письмо от Коти. Он все еще юлит, но просит-таки прощения, кажется, вполне искренне. И в этом же письме, - и это самый, пожалуй, сильный момент в этой истории - прося прощения, он использует слово whilst.
Тут комментировать - только портить. В общем, повторю, тема прощения/примирения всеми силами сопротивляется стандартизации и обобщениям, очень тут все тонко и индивидуально.
И да, касание рукой в этой истории тоже есть.
В книге историю жизни Джима Фолли, переговоров с игиловцами, попыток убедить власти США выплатить выкуп (политика США и UK - не вести переговоров с террористами) расказывает его мать, развернувшая целую компанию в поддержку сына при его жизни, и за изменение политики страны в отношении заложников - после его смерти. А еще она рассказывает, как дважды встречалась с одним из предполагаемых убийц. А Маккэнн ей помогает, делает из бесед с ней книгу.
Убийцы предполагаемые, потому что прямых доказательств их вины не существует, они всегда были в масках, их лиц не видели выжившие заложники, их нет на фото. Есть только свидетельства выживших об идентичности голосов. А еще в качестве косвенных доказательств использовались сообщения, которые слали террористы, требуя выкуп. Среди прочего они часто использовали слово whilst - "в то время как" - это слово не очень частотное и это британский английский, а оба пойманных игиловца британцы.
Встреча Дианы Фоли и Александы Коти не похожа на красивые истории раскаяния-прощения. Но этим она как раз и интересна. Коти юлит, не говорит всей правды, не считает себя до конца виновным - и отчасти у него есть на то основания: он считает США неправыми в этой войне, на его глазах американский дрон убил жену и маленьких детей его друга, а брат Джима был американским военным, то есть Джим для него легитимная жертва. Но что-то во время встречи происходит, хотя прощения он так и не просит.
А спустя несколько месяцев после этой беседы Диана получает письмо от Коти. Он все еще юлит, но просит-таки прощения, кажется, вполне искренне. И в этом же письме, - и это самый, пожалуй, сильный момент в этой истории - прося прощения, он использует слово whilst.
Тут комментировать - только портить. В общем, повторю, тема прощения/примирения всеми силами сопротивляется стандартизации и обобщениям, очень тут все тонко и индивидуально.
И да, касание рукой в этой истории тоже есть.
На фото: Диана Фоли, Александа Коти, Джим Фоли, Эл Шафи Эльшейх (второй из осужденных игиловцев)
Сегодня день памяти жертв Холокоста в Израиле, только что прозвучала двухминутная сирена. Ниже пересказ статьи о сирене как мемориальной практике.
Forwarded from Имя и память
Сирены как память
Прочитала научную статью о сиренах как способе формирования коллективной памяти в Израиле. Начинается очень трогательно: с рассказа о Юлии Салманович, еврейке из Мункача в Чехословакии (сейчас Мукачево в Украине). Ей было 15 лет, когда в город вошел Вермахт, из своей семьи она выжила одна. В 2015 году в день памяти Холокоста она была приглашена на церемонию в штаб-квартиру Командования тыла ЦАХАЛ, чтобы активировать двухминутную сирену по всей стране.
Статья описывает симметрию между опасностью и памятью, создаваемую сиреной, которая звучит и во время ракетных атак по Израилю (но с меняющейся тональностью), и во время памяти погибших во время Катастрофы и войн Израиля. Это создает «активную память» — концепт, согласно которому память рассматривается как активный элемент, способный формировать события и жизни, а воспоминания это не только пассивный нарратив из слов, они воплощаются в действия, практики или их избегания. «Сирены в Израиле служат не только нейтральными предостерегающими устройствами, они превратились в силу, призывающую к тишине и памяти, основанную на обратном действии: во время сирены на день памяти Холокоста вы должны застыть на месте на две минуты вместо того чтобы бежать в укрытие, хотя инстинкты и обычаи требуют вести себя иначе. Таким образом, звук сирены становится мощной силой, которая объединяет травматическое еврейское прошлое с опасностями, с которыми сталкивается государство Израиль сегодня».
