Избирательная система России будущего на выборах в Госдуму
Как и обещал вам, ознакомился с докладом «100 дней после» «Мемориала» — сборника предложений в законодательной области для гипотетического переходного периода демократизации РФ. Не хочу разбирать весь документ, затрону лишь одну близкую мне тему — избирательные системы.
Так, авторы доклада предлагают оставить текущую смешанную избирательную систему, но сделать ее связанной — это означает, что результаты голосования по партийным спискам и по одномандатным округам влияют друг на друга.
— 450 мест в Госдуме, как и сейчас: половина мест распределяется по итогам пропорционального голосования (по спискам), половина — по итогам мажоритарного (по одномандатным округам, где победитель получает относительное большинство).
— Если партийные кандидаты побеждает в одномандатных округах, эти победы «вычитаются» из тех мандатов, которые партия могла бы получить по партийным спискам.
— Если партия получила слишком большую долю мандатов по округам (больше, чем «заслужила» по пропорциональной части), она не получает мандаты по спискам вообще, а для остальных списков делается перерасчет.
— Заградительный барьер по пропорциональной части снижается с 5% до 3%, но с условием. Если партии, прошедшие порог, набрали меньше 75% всех голосов, мандаты дополнительно получают те, кто ниже барьера, пока суммарно не наберется 75%. Если даже все партии набрали меньше 75%, в распределении участвуют все.
— В отличие от нынешней системы, в предложенной фиксированное число территориальных групп (от 15 до 225) в пропорциональной части, их размер по числу избирателей (не более 10 млн), и они привязаны к конкретным избирательным округам.
У предложенной системы есть несколько преимуществ:
— Исправлен главный недостаток смешанной несвязанной системы — «награждение» крупных партий дополнительными прямыми мандатами по итогам мажоритарного голосования, что приводит к их перепредставленности в Госдуме.
— Исключены нынешние манипуляции с территориальными группами, которые приводят к искажениям в представительстве — когда «регионы с более высокой явкой и консолидированным голосованием за одну или несколько партий, преодолевших заградительный барьер, получают больше мандатов, чем регионы, где явка ниже, а степень дробления голосов между партиями выше».
— Заградительный барьер в 3% допускает до распределения мандатов малые партии — это означает, что вероятность отправить на помойку огромную долю голосов избирателей ниже (привет выборам 1995 года).
Но есть и недостатки:
— Она оставляет возможность махинаций с выдвижением кандидатов по округам, о чем писал еще Голосов: «Предположим, некая партия по итогам голосования за свой список получила право на 150 мест, выиграв при этом в 150 округах. Если она честно следует правилам игры, то именно 150 мест и получит. Из партийного списка в парламент не попадет никто. Но можно поступить иначе: не выдвигать своих кандидатов в округах официально, а поддерживать их в качестве независимых кандидатов, или договориться с другой — дружественной — партией об их выдвижении. Тогда у этой партии официально не будет ни одного кандидата-одномандатника, и она сможет провести 150 депутатов из партийного списка. Однако при этом и все 150 победителей в округах получат свои мандаты, и зона контроля хитроумной партии расширится до 300 депутатов».
— Риски манипуляций с «джерримендерингом» — нарезкой границ одномандатных избирательных округов в пользу той или иной партии — никуда не деваются. То есть условная партия, которая имеет яркую географически выраженную поддержку (а так обычно и бывает) может пострадать или наоборот получить неоправданное преимущество в случае произвольной нарезки округов.
— Мажоритарное голосование сильно подвержено влиянию админресурса — проще пропихнуть нужного кандидата, когда для победы нужно набрать лишь относительное большинство голосов.
— Риски получения фрагментированного созыва парламента — по новой системе в Госдуму может попасть множество мелких партий, что усложнит формирование устойчивого большинства.
Как и обещал вам, ознакомился с докладом «100 дней после» «Мемориала» — сборника предложений в законодательной области для гипотетического переходного периода демократизации РФ. Не хочу разбирать весь документ, затрону лишь одну близкую мне тему — избирательные системы.
Так, авторы доклада предлагают оставить текущую смешанную избирательную систему, но сделать ее связанной — это означает, что результаты голосования по партийным спискам и по одномандатным округам влияют друг на друга.
— 450 мест в Госдуме, как и сейчас: половина мест распределяется по итогам пропорционального голосования (по спискам), половина — по итогам мажоритарного (по одномандатным округам, где победитель получает относительное большинство).
— Если партийные кандидаты побеждает в одномандатных округах, эти победы «вычитаются» из тех мандатов, которые партия могла бы получить по партийным спискам.
— Если партия получила слишком большую долю мандатов по округам (больше, чем «заслужила» по пропорциональной части), она не получает мандаты по спискам вообще, а для остальных списков делается перерасчет.
— Заградительный барьер по пропорциональной части снижается с 5% до 3%, но с условием. Если партии, прошедшие порог, набрали меньше 75% всех голосов, мандаты дополнительно получают те, кто ниже барьера, пока суммарно не наберется 75%. Если даже все партии набрали меньше 75%, в распределении участвуют все.
— В отличие от нынешней системы, в предложенной фиксированное число территориальных групп (от 15 до 225) в пропорциональной части, их размер по числу избирателей (не более 10 млн), и они привязаны к конкретным избирательным округам.
У предложенной системы есть несколько преимуществ:
— Исправлен главный недостаток смешанной несвязанной системы — «награждение» крупных партий дополнительными прямыми мандатами по итогам мажоритарного голосования, что приводит к их перепредставленности в Госдуме.
— Исключены нынешние манипуляции с территориальными группами, которые приводят к искажениям в представительстве — когда «регионы с более высокой явкой и консолидированным голосованием за одну или несколько партий, преодолевших заградительный барьер, получают больше мандатов, чем регионы, где явка ниже, а степень дробления голосов между партиями выше».
— Заградительный барьер в 3% допускает до распределения мандатов малые партии — это означает, что вероятность отправить на помойку огромную долю голосов избирателей ниже (привет выборам 1995 года).
Но есть и недостатки:
— Она оставляет возможность махинаций с выдвижением кандидатов по округам, о чем писал еще Голосов: «Предположим, некая партия по итогам голосования за свой список получила право на 150 мест, выиграв при этом в 150 округах. Если она честно следует правилам игры, то именно 150 мест и получит. Из партийного списка в парламент не попадет никто. Но можно поступить иначе: не выдвигать своих кандидатов в округах официально, а поддерживать их в качестве независимых кандидатов, или договориться с другой — дружественной — партией об их выдвижении. Тогда у этой партии официально не будет ни одного кандидата-одномандатника, и она сможет провести 150 депутатов из партийного списка. Однако при этом и все 150 победителей в округах получат свои мандаты, и зона контроля хитроумной партии расширится до 300 депутатов».
— Риски манипуляций с «джерримендерингом» — нарезкой границ одномандатных избирательных округов в пользу той или иной партии — никуда не деваются. То есть условная партия, которая имеет яркую географически выраженную поддержку (а так обычно и бывает) может пострадать или наоборот получить неоправданное преимущество в случае произвольной нарезки округов.
— Мажоритарное голосование сильно подвержено влиянию админресурса — проще пропихнуть нужного кандидата, когда для победы нужно набрать лишь относительное большинство голосов.
— Риски получения фрагментированного созыва парламента — по новой системе в Госдуму может попасть множество мелких партий, что усложнит формирование устойчивого большинства.
Интересное посмотреть на выходных — смотрел первую часть ролика, мне кажется, вышла неплохая серия, которая будет интересна всем, кто интересуется темой массовых репрессий.
YouTube
Русская Катастрофа 20 века - Плановый Голодомор, Восстания, Форсированная могилизация l Часть 2
Подписывайтесь на Атео: https://www.group-telegram.com/Ateobreaking
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ: https://youtu.be/yio24Zm-GXA
Поддержать выход таких видео на Бусти: https://boosty.to/rosov
Русская Катастрофа 20 века. Это видео - попытка рассказать о том чудовищном бедствии, что произошло…
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ: https://youtu.be/yio24Zm-GXA
Поддержать выход таких видео на Бусти: https://boosty.to/rosov
Русская Катастрофа 20 века. Это видео - попытка рассказать о том чудовищном бедствии, что произошло…
Вернулся из отпуска и узнал из новостей, что, оказывается, на днях нас покинул легендарный политолог Джозеф Най — один из ключевых авторов неолиберального подхода к международным отношениям и концепции «мягкой силы»: «способности добиваться желаемого на основе добровольного участия союзников, а не с помощью принуждения или подачек». Например, с помощью культурного, ценностного или экономического влияния.
Поэтому рекомендую несколько материалов о «мягкой силе» и неолиберализме в МО:
— Перевод статьи Джозефа Ная «„Мягкая сила“ и американо-европейские отношения»
— Статья-эксплейнер "What Is Soft Power?" на CFR Education
— The Soft Power 30 — проект, который оценивает эффективность «мягкой силы» разных стран
— Alexander Whyte. "Neorealism and neoliberal institutionalism: born of the same approach?" — статья-эксплейнер о схожестях и различиях неореалистического и неолиберального подхода в международных отношениях
— Подборка постов о теориях МО, которые я подготовил вместе с каналом Political Animals
Поэтому рекомендую несколько материалов о «мягкой силе» и неолиберализме в МО:
— Перевод статьи Джозефа Ная «„Мягкая сила“ и американо-европейские отношения»
— Статья-эксплейнер "What Is Soft Power?" на CFR Education
— The Soft Power 30 — проект, который оценивает эффективность «мягкой силы» разных стран
— Alexander Whyte. "Neorealism and neoliberal institutionalism: born of the same approach?" — статья-эксплейнер о схожестях и различиях неореалистического и неолиберального подхода в международных отношениях
— Подборка постов о теориях МО, которые я подготовил вместе с каналом Political Animals
Продлевать будете? Continuísmo или обнуление
Что объединяет военных лидеров Латинской Америки XX века и современных постсоветских автократов? Очевидно — желание остаться на своем месте как можно дольше, зачастую до смерти. Но как это сделать, если по конституции твои президентские сроки подходят к концу?
