Кухарка Гегеля

Прочитала текст о писателях и их дружбе с УК РФ и чувствую очень много усталости от осязаемых и неосязаемых границ. А более того, от истории с самоцензурой: «закон — что дышло», а потому не ясно, как его повернет проруха-судьба и лучше перебдеть.

Хорошие тексты не появляются от усталости. Писательская усталость — вектор депрессивный, где нет энергии. Энергия может появляться из ярости и сопротивления, которые эти «дышла» тоже периодически порождают, но я чувствую исключительно усталость.

Сегодня побегала в поисках «Наследия» Сорокина, которое изымают из продажи. Не купила, но оплатила. Может, ещё и придет откуда-нибудь со складов. А может быть, откажут. Черт его знает, но никогда не думала, что придется за Сорокиным побегать — он живой классик, а не коллекционная редкость все-таки. Но история, видимо, движется по спирали, впрочем, «идущие вместе», смывающие книги Сорокина в унитаз, были как-то изящнее что ли, а потом еще вся эта борьба и взрывы того самого унитаза, противостояние в духе «тупой ещё тупее»… На фоне этого абсурда, конечно, и смех, и святая ярость рождались. А сейчас запретить, запретить, запретить.

Сегодня преследовали разные звуки и вопящие люди, мужик в метро ругался и говорил сам с собой. К весне все, видимо, разогнались в душевных метаниях и сошли с ума, как подснежники распустились. Подумалось, что мужчина тоже бегал в поисках наследия и не вышло. Или запрещал и чуял, что здесь почитатели Владимира Георгиевича — рвать и метать.

Думала о мужике, а мыслями вернулась к тому, что отправила на «Лицей» рукопись. Судя по статье о дружбе с УК РФ написала на несколько статей. Теперь ясно, как ты умеешь дружить.

Интересно, конечно, о самоубийствах, чувствую в себе какую-то важность этой темы при всей любви к жизни и ощущению, что ничего ценнее человека и не бывает. Я даже постепенно учусь переставать измерять жизнь — она не поддается мерилам успешности. Но именно близость смерти как-то помогает ощущать привкус момента, а понимание, что человеческая воля иногда способна принести смерть самому себе, как мне кажется, делает нас эмпатичнее: вот же человек рядом с тобой, спроси, как он. Иногда и пугают люди, как мужчина в метро, но в целом и на него глаз падает — встреча, событие.

В усталости тоже есть жизнь, и усталость бывает разная, но в этой — медленное угасание. Впрочем, пламя бывает непостоянным. У меня есть прекрасный коллега Эмиль. Он делает свечи с сухоцветами и, когда огонь касается цветка на этих его свечах, вспыхивает так сильно, будто крик отчаяния и ярости, которая переменчива, но обязательно дает больше света.

SOTA

Снятся ли фантастам геи-самоубийцы?

«Я чту Уголовный кодекс», – говорил Остап Бендер, а теперь повторяют за ним фантасты. О чем нельзя писать и желательно не думать, им рассказали на специальной лекции.

www.group-telegram.com/us/kukharkagegelya.com/442

789 viewsApr 22 at 23:00

Прочитала текст о писателях и их дружбе с УК РФ и чувствую очень много усталости от осязаемых и неосязаемых границ. А более того, от истории с самоцензурой: «закон — что дышло», а потому не ясно, как его повернет проруха-судьба и лучше перебдеть.

Хорошие тексты не появляются от усталости. Писательская усталость — вектор депрессивный, где нет энергии. Энергия может появляться из ярости и сопротивления, которые эти «дышла» тоже периодически порождают, но я чувствую исключительно усталость.

Сегодня побегала в поисках «Наследия» Сорокина, которое изымают из продажи. Не купила, но оплатила. Может, ещё и придет откуда-нибудь со складов. А может быть, откажут. Черт его знает, но никогда не думала, что придется за Сорокиным побегать — он живой классик, а не коллекционная редкость все-таки. Но история, видимо, движется по спирали, впрочем, «идущие вместе», смывающие книги Сорокина в унитаз, были как-то изящнее что ли, а потом еще вся эта борьба и взрывы того самого унитаза, противостояние в духе «тупой ещё тупее»… На фоне этого абсурда, конечно, и смех, и святая ярость рождались. А сейчас запретить, запретить, запретить.

Сегодня преследовали разные звуки и вопящие люди, мужик в метро ругался и говорил сам с собой. К весне все, видимо, разогнались в душевных метаниях и сошли с ума, как подснежники распустились. Подумалось, что мужчина тоже бегал в поисках наследия и не вышло. Или запрещал и чуял, что здесь почитатели Владимира Георгиевича — рвать и метать.

Думала о мужике, а мыслями вернулась к тому, что отправила на «Лицей» рукопись. Судя по статье о дружбе с УК РФ написала на несколько статей. Теперь ясно, как ты умеешь дружить.

Интересно, конечно, о самоубийствах, чувствую в себе какую-то важность этой темы при всей любви к жизни и ощущению, что ничего ценнее человека и не бывает. Я даже постепенно учусь переставать измерять жизнь — она не поддается мерилам успешности. Но именно близость смерти как-то помогает ощущать привкус момента, а понимание, что человеческая воля иногда способна принести смерть самому себе, как мне кажется, делает нас эмпатичнее: вот же человек рядом с тобой, спроси, как он. Иногда и пугают люди, как мужчина в метро, но в целом и на него глаз падает — встреча, событие.

В усталости тоже есть жизнь, и усталость бывает разная, но в этой — медленное угасание. Впрочем, пламя бывает непостоянным. У меня есть прекрасный коллега Эмиль. Он делает свечи с сухоцветами и, когда огонь касается цветка на этих его свечах, вспыхивает так сильно, будто крик отчаяния и ярости, которая переменчива, но обязательно дает больше света.

BY Кухарка Гегеля