Есть парадокс в том, что сирена, контролируемая государством и показывающая его монополию на ֹ«public sound», тем не менее пробуждает личные воспоминания о Катастрофе: в эти две минуты никто не диктует, о чем и ком думать, не зачитывает речь, не рассказывает про свой опыт. В то же время, будучи военным и государственным инструментом, сирена вовлекает в этот акт памяти всех, и сигнализирует, что есть только один звук и одна общая память о прошлом, в которую не впишутся другие нарративы. Автор описывает сложности и противоречия, которые вызывает поминальная сирена у ортодоксальных евреев и мусульманского населения Израиля, в особенности как раз из-за активного режима, в который эта сирена вовлекает. От этого автор уже переходит к описаниям разрозненности израильского общества, но думается, что больше из-за красоты метафоры, чем от действительности того факта, что сирена памяти способна возбудить непримиримые противоречия в обществе.
Любопытно, что сложно установить, когда именно cтали использовать поминальные сирены в Израиле, но задокументировано, что уже в 1953 году этот прием использовался на день памяти Холокоста (тогда сирена звучала два раза — в 7 утра и в 7 вечера).
Кстати, несмотря на длительность традиции, до сих пор даже в Израиле есть люди, которые инстинктивно бегут в убежище при звуках поминальной сирены. А за пределами Израиля вообще мало кто знает о таком, под видео и фото всегда появляются люди спрашивающие, что происходит. Кто-то на них раздражается, а по-моему, отличный способ рассказать и привлечь внимание к теме.
Прочитала научную статью о сиренах как способе формирования коллективной памяти в Израиле. Начинается очень трогательно: с рассказа о Юлии Салманович, еврейке из Мункача в Чехословакии (сейчас Мукачево в Украине). Ей было 15 лет, когда в город вошел Вермахт, из своей семьи она выжила одна. В 2015 году в день памяти Холокоста она была приглашена на церемонию в штаб-квартиру Командования тыла ЦАХАЛ, чтобы активировать двухминутную сирену по всей стране.
Статья описывает симметрию между опасностью и памятью, создаваемую сиреной, которая звучит и во время ракетных атак по Израилю (но с меняющейся тональностью), и во время памяти погибших во время Катастрофы и войн Израиля. Это создает «активную память» — концепт, согласно которому память рассматривается как активный элемент, способный формировать события и жизни, а воспоминания это не только пассивный нарратив из слов, они воплощаются в действия, практики или их избегания. «Сирены в Израиле служат не только нейтральными предостерегающими устройствами, они превратились в силу, призывающую к тишине и памяти, основанную на обратном действии: во время сирены на день памяти Холокоста вы должны застыть на месте на две минуты вместо того чтобы бежать в укрытие, хотя инстинкты и обычаи требуют вести себя иначе. Таким образом, звук сирены становится мощной силой, которая объединяет травматическое еврейское прошлое с опасностями, с которыми сталкивается государство Израиль сегодня».
Есть парадокс в том, что сирена, контролируемая государством и показывающая его монополию на ֹ«public sound», тем не менее пробуждает личные воспоминания о Катастрофе: в эти две минуты никто не диктует, о чем и ком думать, не зачитывает речь, не рассказывает про свой опыт. В то же время, будучи военным и государственным инструментом, сирена вовлекает в этот акт памяти всех, и сигнализирует, что есть только один звук и одна общая память о прошлом, в которую не впишутся другие нарративы. Автор описывает сложности и противоречия, которые вызывает поминальная сирена у ортодоксальных евреев и мусульманского населения Израиля, в особенности как раз из-за активного режима, в который эта сирена вовлекает. От этого автор уже переходит к описаниям разрозненности израильского общества, но думается, что больше из-за красоты метафоры, чем от действительности того факта, что сирена памяти способна возбудить непримиримые противоречия в обществе.
Любопытно, что сложно установить, когда именно cтали использовать поминальные сирены в Израиле, но задокументировано, что уже в 1953 году этот прием использовался на день памяти Холокоста (тогда сирена звучала два раза — в 7 утра и в 7 вечера).