Россиянам ответ на этот вопрос давно известен: в современной истории страны ее лидер сталкивался с ним уже дважды — всему виной конституционные ограничения в два срока подряд. Сначала, в 2008 году, тогдашний президент пересел в кресло председателя правительства, чтобы затем вернуться на свой пост уже через четыре года. А затем, в 2020 году, были приняты поправки в Конституцию, по которым его сроки «обнулялись» — то есть начинались заново после принятия изменений.
Подобные трюки не являются чем-то новым — через это проходят многие политические режимы. В XX веке главным полигоном для отработки таких технологий стала Латинская Америка. И это неудивительно: с оглядкой на США, страны этого региона в основном приняли президентские модели, — поэтому именно латиноамериканские авторитарные режимы раньше и чаще остальных сталкивались с проблемой снятия ограничений на сроки главы государства.
Как политическая история стран Латинской Америки дала много «полезных» примеров автократам по всему миру? Давайте разбираться.
Continuísmo
Начнем с определения: испаноязычного термина, который давно устоялся в политической науке. Continuísmo (исп. «непрерывность») — это практика сохранения полномочий действующего главы исполнительной власти (инкумбента) сверх установленного законом срока полномочий. Испаноязычный он неспроста — поскольку сам этот феномен зародился и получил свое распространение именно в странах Латинской Америки.
Политолог Кирилл Рогов со ссылкой на Александра Батуро пишет:
«Всего, по подсчетам современного исследователя, с 1945 года в мире имели место 129 эпизодов такого рода “пролонгаций”. Но если в 20 веке чемпионами по continuismo были страны Латинской Америки, то в последние 30 лет около 70% всех случаев приходится на страны бывшего СССР и Африки».
Тот же Рогов объясняет разницу между числом президентов-участников продления и числом попыток тем, что некоторые из них проходили постепенно, а не на протяжении срока одного инкумбента.
Столь своеобразная географическая концентрация — Латинская Америка, Африка, постсоветское пространство — связана с двумя факторами. Во-первых, именно эти регионы охватила вторая (1940-1950-е) и третья (1970-1990-е) волны демократизации, которые сменялись последующими волнами автократизации. На национальном уровне эти процессы зачастую сопровождались продлением полномочий глав исполнительной власти в условиях становления электорального авторитаризма. Во-вторых, как я уже упоминал ранее в случае с Латинской Америкой, свою роль сыграла распространенность президентских и полупрезидентских моделей, которые возникли либо в результате следования американскому опыту, либо как компромисс между интересами разных ветвей власти, либо доминирования исполнительной ветви власти над всеми остальными в период установления нового конституционного порядка.
По данным исследователей Милы Верстег, Тимоти Хорли, Энн Менг, Маурисио Гим и Мэрилин Гиргис, с 2000 по 2020 год не менее трети от всех инкумбентов в мире (!) пытались так или иначе продлить свои полномочия в обход действующих ограничений. Треть из этих попыток провалилась — в основном благодаря массовому народному сопротивлению, тогда как судебная власть оказалась менее эффективной на этом направлении.
Как это выглядело? Рассмотрим разные сценарии продления полномочий на самых увлекательных примерах из политической истории стран Латинской Америки и постсоветского пространства.
Читать далее на Бусти
Читать далее в Телеграме
Что объединяет военных лидеров Латинской Америки XX века и современных постсоветских автократов? Очевидно — желание остаться на своем месте как можно дольше, зачастую до смерти. Но как это сделать, если по конституции твои президентские сроки подходят к концу?
Россиянам ответ на этот вопрос давно известен: в современной истории страны ее лидер сталкивался с ним уже дважды — всему виной конституционные ограничения в два срока подряд. Сначала, в 2008 году, тогдашний президент пересел в кресло председателя правительства, чтобы затем вернуться на свой пост уже через четыре года. А затем, в 2020 году, были приняты поправки в Конституцию, по которым его сроки «обнулялись» — то есть начинались заново после принятия изменений.
Подобные трюки не являются чем-то новым — через это проходят многие политические режимы. В XX веке главным полигоном для отработки таких технологий стала Латинская Америка. И это неудивительно: с оглядкой на США, страны этого региона в основном приняли президентские модели, — поэтому именно латиноамериканские авторитарные режимы раньше и чаще остальных сталкивались с проблемой снятия ограничений на сроки главы государства.
Как политическая история стран Латинской Америки дала много «полезных» примеров автократам по всему миру? Давайте разбираться.
Continuísmo
Начнем с определения: испаноязычного термина, который давно устоялся в политической науке. Continuísmo (исп. «непрерывность») — это практика сохранения полномочий действующего главы исполнительной власти (инкумбента) сверх установленного законом срока полномочий. Испаноязычный он неспроста — поскольку сам этот феномен зародился и получил свое распространение именно в странах Латинской Америки.
Политолог Кирилл Рогов со ссылкой на Александра Батуро пишет:
«Всего, по подсчетам современного исследователя, с 1945 года в мире имели место 129 эпизодов такого рода “пролонгаций”. Но если в 20 веке чемпионами по continuismo были страны Латинской Америки, то в последние 30 лет около 70% всех случаев приходится на страны бывшего СССР и Африки».
Тот же Рогов объясняет разницу между числом президентов-участников продления и числом попыток тем, что некоторые из них проходили постепенно, а не на протяжении срока одного инкумбента.
Столь своеобразная географическая концентрация — Латинская Америка, Африка, постсоветское пространство — связана с двумя факторами. Во-первых, именно эти регионы охватила вторая (1940-1950-е) и третья (1970-1990-е) волны демократизации, которые сменялись последующими волнами автократизации. На национальном уровне эти процессы зачастую сопровождались продлением полномочий глав исполнительной власти в условиях становления электорального авторитаризма. Во-вторых, как я уже упоминал ранее в случае с Латинской Америкой, свою роль сыграла распространенность президентских и полупрезидентских моделей, которые возникли либо в результате следования американскому опыту, либо как компромисс между интересами разных ветвей власти, либо доминирования исполнительной ветви власти над всеми остальными в период установления нового конституционного порядка.
По данным исследователей Милы Верстег, Тимоти Хорли, Энн Менг, Маурисио Гим и Мэрилин Гиргис, с 2000 по 2020 год не менее трети от всех инкумбентов в мире (!) пытались так или иначе продлить свои полномочия в обход действующих ограничений. Треть из этих попыток провалилась — в основном благодаря массовому народному сопротивлению, тогда как судебная власть оказалась менее эффективной на этом направлении.
Как это выглядело? Рассмотрим разные сценарии продления полномочий на самых увлекательных примерах из политической истории стран Латинской Америки и постсоветского пространства.
Читать далее на Бусти
Читать далее в Телеграме
Политфак на связи
Полупрезидентские политические системы: что это такое и какие риски они несут? Наверняка еще со времен уроков обществознания вы помните, что республиканские политические системы делятся на три вида: президентские, парламентские и смешанные. И если с первыми…
Кстати, в тексте выше упомянул популярность полупрезидентских моделей в странах, которые прошли через третью волну демократизации (в основном в Восточной Европе и Африке) — о проблемах подобных политических систем у меня уже был пост, советую ознакомиться.
Telegram
Политфак на связи
Полупрезидентские политические системы: что это такое и какие риски они несут?
Наверняка еще со времен уроков обществознания вы помните, что республиканские политические системы делятся на три вида: президентские, парламентские и смешанные. И если с первыми…
Наверняка еще со времен уроков обществознания вы помните, что республиканские политические системы делятся на три вида: президентские, парламентские и смешанные. И если с первыми…
Ниже приведу фрагмент из книги Голосова «Политические режимы и трансформации: Россия в сравнительной перспективе», который тоже хорошо раскрывает эту тему:
«Полупрезидентские системы получили широкое распространение в современном мире. В Африке (как и в современной России) они, как правило, служат институциональной оболочкой авторитаризма. В Восточной Европе полупрезиденциализм возник в результате спешки, проявленной правящими группами и оппозицией в процессе перехода к демократии, и ситуационных компромиссов между ними. Ныне полупрезиденциализм проявляет свой дестабилизирующий потенциал во многих из этих стран, о чем свидетельствуют примеры Румынии, Украины и ряда других стран.
В некоторых западноевропейских странах (Австрия, Исландия) недостатки полупрезиденциализма в течение длительного времени нейтрализовывались политическими средствами, в результате чего эти политические системы фактически функционировали как парламентские. Однако недавний опыт Австрии продемонстрировал, что любая дестабилизация механизмов взаимодействия государства и общества (прежде всего партийной системы) может актуализировать недостатки полупрезиденциализма даже по истечении длительного периода его сравнительно успешного функционирования. Между тем ключевые институциональные решения должны носить долгосрочный характер.
Существует различие между парламентско-президентской версией полупрезиденциализма российского, то есть веймарского, образца, и предположительно более эффективной премьерско-президентской версией. Она с различными модификациями применялась во Франции, Польше, Румынии, в Украине в отдельные периоды ее политической истории (включая нынешний) и в целом ряде африканских стран, во многих из которых существуют авторитарные режимы. При премьерско-президентской системе правительство ответственно перед парламентом, но при этом президент облечен особо выделенными для него полномочиями в сфере исполнительной власти. Перечень этих полномочий сильно варьирует от страны к стране, но обычно они включают в себя право председательствовать на заседаниях правительства, закрепление за президентом некоторых прерогатив в областях внешней политики, обороны и государственной безопасности, а также расширение президентских полномочий в условиях чрезвычайного или военного положения, вводимого с согласия парламента.
