Что ты знаешь о жизни заснеженных тех городов,
где секундная стрелка годами стоит, как влитая,
и короткая память не стоит напрасных трудов,
и хрипят самолеты, с саднящего поля взлетая. 

У остывшей земли на краю без причины не стой –
прибирает зима в ледовитом своем фетишизме
выживающих чудом в местах отдаленных
не столь.
Что ты знаешь о жизни?..

Родом из отмороженных окон – куда нам таким?..
И тебе не понять,
постояльцу нарядных бульваров,
отчего так бледны одолевшие брод седоки
и не смотрят в глаза, отпуская своих боливаров.

Что ты знаешь о жизни, немногим длиннее стишка,
где случайным словам
в изувеченном ветром конверте
до последнего верят и крестятся исподтишка –
что ты знаешь о смерти

искрометных свечей, позабытых у пыльных икон,
где Господь раздает векселя в неизвестной валюте
и все так же один – налегке по реке босиком
отправляется в люди.

❄

Пишу тебе из будущей зимы –
теперь уж год,
как ты не слышишь ветра.
Твои рассветы глубже на два метра,
надеюсь, не темней —
молчит об этом
усталый некто из зеркальной тьмы
— похоже, что не знает.
Брат мой, где ты?..

А здесь – всё то же:
стынет время «ч»
в пустынных парках,
снегом не спасённых,
и сталкеры теперь уже вне – зоны
и вне – игры, и город полусонный
укачивает звёзды на плече,
а звёзды – холодны. И непреклонны.

Трамвайных рельсов меньше с каждым днём,
пути – короче,
время – безмятежней,
в том смысле что,
меняя гнев на нежность,
запуталось и претендует реже
на точный ход не загнанным конём.
И днём с огнём
ты не найдёшь подснежник 

в окрестных недорубленных лесах,
а жаль,
хотя давно – никто не ищет...
Плодятся тени, заполняя ниши –
не амбразуры.
Каждый первый – лишний,
и с каждым снегом тише голоса
ушедших без причины –
тише, тише...

Блаженны те, кто твёрдо верит –
нас-то
минует посвист зыбкой тишины.
Некрепко спят, объевшись белены,
адепты веры в полумеры, тьмы
шаги всё тише.
Под окном тюрьмы
хрустят осколки звёздного балласта. 

Шаги – всё ближе.
Нет надёжней наста,
чем ветром опрокинутые сны.

там, где нас нет

там, где нас нет, и не было, наверно,
где даже сны – пиратский фотошоп,
и воет ветер в брошенных тавернах – 
там хорошо. 

где нас уже не будет – там, где мы
в нелепых позах, 
не лишенных шарма,
взлетали с арендованной кормы,
карманную прикармливая карму.

и уплывали в ночь неправым галсом,
где рыбы мрут от съеденных монет – 
о, как же ты блистательно ругался,
что счастья нет.

верстая стих запальчиво запойный,
смерть прогибалась радугой-дугой – 
ты про меня, пожалуйста, запомни
другой, другой.

на расстояньи наши взгляды вровень.
так хорошо, что дальше – не сослать,
а то, что мы одной бродячей крови – 
так не со зла.

мело во все пределы по полгода,
бросались тени замертво на снег – 
ты глянь, какая выдалась погода
там, где нас нет.

пожелай мне удачи

ближе к марту под тридцать –
ни туда, ни сюда.
здесь мороз, как патриций,
на окошке слюда,
за окошком Россия,
эбонитовый век – 
сколько ни голоси я,
не кончается снег.

не кончается пустошь
душных зимних перин,
если сам не отпустишь,
не спасёт аспирин
ни от слёз, ни от жара.
как ты, господи, слеп – 
тень батального ветра
обживает свой склеп.

расскажи мне, подранок,
где ты силы берёшь
свет цедить из-под ранок
тех краплёных берёз,
что привыкли мы с детства
на бегу обнимать,
не прощали эстетства
ни отец нам, ни мать.

жаль, что навык утрачен.
грустный русский джедай,
пожелай мне удачи.
пожелай
пожелай

смотри, как часовой затянут пояс
сибиряки живыми не сдаются.
из города опять уходит поезд,
они здесь никогда не остаются.

и было бы нисколечко не жаль, но
в далёкие края из википедий
они увозят, просвистев прощально,
героев наших маленьких трагедий.

ковчег плацкартный, междометий грозди,
в багажных полках сумки и разгрузки,
умеют с детства каменные гости
петь на попутном, а молчать по-русски.