Кстати, несмотря на длительность традиции, до сих пор даже в Израиле есть люди, которые инстинктивно бегут в убежище при звуках поминальной сирены. А за пределами Израиля вообще мало кто знает о таком, под видео и фото всегда появляются люди спрашивающие, что происходит. Кто-то на них раздражается, а по-моему, отличный способ рассказать и привлечь внимание к теме.
"Этическое и юридическое «никогда» в действительности постоянно балансирует на грани «снова» или даже «можем повторить». Так что хрестоматийную формулу Адорно давно пора начать писать через косую черту. Заниматься переосмыслением прошлого, не отчаиваясь и не питая излишних иллюзий, можно только отдавая себе полный отчет в том, насколько мучительно сложен этот процесс".
Из книги "Неудобное прошлое"
Из книги "Неудобное прошлое"
Замечательная история (будет в книжке), открытка сразу многим.
В 1980-х в руки американскому историку Кристоферу Браунингу попали материалы процесса над членами одного из подразделений полиции порядка Третьего рейха, принимавшего участие в массовых убийствах евреев в Польше в 1942 и 1943 годах. Особенность ситуации была в том, что в батальон были мобилизованы «семейные мужчины среднего возраста, уроженцы Гамбурга, представители рабочего и низших слоев среднего класса», которые имели военной подготовки и были признаны слишком старыми для службы в Вермахте. Иными словами, это были самые обычные немцы, тот самый глубинный народ, взгляды которого обычно так интересны исследователям. Основываясь на показаниях этих людей Браунинг написал книгу "Ordinary Men: Reserve Police Battalion 101 and the Final Solution in Poland" о том, как обычные отцы семейств оказываются исполнителями одного из самых страшных геноцидов в истории человечества.
Эта книга в свою очередь попала в руки к другому американскому историку, Дэниелу Голдхагену, и очень его рассердила. В противовес ей он написал другую книгу, Hitler's Willing Executioners: Ordinary Germans and The Holocaust, в которой постарался показать, что тот же самый пример личного состава 101 полицейского батальона в действительности свидетельствует о ровно противоположном. По его убеждению, типичные гамбургские отцы семейств стали исполнителями Холокоста не по стечению обстоятельств, а потому что были носителями менталитета, общего для всех немцев как нации. Его интегральной частью был «геноцидальный антисемитизм» (eliminationist antisemitism), человеконенавистническая идеология, формировавшаяся на протяжении нескольких столетий германской истории. По Голдхагену, Холокост следует понимать не столько как результат государственной политики Гитлера и нацистов, сколько как результат последовательного развития именно этого германского извода антисемитизма, разделявшегося большинством немцев.
Вокруг книги Голдхагена развернулся спор, который сравнивали со знаменитым немецким спором историков середины 1980-х, посвященным уникальности Холокоста и допустимости его нормализации, но теперь речь шла о границах "анти-нормализации". Книга была с энтузиазмом принята широкой публикой в США и Германии (в последнем случае отчасти под влиянием формировавшейся именно в это время в германском обществе культуры ответственности), и с таким же энтузиазмом отвергнута подавляющим большинством академического сообщества (в том числе израильскими историками). Историки отмечали, что Голдхаген не владеет исторической методологией, избирательно использует источники и вольно их интерпретирует; некоторые даже отмечали, что он заимствует для описания немцев подходы, использовавшиеся нацистами в отношении евреев.
Браунинг написал еще несколько книг, которые стали стандартными работами по истории Холокоста; Голдхаген, написав еще одну спорную книгу, ушел из академической науки и посветил себя публицистике, и прежде всего борьбе с антисемитизмом.
В значительной степени спор вокруг книги Голдхагена о том, можно ли считать преступников существами иной природы, или же важно отдавать себе отчет в том, что они такие же люди, как мы, пишущие и читающие. Голдхаген настаивал, что подход, в рамках которого немцы эпохи Третьего Рейха рассматриваются как существа «подобные нам», вредит исследованиям Холокоста. По его мнению, немцев этого времени нельзя рассматривать наравне с «нормальными» европейскими народами, чьи ценности были сформированы эпохой Просвещения, их следует изучать так же, как изучают, людей доиндустриальной эпохи, которых отличало магическое сознание, или древних ацтеков, для которых человеческие жертвоприношения были в порядке вещей.