Если президент опирается на поддержку парламентского большинства, то такая система создает усиленную версию президентской власти, по существу подобную "сверхпрезидентской системе". Но если парламентское большинство — за оппозицией, то роль президента становится довольно скромной. Его перечисленные выше или иные полномочия обычно недостаточны для того, чтобы навязать правительству собственную политическую линию, однако зачастую они позволяют президенту создавать помехи в деятельности правительства, главой которого и фактическим лидером страны в такой ситуации оказывается ответственный перед парламентом премьер-министр.
В предельном случае президент может попытаться получить реальную власть путем роспуска парламента в надежде получить большинство в легислатуре, а это запускает "Веймарский сценарий".
Иногда говорят, что премьерско-президентская система функционирует в двух фазах, президентской и парламентской. Из анализа видно, что такая система не столько устраняет недостатки полупрезиденциализма, сколько десинхронизирует проявление тех из них, которые при парламентско-президентской системе могут проявляться синхронно.
Понятно, что для минимизации недостатков премьерско-президентской системы можно прибегнуть к некоторым институциональным модификациям. С одной стороны, можно совместить президентские и парламентские выборы во времени, что фактически и произошло во Франции. Это значительно ограничивает возможность наступления парламентской фазы системы, но при этом чревато рисками возникновения серьезного диссонанса между политическими ориентациями граждан и властей (что во Франции проявилось в движении "желтых жилетов", а потом и в выступлениях против пенсионной реформы), а в конечном счете — и риском автократизации».
«Полупрезидентские системы получили широкое распространение в современном мире. В Африке (как и в современной России) они, как правило, служат институциональной оболочкой авторитаризма. В Восточной Европе полупрезиденциализм возник в результате спешки, проявленной правящими группами и оппозицией в процессе перехода к демократии, и ситуационных компромиссов между ними. Ныне полупрезиденциализм проявляет свой дестабилизирующий потенциал во многих из этих стран, о чем свидетельствуют примеры Румынии, Украины и ряда других стран.
В некоторых западноевропейских странах (Австрия, Исландия) недостатки полупрезиденциализма в течение длительного времени нейтрализовывались политическими средствами, в результате чего эти политические системы фактически функционировали как парламентские. Однако недавний опыт Австрии продемонстрировал, что любая дестабилизация механизмов взаимодействия государства и общества (прежде всего партийной системы) может актуализировать недостатки полупрезиденциализма даже по истечении длительного периода его сравнительно успешного функционирования. Между тем ключевые институциональные решения должны носить долгосрочный характер.
Существует различие между парламентско-президентской версией полупрезиденциализма российского, то есть веймарского, образца, и предположительно более эффективной премьерско-президентской версией. Она с различными модификациями применялась во Франции, Польше, Румынии, в Украине в отдельные периоды ее политической истории (включая нынешний) и в целом ряде африканских стран, во многих из которых существуют авторитарные режимы. При премьерско-президентской системе правительство ответственно перед парламентом, но при этом президент облечен особо выделенными для него полномочиями в сфере исполнительной власти. Перечень этих полномочий сильно варьирует от страны к стране, но обычно они включают в себя право председательствовать на заседаниях правительства, закрепление за президентом некоторых прерогатив в областях внешней политики, обороны и государственной безопасности, а также расширение президентских полномочий в условиях чрезвычайного или военного положения, вводимого с согласия парламента.
Если президент опирается на поддержку парламентского большинства, то такая система создает усиленную версию президентской власти, по существу подобную "сверхпрезидентской системе". Но если парламентское большинство — за оппозицией, то роль президента становится довольно скромной. Его перечисленные выше или иные полномочия обычно недостаточны для того, чтобы навязать правительству собственную политическую линию, однако зачастую они позволяют президенту создавать помехи в деятельности правительства, главой которого и фактическим лидером страны в такой ситуации оказывается ответственный перед парламентом премьер-министр.
В предельном случае президент может попытаться получить реальную власть путем роспуска парламента в надежде получить большинство в легислатуре, а это запускает "Веймарский сценарий".
Иногда говорят, что премьерско-президентская система функционирует в двух фазах, президентской и парламентской. Из анализа видно, что такая система не столько устраняет недостатки полупрезиденциализма, сколько десинхронизирует проявление тех из них, которые при парламентско-президентской системе могут проявляться синхронно.
Понятно, что для минимизации недостатков премьерско-президентской системы можно прибегнуть к некоторым институциональным модификациям. С одной стороны, можно совместить президентские и парламентские выборы во времени, что фактически и произошло во Франции. Это значительно ограничивает возможность наступления парламентской фазы системы, но при этом чревато рисками возникновения серьезного диссонанса между политическими ориентациями граждан и властей (что во Франции проявилось в движении "желтых жилетов", а потом и в выступлениях против пенсионной реформы), а в конечном счете — и риском автократизации».
Авторитарное государство всеобщего благосостояния
Давние подписчики моего канала знают, насколько мне интересна тема социальной политики — когда-то я даже написал серию постов о том, что такое государство всеобщего благосостояния, и как оно развивалось в СССР и России (раз, два, три). В ней я не затронул важный вопрос — как авторитарные режимы используют распределение социальных благ для обеспечения собственной стабильности.
На днях ознакомился с исследованием Гульназ Шарафутдиновой "Authoritarian welfare and resilience: politics of child benefits in Russia" (2024) — о влиянии семейных социальных выплат в России на общественную поддержку власти.
И в демократиях, и в автократиях политики могут манипулировать социалкой в своих интересах, чтобы обеспечить себе голоса на выборах — просто во втором случае правящая группа действует в менее конкурентной электоральной среде, а также может широко использовать государственные ресурсы для привлечения поддержки. Так, расширение социальных программ позволяет авторитарному режиму формировать патерналистские отношения между получателями мер поддержки и властью.
Важнейшая составляющая отечественной социальной политики — поддержка демографии и бедных семей. Так, в 2007 году появилась известная всем программа материнского капитала. В последующие годы к ней добавились регулярные выплаты малообеспеченным семьям с детьми.
К началу 2020-х государство периодически стало прибегать к однократным трансфертам семьям с детьми, которые по счастливому совпадению случались незадолго до выборов и позиционировались как «президентские выплаты».
Исследование Шарафутдиновой опирается на данные онлайн-опроса, проведенного в декабре 2021 года — незадолго после выборов в Госдуму. В нем респондентов спрашивали о том, какие выплаты они получали за последнее время, как воспринимают государственную социальную политику, каковы их политические предпочтения, а также уточняли у них их социально-демографические характеристики, вроде уровня дохода и наличия детей.
Что удалось выяснить:
— Получение семейных пособий повышает вероятность поддержки Путина и «Единой России»;
— Этот эффект наиболее выражен в первый год после получения выплаты и ослабевает со временем;
— Среди беднейших групп населения влияние мер поддержки на политические предпочтения слабее, поскольку социальные трансферты не способны качественно изменить их уровень благосостояния;
— Среди получателей социалки чаще выражается готовность участвовать в выборах.
Так, меры государственной поддержки оказываются крайне эффективным инструментом по обеспечению политической лояльности населения — в данном случае, семей с детьми, которые в нашей стране особенно сильно подвержены социально-экономическим рискам, а значит зависимы от государства. Кроме того, не стоит забывать и о том, что семейные выплаты таргетированы на значительную долю избирателей — в основном женщин среднего возраста.
Хорошее объяснение тому, почему российское государство в последние годы столь сильно беспокоится о демографии и поддержке семей.
Давние подписчики моего канала знают, насколько мне интересна тема социальной политики — когда-то я даже написал серию постов о том, что такое государство всеобщего благосостояния, и как оно развивалось в СССР и России (раз, два, три). В ней я не затронул важный вопрос — как авторитарные режимы используют распределение социальных благ для обеспечения собственной стабильности.
На днях ознакомился с исследованием Гульназ Шарафутдиновой "Authoritarian welfare and resilience: politics of child benefits in Russia" (2024) — о влиянии семейных социальных выплат в России на общественную поддержку власти.
И в демократиях, и в автократиях политики могут манипулировать социалкой в своих интересах, чтобы обеспечить себе голоса на выборах — просто во втором случае правящая группа действует в менее конкурентной электоральной среде, а также может широко использовать государственные ресурсы для привлечения поддержки. Так, расширение социальных программ позволяет авторитарному режиму формировать патерналистские отношения между получателями мер поддержки и властью.
Важнейшая составляющая отечественной социальной политики — поддержка демографии и бедных семей. Так, в 2007 году появилась известная всем программа материнского капитала. В последующие годы к ней добавились регулярные выплаты малообеспеченным семьям с детьми.
К началу 2020-х государство периодически стало прибегать к однократным трансфертам семьям с детьми, которые по счастливому совпадению случались незадолго до выборов и позиционировались как «президентские выплаты».
Исследование Шарафутдиновой опирается на данные онлайн-опроса, проведенного в декабре 2021 года — незадолго после выборов в Госдуму. В нем респондентов спрашивали о том, какие выплаты они получали за последнее время, как воспринимают государственную социальную политику, каковы их политические предпочтения, а также уточняли у них их социально-демографические характеристики, вроде уровня дохода и наличия детей.
Что удалось выяснить:
— Получение семейных пособий повышает вероятность поддержки Путина и «Единой России»;
— Этот эффект наиболее выражен в первый год после получения выплаты и ослабевает со временем;
— Среди беднейших групп населения влияние мер поддержки на политические предпочтения слабее, поскольку социальные трансферты не способны качественно изменить их уровень благосостояния;
— Среди получателей социалки чаще выражается готовность участвовать в выборах.
Так, меры государственной поддержки оказываются крайне эффективным инструментом по обеспечению политической лояльности населения — в данном случае, семей с детьми, которые в нашей стране особенно сильно подвержены социально-экономическим рискам, а значит зависимы от государства. Кроме того, не стоит забывать и о том, что семейные выплаты таргетированы на значительную долю избирателей — в основном женщин среднего возраста.
Хорошее объяснение тому, почему российское государство в последние годы столь сильно беспокоится о демографии и поддержке семей.
У кого-то при прочтении прошлого поста могли возникнуть сомнения — а что такого во всех этих семейных социальных выплатах, если они помогают бороться с бедностью? Действительно ли социальная политика (social policy) диктуется политикой (politics), а не технократическим стремлением властей побороть бедность и повысить рождаемость?
В этом как раз и проблема — здесь кратко перескажу литературный обзор автора:
— За последние десятилетия россияне стали более зависимыми от государства: к началу 2020-х около 50% официальной занятости приходилось на госсектор, 33% трудоспособного населения работает в государственных организациях, доля социальных выплат в доходах россиян выросла с 13,8% в 2000 году до 20,1% в 2020 году.
— В России существует гигантское количество социальных программ: более 150 на федеральном уровне, около 200 в каждом регионе (!) и еще множество на местном уровне.
— По оценкам Всемирного банка Россия тратит около 3% от ВВП на социальные программы, что сравнительно немного относительно других стран, однако лишь 10% от всех выплат доходят до реально бедных слоев населения.
— Почему так? Социальные программы в РФ адресные, но в основном направлены не на группы населения с определенным уровнем дохода, что было бы логичным для поддержки бедных, а на представителей определенных категорий граждан (например, на семьи с детьми школьного возраста). В результате значительное число выплат получают не те, кто в них нуждаются, а вполне себе обеспеченные люди — исследователи называют этот подход «клиентелизмом среднего класса» (“middle class clientelism”), то есть обеспечением лояльности сравнительно благополучных слоев населения социальными мерами.
— Есть и положительные тенденции: так, государство занимается цифровизацией для упрощения получения пособий и собирает больше данных для аналитики, материнский капитал действительно привел к повышению рождаемости, а в 2023 году правительство ввело единое пособие на детей и беременных женщин, которое направленно именно на бедные слои населения, вместо кучи разношерстных мер поддержки.
— НО никуда не делась куча других старых социальных программ — более того, они продолжают множиться из-за продолжающихся боевых действий: появились новые меры, направленные на поддержку семей военных. Не стоит забывать и о разовых «президентских выплатах» под выборы.
— От себя добавлю, что в последние годы региональные власти внедряют все больше и больше новых социальных программ по повышению рождаемости, чей эффект вызывает скепсис. Более того, я знаю, что многие демографы критикуют реформу программы материнского капитала 2020 года, когда значительная часть выплат была перенесена на первого ребенка — что, по их оценкам, снизило эффективность этой политики по повышению рождаемости.
Если вам интересна социальная политика в России, рекомендую также ознакомиться с роликом экономиста Григория Баженова по теме — в целом, он остается довольно актуальным.
В этом как раз и проблема — здесь кратко перескажу литературный обзор автора:
— За последние десятилетия россияне стали более зависимыми от государства: к началу 2020-х около 50% официальной занятости приходилось на госсектор, 33% трудоспособного населения работает в государственных организациях, доля социальных выплат в доходах россиян выросла с 13,8% в 2000 году до 20,1% в 2020 году.
— В России существует гигантское количество социальных программ: более 150 на федеральном уровне, около 200 в каждом регионе (!) и еще множество на местном уровне.
— По оценкам Всемирного банка Россия тратит около 3% от ВВП на социальные программы, что сравнительно немного относительно других стран, однако лишь 10% от всех выплат доходят до реально бедных слоев населения.
— Почему так? Социальные программы в РФ адресные, но в основном направлены не на группы населения с определенным уровнем дохода, что было бы логичным для поддержки бедных, а на представителей определенных категорий граждан (например, на семьи с детьми школьного возраста). В результате значительное число выплат получают не те, кто в них нуждаются, а вполне себе обеспеченные люди — исследователи называют этот подход «клиентелизмом среднего класса» (“middle class clientelism”), то есть обеспечением лояльности сравнительно благополучных слоев населения социальными мерами.
— Есть и положительные тенденции: так, государство занимается цифровизацией для упрощения получения пособий и собирает больше данных для аналитики, материнский капитал действительно привел к повышению рождаемости, а в 2023 году правительство ввело единое пособие на детей и беременных женщин, которое направленно именно на бедные слои населения, вместо кучи разношерстных мер поддержки.
— НО никуда не делась куча других старых социальных программ — более того, они продолжают множиться из-за продолжающихся боевых действий: появились новые меры, направленные на поддержку семей военных. Не стоит забывать и о разовых «президентских выплатах» под выборы.
— От себя добавлю, что в последние годы региональные власти внедряют все больше и больше новых социальных программ по повышению рождаемости, чей эффект вызывает скепсис. Более того, я знаю, что многие демографы критикуют реформу программы материнского капитала 2020 года, когда значительная часть выплат была перенесена на первого ребенка — что, по их оценкам, снизило эффективность этой политики по повышению рождаемости.
Если вам интересна социальная политика в России, рекомендую также ознакомиться с роликом экономиста Григория Баженова по теме — в целом, он остается довольно актуальным.
Политфак на связи
Готовый рецепт любой статьи Сергея Александровича Караганова последних лет: — нео-марксизм: использование мир-системной теории Иммануила Валлерстайна для анализа международных отношений; — небольшая щепотка геополитики; — предложение активнее прибегать к…
Сергей Александрович дропнул новый контент: на этот раз не очередную статью с призывом бахнуть ядеркой, а доклад с предложением ввести в РФ официальную государственную идеологию (да, опять).
Вот уж действительно — какой документ ни дай написать кремлевским идеологам, все равно получается «Моральный кодекс строителя коммунизма».
С другой стороны, всевозможные «Кодексы Россиянина» пишутся не для нас с вами, а для выходцев из советских элит, которые в молодом возрасте вместо получения фундаментальных социально-гуманитарных знаний изучали марксизм-ленинизм. Так что столь эклектичный микс из марксизма, этатизма и традиционализма, вероятно, писался с учетом этого — своего рода «обратная инъекция» идеологии в уже знакомых терминах, которая не вызовет когнитивного диссонанса у старшего управленческого звена.
Понятно, что ни во что практическое все эти документы не выливаются — в политических режимах вроде нашего не существует какой-то строгой и всепроникающей идеологии, как это бывало во многих авторитарных режимах XX века. Зато их авторы порой получают похвалу на самом высоком уровне.
Вот уж действительно — какой документ ни дай написать кремлевским идеологам, все равно получается «Моральный кодекс строителя коммунизма».
С другой стороны, всевозможные «Кодексы Россиянина» пишутся не для нас с вами, а для выходцев из советских элит, которые в молодом возрасте вместо получения фундаментальных социально-гуманитарных знаний изучали марксизм-ленинизм. Так что столь эклектичный микс из марксизма, этатизма и традиционализма, вероятно, писался с учетом этого — своего рода «обратная инъекция» идеологии в уже знакомых терминах, которая не вызовет когнитивного диссонанса у старшего управленческого звена.
Понятно, что ни во что практическое все эти документы не выливаются — в политических режимах вроде нашего не существует какой-то строгой и всепроникающей идеологии, как это бывало во многих авторитарных режимах XX века. Зато их авторы порой получают похвалу на самом высоком уровне.
Почему я не советую читать «Демократия — низвергнутый Бог» Ханса-Хермана Хоппе (и что почитать вместо этого)
На прошлой неделе выкладывал эксклюзивно для подписчиков на Бусти и закрытый тг-канал огромный разбор книги-бестселлера Хоппе о несовершенствах демократии — однако меня очень просили поделиться им с широкой аудиторией. Так что выполняю свое обещание — приятного прочтения.
Читать первую часть
Читать вторую часть
Сюда же я вынесу свои общие соображения об этой популярной в либертарианской среде книге. В своем обзоре я спорил не с нормативной позицией автора, а с его аргументацией — так что держите это в голове.
По мнению Хоппе, демократия представляет собой более недостойную форму правления, чем абсолютная монархия: потому что во втором случае правитель заинтересован в долгосрочном планировании, потому что его власть пожизненная и передается по наследству, а к подвластному государству он относится как к своей собственности. Доказывает он этот тезис рассказом о том, как на протяжении XIX-XX веков государства становились все более централизованными, активнее вмешивались в экономику, а межгосударственные войны эволюционировали в массовые.
Главная проблема Хоппе — это сознательный отказ от эмпиризма как способа познания социального мира, что в целом характерно для последователей австрийской экономической школы. На протяжении книги он многократно проговаривает одну и ту же мысль: если X и Y происходили параллельно друг с другом, значит X→Y. Причинно-следственные связи между разными явлениями даются как очевидные, не требующие доказательств утверждения.
Поэтому книга представляет собой бесконечный confirmation bias: Хоппе занимается выборочным представлением фактов, которые играют ему на руку, игнорируя остальные, не занимается глубоким историческим анализом и никак не доказывает собственные утверждения о связи тех или иных явлений друг с другом.
Если вы интересуетесь литературой о критике современной демократии, то лучше почитайте что-нибудь другое, а не Хоппе: специально для вас в конце обзора я даю небольшой список рекомендаций.