Для Браунинга, напротив, возможность увидеть в объектах исследования людей, подобных себе, ключевое условие понимания того, как оказался возможным Холокост, вовсе не означающее, однако, того, что Холокост может быть каким-либо образом оправдан.
В 1980-х в руки американскому историку Кристоферу Браунингу попали материалы процесса над членами одного из подразделений полиции порядка Третьего рейха, принимавшего участие в массовых убийствах евреев в Польше в 1942 и 1943 годах. Особенность ситуации была в том, что в батальон были мобилизованы «семейные мужчины среднего возраста, уроженцы Гамбурга, представители рабочего и низших слоев среднего класса», которые имели военной подготовки и были признаны слишком старыми для службы в Вермахте. Иными словами, это были самые обычные немцы, тот самый глубинный народ, взгляды которого обычно так интересны исследователям. Основываясь на показаниях этих людей Браунинг написал книгу "Ordinary Men: Reserve Police Battalion 101 and the Final Solution in Poland" о том, как обычные отцы семейств оказываются исполнителями одного из самых страшных геноцидов в истории человечества.
Эта книга в свою очередь попала в руки к другому американскому историку, Дэниелу Голдхагену, и очень его рассердила. В противовес ей он написал другую книгу, Hitler's Willing Executioners: Ordinary Germans and The Holocaust, в которой постарался показать, что тот же самый пример личного состава 101 полицейского батальона в действительности свидетельствует о ровно противоположном. По его убеждению, типичные гамбургские отцы семейств стали исполнителями Холокоста не по стечению обстоятельств, а потому что были носителями менталитета, общего для всех немцев как нации. Его интегральной частью был «геноцидальный антисемитизм» (eliminationist antisemitism), человеконенавистническая идеология, формировавшаяся на протяжении нескольких столетий германской истории. По Голдхагену, Холокост следует понимать не столько как результат государственной политики Гитлера и нацистов, сколько как результат последовательного развития именно этого германского извода антисемитизма, разделявшегося большинством немцев.
Вокруг книги Голдхагена развернулся спор, который сравнивали со знаменитым немецким спором историков середины 1980-х, посвященным уникальности Холокоста и допустимости его нормализации, но теперь речь шла о границах "анти-нормализации". Книга была с энтузиазмом принята широкой публикой в США и Германии (в последнем случае отчасти под влиянием формировавшейся именно в это время в германском обществе культуры ответственности), и с таким же энтузиазмом отвергнута подавляющим большинством академического сообщества (в том числе израильскими историками). Историки отмечали, что Голдхаген не владеет исторической методологией, избирательно использует источники и вольно их интерпретирует; некоторые даже отмечали, что он заимствует для описания немцев подходы, использовавшиеся нацистами в отношении евреев.
Браунинг написал еще несколько книг, которые стали стандартными работами по истории Холокоста; Голдхаген, написав еще одну спорную книгу, ушел из академической науки и посветил себя публицистике, и прежде всего борьбе с антисемитизмом.
В значительной степени спор вокруг книги Голдхагена о том, можно ли считать преступников существами иной природы, или же важно отдавать себе отчет в том, что они такие же люди, как мы, пишущие и читающие. Голдхаген настаивал, что подход, в рамках которого немцы эпохи Третьего Рейха рассматриваются как существа «подобные нам», вредит исследованиям Холокоста. По его мнению, немцев этого времени нельзя рассматривать наравне с «нормальными» европейскими народами, чьи ценности были сформированы эпохой Просвещения, их следует изучать так же, как изучают, людей доиндустриальной эпохи, которых отличало магическое сознание, или древних ацтеков, для которых человеческие жертвоприношения были в порядке вещей.
Для Браунинга, напротив, возможность увидеть в объектах исследования людей, подобных себе, ключевое условие понимания того, как оказался возможным Холокост, вовсе не означающее, однако, того, что Холокост может быть каким-либо образом оправдан.