На прошлой неделе выкладывал эксклюзивно для подписчиков на Бусти и закрытый тг-канал огромный разбор книги-бестселлера Хоппе о несовершенствах демократии — однако меня очень просили поделиться им с широкой аудиторией. Так что выполняю свое обещание — приятного прочтения.
Читать первую часть
Читать вторую часть
Сюда же я вынесу свои общие соображения об этой популярной в либертарианской среде книге. В своем обзоре я спорил не с нормативной позицией автора, а с его аргументацией — так что держите это в голове.
По мнению Хоппе, демократия представляет собой более недостойную форму правления, чем абсолютная монархия: потому что во втором случае правитель заинтересован в долгосрочном планировании, потому что его власть пожизненная и передается по наследству, а к подвластному государству он относится как к своей собственности. Доказывает он этот тезис рассказом о том, как на протяжении XIX-XX веков государства становились все более централизованными, активнее вмешивались в экономику, а межгосударственные войны эволюционировали в массовые.
Главная проблема Хоппе — это сознательный отказ от эмпиризма как способа познания социального мира, что в целом характерно для последователей австрийской экономической школы. На протяжении книги он многократно проговаривает одну и ту же мысль: если X и Y происходили параллельно друг с другом, значит X→Y. Причинно-следственные связи между разными явлениями даются как очевидные, не требующие доказательств утверждения.
Поэтому книга представляет собой бесконечный confirmation bias: Хоппе занимается выборочным представлением фактов, которые играют ему на руку, игнорируя остальные, не занимается глубоким историческим анализом и никак не доказывает собственные утверждения о связи тех или иных явлений друг с другом.
Если вы интересуетесь литературой о критике современной демократии, то лучше почитайте что-нибудь другое, а не Хоппе: специально для вас в конце обзора я даю небольшой список рекомендаций.
Telegraph
Читаем «Демократия — низвергнутый Бог» (ч.1)
Почему бестселлер Ханса-Хермана Хоппе — это худшая книжка о критике демократии (и что почитать вместо нее) Любовь и ненависть, уважение и насмешки — оценки фигуры экономиста и философа Ханса-Хермана Хоппе совершенно полярные. Однако что точно можно сказать…
Полностью разделяю боль коллеги по поводу исследования дистанционного электронного голосования (ДЭГ) в России — поделюсь об этом личной историей (триггер-ворнинг для гуманитариев: далее огромный текст о количественной методологии ).
Дело в том, что я убил на изучение этого вопроса последние несколько лет. Так, в прошлом году даже собирался писать магистерский диплом о влиянии ДЭГ на результаты президентских выборов 2024 года. Причем именно с помощью difference-in-differences method (разница в различиях) — я взял итоги выборов за 2018 и 2024 годы по регионам, где ввели э-голосование, где его не было, и сравнил их. Мои расчеты оказались ровно теми же — анализ показал, что эффект от внедрения ДЭГ не значим статистически. Гипотезы не подтвердились.
Если обратиться к графикам из поста Political Sins, то вы увидите, что их автор решил пойти несколько дальше и дополнительно проверил значимость разницы между группами с помощью: 1) pre-trends (пре-трендов) — наблюдается ли разница в результатах голосования между регионами в более ранних случаях, то есть в прошлые выборы; 2) parallel trends (параллельных трендов) — есть ли между ними разница в других переменных. В свое время я решил не прибегать к этим инструментам по простой причине — на длинных временных отрезках на результаты будут влиять изменения границ регионов: присоединение Новой Москвы к столице и объединение «матрешечных» субъектов.
Все, что мне удалось выяснить о влиянии ДЭГ на результаты выборов за эти годы с помощью того же difference-in-differences method, а также более простых регрессионных моделей, так это: 1) положительный эффект от внедрения московской системы э-голосования на результаты провластных кандидатов и ЕР, а также явку; 2) положительный эффект от внедрения федеральной системы ДЭГ на явку и смешанный на результаты партий и кандидатов (тут подробнее о системах э-голосования в России).
Простыми словами, внедрение ДЭГ в Москве действительно повлияло на результаты выборов в пользу правящего режима — а вот с федеральным ДЭГ, вероятно, такого не было.
Почему вообще так сложно исследовать эту тему? В основном, потому что мало данных.
В 2019-2021 годах для организации ДЭГ в Москве на выборах в Мосгордуму и Госдуму на каждый избирательный округ создавали отдельный УИК — это позволяло выбрать в качестве единицы наблюдения при регрессионном анализе избирательные участки самого низкого уровня, которых тогда было ~3600 штук. При difference-in-differences — несколько десятков ОИК — окружных комиссий (в случае с Госдумой 2021 я сравнивал Москву с Мособластью). На федеральном уровне для ДЭГ создавали уже отдельный ТИК на округ — для регрессионного анализа это тоже дает несколько сотен наблюдений, а для difference-in-differences — несколько десятков (снова уже ОИК, а не ТИК). А вот уже в 2024 году на президентских выборах ЦИК РФ публиковал лишь обобщенные итоги голосования в ДЭГ по регионам.
Как вы понимаете, для количественных исследований чем больше наблюдений — тем лучше.
К сожалению, в следующие электоральные циклы ситуация станет только хуже — вместе с попытками тотального расширения ДЭГ с помощью введения терминалов электронного голосования (ТЭГ) на живых участках мы, исследователи, вероятно, вообще не сможем сравнивать итоги онлайн- и оффлайн-голосования — потому что в таком случае навряд ли данные по участкам будут публиковать раздельно по способам голосования.
Дело в том, что я убил на изучение этого вопроса последние несколько лет. Так, в прошлом году даже собирался писать магистерский диплом о влиянии ДЭГ на результаты президентских выборов 2024 года. Причем именно с помощью difference-in-differences method (разница в различиях) — я взял итоги выборов за 2018 и 2024 годы по регионам, где ввели э-голосование, где его не было, и сравнил их. Мои расчеты оказались ровно теми же — анализ показал, что эффект от внедрения ДЭГ не значим статистически. Гипотезы не подтвердились.
Если обратиться к графикам из поста Political Sins, то вы увидите, что их автор решил пойти несколько дальше и дополнительно проверил значимость разницы между группами с помощью: 1) pre-trends (пре-трендов) — наблюдается ли разница в результатах голосования между регионами в более ранних случаях, то есть в прошлые выборы; 2) parallel trends (параллельных трендов) — есть ли между ними разница в других переменных. В свое время я решил не прибегать к этим инструментам по простой причине — на длинных временных отрезках на результаты будут влиять изменения границ регионов: присоединение Новой Москвы к столице и объединение «матрешечных» субъектов.
Все, что мне удалось выяснить о влиянии ДЭГ на результаты выборов за эти годы с помощью того же difference-in-differences method, а также более простых регрессионных моделей, так это: 1) положительный эффект от внедрения московской системы э-голосования на результаты провластных кандидатов и ЕР, а также явку; 2) положительный эффект от внедрения федеральной системы ДЭГ на явку и смешанный на результаты партий и кандидатов (тут подробнее о системах э-голосования в России).
Простыми словами, внедрение ДЭГ в Москве действительно повлияло на результаты выборов в пользу правящего режима — а вот с федеральным ДЭГ, вероятно, такого не было.
Почему вообще так сложно исследовать эту тему? В основном, потому что мало данных.
В 2019-2021 годах для организации ДЭГ в Москве на выборах в Мосгордуму и Госдуму на каждый избирательный округ создавали отдельный УИК — это позволяло выбрать в качестве единицы наблюдения при регрессионном анализе избирательные участки самого низкого уровня, которых тогда было ~3600 штук. При difference-in-differences — несколько десятков ОИК — окружных комиссий (в случае с Госдумой 2021 я сравнивал Москву с Мособластью). На федеральном уровне для ДЭГ создавали уже отдельный ТИК на округ — для регрессионного анализа это тоже дает несколько сотен наблюдений, а для difference-in-differences — несколько десятков (снова уже ОИК, а не ТИК). А вот уже в 2024 году на президентских выборах ЦИК РФ публиковал лишь обобщенные итоги голосования в ДЭГ по регионам.
Как вы понимаете, для количественных исследований чем больше наблюдений — тем лучше.
К сожалению, в следующие электоральные циклы ситуация станет только хуже — вместе с попытками тотального расширения ДЭГ с помощью введения терминалов электронного голосования (ТЭГ) на живых участках мы, исследователи, вероятно, вообще не сможем сравнивать итоги онлайн- и оффлайн-голосования — потому что в таком случае навряд ли данные по участкам будут публиковать раздельно по способам голосования.
Telegram
Political sins
Мои недавние фейлы c DiD
Научные журналы по социальным наукам имеют свойство брать только те статьи, где есть подтвердившиеся гипотезы. Если они не подтверждаются, материал считается неинтересным. Это создаёт байес (искажение): множество свидетельств отсутствия…
Научные журналы по социальным наукам имеют свойство брать только те статьи, где есть подтвердившиеся гипотезы. Если они не подтверждаются, материал считается неинтересным. Это создаёт байес (искажение): множество свидетельств отсутствия…
Что происходит с местным самоуправлением в России
Один из главных политических трендов последних 20 лет в нашей стране — это сворачивание институтов федерализма и централизация.
Залог выживаемости электорального авторитарного режима — контроль над выборами. Поэтому тенденция к построению так называемой «вертикали власти» — системы, в которой центр управляет регионами, а регионы — муниципалитетами, ясна.
Если федеральному центру важно обеспечивать нужные результаты голосования в регионах, то уже их главам необходимо осуществлять эту задачу непосредственно на месте — а для этого важно держать под контролем муниципалитеты.
На протяжении существования нынешнего режима власти систематически ослабляли автономию муниципалитетов: постепенно отменяли прямые выборы мэров, передавали полномочия и бюджеты на региональный уровень. Нелояльные губернаторам главы МСУ теряли свои должности, зачастую в результате силового давления сверху — хорошо известно, что мэры относятся к числу наиболее часто преследуемых правоохранительными органами чиновников.
Важным этапом стали поправки в Конституцию 2020 года, которые формально включили МСУ в «единую систему публичной власти» — это легализовало вмешательство региональных властей в работу местного самоуправления.
Уже в 2021 году в Госдуму был внесен законопроект, который отменял двухуровневую систему самоуправления:
«Двухуровневая структура подразумевает наличие городских и сельских поселений в составе муниципального района (или внутри городских районов в составе городского округа). Городские и сельские поселения (а в городских округах — внутригородские районы) имеют собственного главу, администрацию, представительный орган — сельсовет или горсовет — и отдельный бюджет. При одноуровневой структуре все населенные пункты, входящие в состав городского или муниципального округа, не имеют бюджетов и органов местной власти. Вопросами местного самоуправления занимаются органы муниципального (городского) округа».
Отмена двухуровневой системы МСУ означает ликвидацию десятков тысяч муниципальных образований, их исполнительных и законодательных органов. Их укрупнение в муниципальные районы, с одной стороны, физически отдаляет жителей от самого нижнего уровня власти, а с другой упрощает контроль над МСУ со стороны региональных властей. Существенная часть местных политиков же оказывается вытесненной из политической системы.
Предложенный законопроект неожиданно встретил сопротивление ряда субъектов — поэтому его рассмотрение отложили аж до конца 2024 года. Вероятно, региональные элиты понимают, что столь топорное сворачивание МСУ грозит им же потенциальными проблемами в будущем: во многих регионах местное население крайне негативно реагирует на ликвидацию муниципалитетов в сельских районах, а сворачивание столь важных каналов обратной связи может в будущем спровоцировать локальные политические кризисы.
Когда обсуждение проекта закона возобновилось в Госдуме осенью 2024 года, 18 регионов во главе с Татарстаном выступили против обязательной ликвидации двухуровневой системы МСУ. В остальных субъектах к тому моменту либо уже перешли на одноуровневую систему, либо объявили о реализации таких планов в полном или частичном объеме в будущем. В результате, федеральному центру пришлось идти на уступки — так, после внесенных в законопроект поправок переход к одноуровневой системе перестал быть обязательным. В таком виде закон был подписан в марте 2025 года.
Другая важная деталь нового закона об МСУ — отмена прямых выборов и конкурсных назначений глав городов и муниципальных округов. Теперь они будут назначаться местными законодательными органами из числа предложенных губернатором кандидатов.
Так, логика федерального центра по усилению вертикали даже в 2025 году приводит к сопротивлению некоторых регионов. Потенциальный эффект от муниципальной реформы же мы увидим в ближайшие годы там, где была или будет принята одноуровневая система МСУ.
Один из главных политических трендов последних 20 лет в нашей стране — это сворачивание институтов федерализма и централизация.
Залог выживаемости электорального авторитарного режима — контроль над выборами. Поэтому тенденция к построению так называемой «вертикали власти» — системы, в которой центр управляет регионами, а регионы — муниципалитетами, ясна.
Если федеральному центру важно обеспечивать нужные результаты голосования в регионах, то уже их главам необходимо осуществлять эту задачу непосредственно на месте — а для этого важно держать под контролем муниципалитеты.
На протяжении существования нынешнего режима власти систематически ослабляли автономию муниципалитетов: постепенно отменяли прямые выборы мэров, передавали полномочия и бюджеты на региональный уровень. Нелояльные губернаторам главы МСУ теряли свои должности, зачастую в результате силового давления сверху — хорошо известно, что мэры относятся к числу наиболее часто преследуемых правоохранительными органами чиновников.
Важным этапом стали поправки в Конституцию 2020 года, которые формально включили МСУ в «единую систему публичной власти» — это легализовало вмешательство региональных властей в работу местного самоуправления.
Уже в 2021 году в Госдуму был внесен законопроект, который отменял двухуровневую систему самоуправления:
«Двухуровневая структура подразумевает наличие городских и сельских поселений в составе муниципального района (или внутри городских районов в составе городского округа). Городские и сельские поселения (а в городских округах — внутригородские районы) имеют собственного главу, администрацию, представительный орган — сельсовет или горсовет — и отдельный бюджет. При одноуровневой структуре все населенные пункты, входящие в состав городского или муниципального округа, не имеют бюджетов и органов местной власти. Вопросами местного самоуправления занимаются органы муниципального (городского) округа».
Отмена двухуровневой системы МСУ означает ликвидацию десятков тысяч муниципальных образований, их исполнительных и законодательных органов. Их укрупнение в муниципальные районы, с одной стороны, физически отдаляет жителей от самого нижнего уровня власти, а с другой упрощает контроль над МСУ со стороны региональных властей. Существенная часть местных политиков же оказывается вытесненной из политической системы.
Предложенный законопроект неожиданно встретил сопротивление ряда субъектов — поэтому его рассмотрение отложили аж до конца 2024 года. Вероятно, региональные элиты понимают, что столь топорное сворачивание МСУ грозит им же потенциальными проблемами в будущем: во многих регионах местное население крайне негативно реагирует на ликвидацию муниципалитетов в сельских районах, а сворачивание столь важных каналов обратной связи может в будущем спровоцировать локальные политические кризисы.
Когда обсуждение проекта закона возобновилось в Госдуме осенью 2024 года, 18 регионов во главе с Татарстаном выступили против обязательной ликвидации двухуровневой системы МСУ. В остальных субъектах к тому моменту либо уже перешли на одноуровневую систему, либо объявили о реализации таких планов в полном или частичном объеме в будущем. В результате, федеральному центру пришлось идти на уступки — так, после внесенных в законопроект поправок переход к одноуровневой системе перестал быть обязательным. В таком виде закон был подписан в марте 2025 года.
Другая важная деталь нового закона об МСУ — отмена прямых выборов и конкурсных назначений глав городов и муниципальных округов. Теперь они будут назначаться местными законодательными органами из числа предложенных губернатором кандидатов.
Так, логика федерального центра по усилению вертикали даже в 2025 году приводит к сопротивлению некоторых регионов. Потенциальный эффект от муниципальной реформы же мы увидим в ближайшие годы там, где была или будет принята одноуровневая система МСУ.
К моему прошлому посту об ослаблении местного самоуправления в России важно добавить еще одно уточнение — почему федеральный центр так стремится установить контроль над МСУ. Муниципальный уровень долгое время оставался (и много где остается) лакуной политической конкуренции в условиях становления гегемонического электорального авторитаризма.
Не секрет, что уровень плюрализма в российских регионах различается: где-то еще в 90-е сложились субнациональные авторитарные режимы, а где-то уровень политической конкуренции оставался относительно высоким.
Федеральный центр не может вручную управлять всеми избирательными кампаниями в стране, особенно на муниципальном уровне. В результате, в более плюралистичных регионах выборы в местное самоуправление оказывались полем противостояния разных элитных группировок и заинтересованных сторон — это рождало политическую конкуренцию.
Местные выборы привлекали внимание оппозиции, поскольку шансов победить на них было больше: проще зарегистрировать кандидатов (в идеале — можно подготовить целую команду), дешевле вести кампанию, для победы нужно привлечь сравнительно немного голосов — обычно несколько сотен. Неслучайно самые удачные оппозиционные кампании 2010-х случились именно на муниципальном уровне.
Кроме того, как показывает практика, победа на местных выборах — это трамплин для успешного участия в кампаниях более высокого уровня: кандидаты и штабы тренируются, сеть сторонников множится, медийность повышается. А если будущий кандидат к моменту региональных или федеральных выборов уже имеет опыт депутатства на муниципальном уровне, это придает ему дополнительную легитимность в глазах избирателей.
Поэтому то, что федеральный центр решил основательно взяться за местное самоуправление именно в начале 2020-х, вполне закономерно.
Не секрет, что уровень плюрализма в российских регионах различается: где-то еще в 90-е сложились субнациональные авторитарные режимы, а где-то уровень политической конкуренции оставался относительно высоким.
Федеральный центр не может вручную управлять всеми избирательными кампаниями в стране, особенно на муниципальном уровне. В результате, в более плюралистичных регионах выборы в местное самоуправление оказывались полем противостояния разных элитных группировок и заинтересованных сторон — это рождало политическую конкуренцию.
Местные выборы привлекали внимание оппозиции, поскольку шансов победить на них было больше: проще зарегистрировать кандидатов (в идеале — можно подготовить целую команду), дешевле вести кампанию, для победы нужно привлечь сравнительно немного голосов — обычно несколько сотен. Неслучайно самые удачные оппозиционные кампании 2010-х случились именно на муниципальном уровне.
Кроме того, как показывает практика, победа на местных выборах — это трамплин для успешного участия в кампаниях более высокого уровня: кандидаты и штабы тренируются, сеть сторонников множится, медийность повышается. А если будущий кандидат к моменту региональных или федеральных выборов уже имеет опыт депутатства на муниципальном уровне, это придает ему дополнительную легитимность в глазах избирателей.
Поэтому то, что федеральный центр решил основательно взяться за местное самоуправление именно в начале 2020-х, вполне закономерно.
Когда, зачем и почему автократии делегируют функции насилия негосударственным структурам?
Контроль над организованным насилием — один из центральных вопросов для понимания функционирования разных институциональных порядков. Согласно классикам неоинституционализма Норту, Уоллису и Вайнгасту, этот вопрос определяет, к какому типу социального порядка относится государство. Они различают два типа: естественное государство, в котором насилие монополизировано элитами, и порядок открытого доступа, где насилие институционализировано и контролируется публично — через публичные институты. Не стоит приравнивать естественное государство к автократии, а порядок открытого доступа — к демократии, но эти два множества действительно сильно пересекаются.
Потеря государством монополии на организованное насилие может происходить по разным причинам.
В недееспособных государствах в состоянии гражданской войны и полного коллапса институтов (Сирия, Судан, Южный Судан, ЦАР и др.), насилие децентрализовано и находится в руках разных враждующих группировок, которые представляют разные элитные группы: военные, полицейские, парамилитарные образования.
Также размывание государственной монополии на насилие за счет роста организованной преступности может происходить в государствах в состоянии острого политического и экономического кризиса: когда, опять же, происходит постепенная деградация дееспособности государства. Например, так происходило в России 1990-х, Мексике 2000-х и далее, Сальвадоре, Украине. Все эти случаи — естественные государства, которые либо являются (или являлись) автократиями, либо неустойчивыми демократиями.
Но меня интересует несколько другие случаи — в авторитарных режимах власти могут намеренно делегировать функции насилия парамилитарным, криминальным или идеологически лояльным структурам. Это делается тогда, когда режиму нужно применить несистемное политическое насилие против оппозиции, активистов или журналистов, но использование силовых структур в открытую нежелательно в силу репутационных потерь. Например, В России для этого применялись и применяются радикальные националистические организации, фанатские и криминальные группировки. Совсем крайний пример — Венесуэла, где власти систематически используют ОПГ, известные как Colectivos, для политического насилия.
При этом, использование таких негосударственных акторов несет в себе определенные политические риски — и они могут выходить из-под контроля, например, действуя в чьих-то частных интересах, например, отдельных представителей элит, бизнес-структур и т.д.
Все эти случаи объединяет несколько общих черт, которые проявляются в разной степени: 1) отсутствие консолидированного общественного контроля над организованным насилием; 2) рычаги насилия находятся в руках элит — в худшем случае, элитные группировки активно используют насилие друг против друга; 3) государство находится или находилось в кризисном состоянии: прошло через гражданскую войну, затяжные экономические и политические потрясения, что вызвало деградацию дееспособности государства и рост преступности.
Контроль над организованным насилием — один из центральных вопросов для понимания функционирования разных институциональных порядков. Согласно классикам неоинституционализма Норту, Уоллису и Вайнгасту, этот вопрос определяет, к какому типу социального порядка относится государство. Они различают два типа: естественное государство, в котором насилие монополизировано элитами, и порядок открытого доступа, где насилие институционализировано и контролируется публично — через публичные институты. Не стоит приравнивать естественное государство к автократии, а порядок открытого доступа — к демократии, но эти два множества действительно сильно пересекаются.
Потеря государством монополии на организованное насилие может происходить по разным причинам.
В недееспособных государствах в состоянии гражданской войны и полного коллапса институтов (Сирия, Судан, Южный Судан, ЦАР и др.), насилие децентрализовано и находится в руках разных враждующих группировок, которые представляют разные элитные группы: военные, полицейские, парамилитарные образования.
Также размывание государственной монополии на насилие за счет роста организованной преступности может происходить в государствах в состоянии острого политического и экономического кризиса: когда, опять же, происходит постепенная деградация дееспособности государства. Например, так происходило в России 1990-х, Мексике 2000-х и далее, Сальвадоре, Украине. Все эти случаи — естественные государства, которые либо являются (или являлись) автократиями, либо неустойчивыми демократиями.
Но меня интересует несколько другие случаи — в авторитарных режимах власти могут намеренно делегировать функции насилия парамилитарным, криминальным или идеологически лояльным структурам. Это делается тогда, когда режиму нужно применить несистемное политическое насилие против оппозиции, активистов или журналистов, но использование силовых структур в открытую нежелательно в силу репутационных потерь. Например, В России для этого применялись и применяются радикальные националистические организации, фанатские и криминальные группировки. Совсем крайний пример — Венесуэла, где власти систематически используют ОПГ, известные как Colectivos, для политического насилия.
При этом, использование таких негосударственных акторов несет в себе определенные политические риски — и они могут выходить из-под контроля, например, действуя в чьих-то частных интересах, например, отдельных представителей элит, бизнес-структур и т.д.
Все эти случаи объединяет несколько общих черт, которые проявляются в разной степени: 1) отсутствие консолидированного общественного контроля над организованным насилием; 2) рычаги насилия находятся в руках элит — в худшем случае, элитные группировки активно используют насилие друг против друга; 3) государство находится или находилось в кризисном состоянии: прошло через гражданскую войну, затяжные экономические и политические потрясения, что вызвало деградацию дееспособности государства и рост преступности.
Политфак на связи
Когда, зачем и почему автократии делегируют функции насилия негосударственным структурам? Контроль над организованным насилием — один из центральных вопросов для понимания функционирования разных институциональных порядков. Согласно классикам неоинституционализма…
Хорошее замечание к посту выше от коллеги — с пересказом обзорной статьи по теме. Два дополнительных объяснения, зачем автократы делегируют функции насилия негосударственным акторам, которые я упустил выше: 1) защита от военного переворота — создание парамилитарных структур, которые бы сдерживали армию (привет Силам быстрого реагирования в Судане); 2) снижение затрат — не нужно задействовать госструктуры.
Telegram
nonpartisan
Интересный пост про то, зачем авторитарные режимы делегируют насилие негосударственным структурам. Александр пишет, что это обусловлено отсутствием общественного контроля и кризисной атмосферой.
Добавлю еще, что делегирование часто объясняется его дешевизной…
Добавлю еще, что делегирование часто объясняется его дешевизной…
Forwarded from Political Animals
Как автократы создают условия падения собственного режима. Корректировка «демократизации по ошибке» Трейзмана
Политолог Дэниел Трейзман считает, что 64-67% случаев перехода от авторитаризма к демократии происходят не в результате сознательного выбора элит или структурных экономических факторов, а вследствие ошибок диктаторов. Это так называемая «демократизация по ошибке». Диктатор подрывает основы собственного режима случайно. Например, он начинает войну, чтобы консолидировать общество. Хорошей иллюстрацией здесь будет Фолклендская война, развязанная аргентинской хунтой во главе с Леопольдо Галтьери.
Политологи Пер Фредерик Андерсон и Джэн Теорелл предложили иное объяснение демократизации авторитарных режимов. Их объяснительная модель строится на предположении, что ключевую роль играет действия диктатора по укреплению своей власти и государства (state capacity) для противодействия попыткам элит сместить его с должности.
Что такое «государственный потенциал/сила»? Это возможность государства достигать своих целей, используя для этого свои институты.
Эта переменная концептуализируются следующим образом:
📍Доход государства
📍Качество человеческого капитала среди чиновников
📍Способность собрать информацию для качественного управления государством (перепись населения, налоговый учет и т.д.)
Когда власть автократа крепнет, а сила государства растет, способность элит свергнуть его снижается. Это вынуждает их вкладываться в демократизацию режима. Например, организовать или поддержать оппозиционное движение в стране. Следуя этой логике, через какое-то время в стране существует высокая вероятность демократического транзита. Например, Испания после ухода Франко или ЮАР во время апартеида.
Чтобы протестировать свою теорию, они решили проверить две гипотезы:
▪️Вероятность смещения диктатора с поста путем переворота или убийства снижается по мере роста силы государства
▪️Авторитарные режимы в сильных государствах имеют больше шансов столкнуться с демократизацией
Все гипотезы подтвердились. Сила государства оказалась довольно точным предиктором вероятности смещения диктатора элитами и демократизации. Более того, как оказалось, значительный эффект оказывают вооруженные силы. Если автократ имеет сильную армию, то есть высокая вероятность потери власти независимо от того, обладает ли государство высоким потенциалом или нет.
В общем, инвестиции в укрепление возможностей государства — это «палка о двух концах» для автократов: они умножают их личную власть, но подрывают устойчивость режима в долгосрочной перспективе.
Andersson, P. F., & Teorell, J. (2025). The Double-Edged Sword: How State Capacity Prolongs Autocratic Tenure but Hastens Democratization. Journal of Conflict Resolution, 00220027241293395.
А.Т.
#кратко
🔹Подпишись на Political Animals
Политолог Дэниел Трейзман считает, что 64-67% случаев перехода от авторитаризма к демократии происходят не в результате сознательного выбора элит или структурных экономических факторов, а вследствие ошибок диктаторов. Это так называемая «демократизация по ошибке». Диктатор подрывает основы собственного режима случайно. Например, он начинает войну, чтобы консолидировать общество. Хорошей иллюстрацией здесь будет Фолклендская война, развязанная аргентинской хунтой во главе с Леопольдо Галтьери.
Политологи Пер Фредерик Андерсон и Джэн Теорелл предложили иное объяснение демократизации авторитарных режимов. Их объяснительная модель строится на предположении, что ключевую роль играет действия диктатора по укреплению своей власти и государства (state capacity) для противодействия попыткам элит сместить его с должности.
Что такое «государственный потенциал/сила»? Это возможность государства достигать своих целей, используя для этого свои институты.
Эта переменная концептуализируются следующим образом:
📍Доход государства
📍Качество человеческого капитала среди чиновников
📍Способность собрать информацию для качественного управления государством (перепись населения, налоговый учет и т.д.)
Когда власть автократа крепнет, а сила государства растет, способность элит свергнуть его снижается. Это вынуждает их вкладываться в демократизацию режима. Например, организовать или поддержать оппозиционное движение в стране. Следуя этой логике, через какое-то время в стране существует высокая вероятность демократического транзита. Например, Испания после ухода Франко или ЮАР во время апартеида.
Чтобы протестировать свою теорию, они решили проверить две гипотезы:
▪️Вероятность смещения диктатора с поста путем переворота или убийства снижается по мере роста силы государства
▪️Авторитарные режимы в сильных государствах имеют больше шансов столкнуться с демократизацией
Все гипотезы подтвердились. Сила государства оказалась довольно точным предиктором вероятности смещения диктатора элитами и демократизации. Более того, как оказалось, значительный эффект оказывают вооруженные силы. Если автократ имеет сильную армию, то есть высокая вероятность потери власти независимо от того, обладает ли государство высоким потенциалом или нет.
В общем, инвестиции в укрепление возможностей государства — это «палка о двух концах» для автократов: они умножают их личную власть, но подрывают устойчивость режима в долгосрочной перспективе.
Andersson, P. F., & Teorell, J. (2025). The Double-Edged Sword: How State Capacity Prolongs Autocratic Tenure but Hastens Democratization. Journal of Conflict Resolution, 00220027241293395.
А.Т.
#кратко
🔹Подпишись на Political Animals
Forwarded from Политфак на связи
12 июня 1990 года Съезд народных депутатов РСФСР принял Декларацию о государственном суверенитете России, которую в тот же день подписал председатель Верховного совета РСФСР Борис Ельцин. Это событие стало важным шагом в борьбе республиканской политической элиты и оппозиции с союзным руководством. Позже эта дата стала историческим основанием для официального государственного праздника — Дня России или Дня независимости России.
К сожалению, в наше время история распада СССР рассматривается полярно и политизировано — либо с позиции «великой геополитической катастрофы», которая была вызвана действием внешний сил и неких «предателей» изнутри, либо наоборот как идеологическое поражение «сил зла» против «сил добра» — демократов.
Поэтому я хочу посоветовать сразу несколько медиа-материалов и академической литературы по теме, чтобы вы лучше разобрались, что же происходило в России на рубеже 1980-1990-х:
Посмотреть/послушать:
— курс политолога Кирилла Рогова «Большой транзит» — замечательная серия видео-лекций о политической истории СССР и России от начала Перестройки до транзита власти в 1999 году. Из него вы узнаете: как и почему начались реформы Горбачева, к каким конфликтам внутри политической системы СССР они привели, как коллапсировали главные институты режима, как происходил переходный период 1991-1993 годов, а также как выглядела политика в России 1990-х на федеральном и региональном уровне.
— Два ролика экономиста Григория Баженова: 1) про экономические причины коллапса СССР, провальные реформы при Горбачеве и появление олигархов; 2) про политэкономию первой половины 1990-х: Павловскую реформу, реформы Гайдара и проблему инфляции.
Почитать:
— Kotkin, Stephen. "Armageddon Averted. The Soviet Collapse, 1970-2000" (2008) — отличная книга-саммари о причинах коллапса советского авторитарного режима. Большой плюс работы заключается в том, что она позволяет взглянуть на фундаментальные факторы наступления в СССР экономического и политического кризиса, которые уходят своими корнями еще в 1970-е и ранее.
— Cohen, Stephen F. “Was the Soviet System Reformable?” (2004) — статья о том, насколько вообще была реалистичной попытка Горбачева осуществить масштабные политические и экономические реформы в СССР, не затрагивая базовые институты, на которых держался советский политический режим. Не со всеми выводами статьи согласен, но она правда достойна вашего внимания.
— Николай Митрохин. «Очерки советской экономической политики в 1965-1989 годах» (2023) — книга в двух томах историка позднесоветского периода Николая Митрохина это, пожалуй, один из самых увлекательных и обстоятельных рассказов об экономической стороне коллапса советской системы (особенно для тех, кто читал «Гибель империи» Гайдара, но хочет узнать больше). Я бы сказал, что это взгляд на причины конца СССР со стороны political economy — как и почему принимались те или иные экономические политики, в чьих интересах, как они провоцировали конфликты внутри советских элит и т.д.
К сожалению, в наше время история распада СССР рассматривается полярно и политизировано — либо с позиции «великой геополитической катастрофы», которая была вызвана действием внешний сил и неких «предателей» изнутри, либо наоборот как идеологическое поражение «сил зла» против «сил добра» — демократов.
Поэтому я хочу посоветовать сразу несколько медиа-материалов и академической литературы по теме, чтобы вы лучше разобрались, что же происходило в России на рубеже 1980-1990-х:
Посмотреть/послушать:
— курс политолога Кирилла Рогова «Большой транзит» — замечательная серия видео-лекций о политической истории СССР и России от начала Перестройки до транзита власти в 1999 году. Из него вы узнаете: как и почему начались реформы Горбачева, к каким конфликтам внутри политической системы СССР они привели, как коллапсировали главные институты режима, как происходил переходный период 1991-1993 годов, а также как выглядела политика в России 1990-х на федеральном и региональном уровне.
— Два ролика экономиста Григория Баженова: 1) про экономические причины коллапса СССР, провальные реформы при Горбачеве и появление олигархов; 2) про политэкономию первой половины 1990-х: Павловскую реформу, реформы Гайдара и проблему инфляции.
Почитать:
— Kotkin, Stephen. "Armageddon Averted. The Soviet Collapse, 1970-2000" (2008) — отличная книга-саммари о причинах коллапса советского авторитарного режима. Большой плюс работы заключается в том, что она позволяет взглянуть на фундаментальные факторы наступления в СССР экономического и политического кризиса, которые уходят своими корнями еще в 1970-е и ранее.
— Cohen, Stephen F. “Was the Soviet System Reformable?” (2004) — статья о том, насколько вообще была реалистичной попытка Горбачева осуществить масштабные политические и экономические реформы в СССР, не затрагивая базовые институты, на которых держался советский политический режим. Не со всеми выводами статьи согласен, но она правда достойна вашего внимания.
— Николай Митрохин. «Очерки советской экономической политики в 1965-1989 годах» (2023) — книга в двух томах историка позднесоветского периода Николая Митрохина это, пожалуй, один из самых увлекательных и обстоятельных рассказов об экономической стороне коллапса советской системы (особенно для тех, кто читал «Гибель империи» Гайдара, но хочет узнать больше). Я бы сказал, что это взгляд на причины конца СССР со стороны political economy — как и почему принимались те или иные экономические политики, в чьих интересах, как они провоцировали конфликты внутри советских элит и т.д.
В дополнение к источникам выше советую почитать вот эту статью Владимира Гельмана о причинах неудачной демократизации России в начале 1990-х.
Telegram
Политфак на связи
На Re:Russia вышла статья Владимира Гельмана с анализом причин неудачной демократизации России. Политолог выделяет следующие факторы, которые повлияли на это:
— Россия сохранила советские институты, что помешало создать новую демократическую государственность.…
— Россия сохранила советские институты, что помешало создать новую демократическую государственность.…
«Власть в погонах»: чем являются и не являются военные режимы
Наконец-то удалось ознакомиться с долгожданной книгой политолога Григория Голосова «Власть в погонах. Военные режимы в современном мире». Как нетрудно догадаться, посвящена она феномену военного режима:
«Режим, при котором власть в общенациональном масштабе или решающее влияние на национальный процесс принятия основных политических решений приобретается структурами, способными к легитимному применению вооруженного насилия, удерживается этими структурами и передается внутри совокупности этих структур».
Такой тип авторитарного режима был весьма распространен в 1960-80-х годах XX века, в основном в африканских и латиноамериканских странах. С тех пор они встречаются куда реже и скорее остались в прошлом — хотя в последние годы мы снова наблюдаем их некоторый подъем в Африке.
Военные режимы и военные перевороты — достаточно хорошо изученная тема в сравнительной политологии, однако до недавнего времени в русскоязычном пространстве очень не хватало доступных широкому читателю работ, которые бы давали актуальное представление о них. Новая книга Голосова — попытка закрыть этот пробел, на мой взгляд, довольно успешная.
Из нее вы узнаете:
— что вообще из себя представляет военный режим, и как не спутать его с другими видами диктатур;
— почему они столь часто появлялись именно в странах Глобального юга;
— как организовывают или предотвращают заговоры военных;
— почему вообще происходят военные перевороты;
— по каким причинам военные режимы столь недолговечны, а также более склонны к демократизации, чем другие виды автократий.
Крайне рекомендую всем к ознакомлению.
Я же постараюсь в ближайшие недели написать более детальный обзор книги.
Наконец-то удалось ознакомиться с долгожданной книгой политолога Григория Голосова «Власть в погонах. Военные режимы в современном мире». Как нетрудно догадаться, посвящена она феномену военного режима:
«Режим, при котором власть в общенациональном масштабе или решающее влияние на национальный процесс принятия основных политических решений приобретается структурами, способными к легитимному применению вооруженного насилия, удерживается этими структурами и передается внутри совокупности этих структур».
Такой тип авторитарного режима был весьма распространен в 1960-80-х годах XX века, в основном в африканских и латиноамериканских странах. С тех пор они встречаются куда реже и скорее остались в прошлом — хотя в последние годы мы снова наблюдаем их некоторый подъем в Африке.
Военные режимы и военные перевороты — достаточно хорошо изученная тема в сравнительной политологии, однако до недавнего времени в русскоязычном пространстве очень не хватало доступных широкому читателю работ, которые бы давали актуальное представление о них. Новая книга Голосова — попытка закрыть этот пробел, на мой взгляд, довольно успешная.
Из нее вы узнаете:
— что вообще из себя представляет военный режим, и как не спутать его с другими видами диктатур;
— почему они столь часто появлялись именно в странах Глобального юга;
— как организовывают или предотвращают заговоры военных;
— почему вообще происходят военные перевороты;
— по каким причинам военные режимы столь недолговечны, а также более склонны к демократизации, чем другие виды автократий.
Крайне рекомендую всем к ознакомлению.
Я же постараюсь в ближайшие недели написать более детальный обзор книги.