кто – семечек купив у бабы клавы,
кто – загрузившись огненной водою,
они, беспечно сдвинув балаклавы,
делиться станут хлебом и бедою,

а то – хвалиться арсеналом скудным
трофейных снов про море, эвкалипты.
а ты стоишь под куполом лоскутным
и только повторяешь – эка, влип ты.

всех где-то ждут в какой-нибудь вероне,
за что же втоптан в снежный мегаполис
ты, белым обведённый на перроне?
из города опять уходит поезд.

Ночь, распятая без затей,
слов горячечных одержимость —
Боже, миленький, подержи нас
до рассвета на высоте.

За блескучего льда стеной — миллионы цветочков аленьких,
ты держи нас, держи как маленьких
в этой сказочке жестяной,

где тягучая снов нуга в небе сумеречном желейном —
рук протянутых не жалей нам,
не проснувшимся наугад

у последней своей реки.
Между прошлым качай и будущим
всех изнеженных снежным чудищем
одиночеству вопреки.

небо пасмурное всё ближе –
не о том ли сто лет мечтала?
то ли ветер карнизы лижет,
исповедуя вкус металла,
то ли скоро весна и снова
станет некуда торопиться.

что терять мне, живое слово
подбирающей по крупицам,
на подмостках чужого века
присягающей, как иконе,
письмам мёртвого человека
не ушедшего от погони.

у беспамятства нет девайса,
неформат в ледяном офсете.
как теплее не одевайся –
всё равно попадаешь в сети.
без раздумий беру любой ник,
даже думать боюсь, что – ищем.

тот ещё соловей-разбойник
с точной рифмой за голенищем.

что просить у тебя. всевышний,
если даже мои химеры
за ненадобностью все вышли.
может, только – немного веры?
нет, конечно, я не про счастье,
что давно уже не по силам.

научи меня не прощаться,
даже если я не просила.

Лауре Цаголовой


Тебя не узнать невозможно –
по вздоху, по взмаху,
мятежному взмаху – держись!.. – плавников. Или крыльев?..
Так падают в небо,
так сны провожают на плаху,
так в ночь отпускают бесстрашную певчую птаху,
так шепчут в бреду предрассветном:
мы – были!..

Мы были
податливей и безмятежней – как глина.
Смиренней.
Швыряли горстями слова и надежды, что бисер –
известно куда…
Собирали, сдирая колени
подводные камни в любви утонувших прозрений.
Мы были мудрее –
не ждали ни песен, ни писем
от канувших за амальгаму нестойких видений.

На дне – преломляется свет.
И на тысячу радуг
могло бы хватить нам с тобой…
Не устав от падений –
не выплыть, не вынырнуть и
от настойчивой тени
не скрыться –
от наших вчера, выгребающих рядом.

Не стоит подмётных желаний,
моя золотая,
наш дом из стекла,
за которым – уснувшие люди.
Что лёд, что вода – всё едино,
согреешь – растает.
И всё возвращается в море,
волной прорастая
сквозь илистый сумрак сомнений,
сквозь шёпот:
мы – будем.

25.02.2007

С Днём рождения,
моя золотая🐠)🌹

такая ночь хоть закажи оркестр
не видно нот и проще утопиться
когда бы не
с упорством летописца
считая вслух проталины окрест
банкует март
на игровом столе
вчерашних блюд
большие перемены
убитый скрежет передач ременных
впрок на сто лет

с пейзажем за окном накоротке
страна моя как схима именная
спит
паводок держа на поводке
напоминая
рисунок хрупких вен
один в один
не выдержавших вирусной нагрузки
переводи мой свет
переводи
на русский

предательски нахлынувший
бетон
а дна все нет
как будто запретили
целуя след линяющих рептилий
дрейфует
обезумевший планктон
а ты плывешь в оранжевые сны
страх оставляя ниже по теченью
растаявшей палитры ботичелли
усталый кровник ряженой весны

в такую ночь без музыки ни зги
жгут летописи желтые страницы
горят колосники, поля, станицы
хоть ты не сгинь

А ты?..
 
Открой глаза –
в блуждающей ночи
немилосердно
срезано под крыши
ветрами небо.
Только – не молчи…
Дно под ногами,
а хотелось – выше
и ближе к солнцу,
но меня не слышит
единственная нужная душа.

Предательски стучит шальное сердце
в том смысле, 
что сбиваясь и спеша
навстречу – пустоте.
Куда мне деться
от незнакомых лиц?..
И водка с перцем
как, впрочем, и все прочие врачи,
в который раз
не совладают с жаром –
ртуть неподкупна –
только не молчи!..
и солнце
очумевшим красным шаром
летит в окно мне.
Потерять ключи
и больше никогда
не возвращаться –
вот так в бреду задуман был побег.
Воистину – сомнительного счастья
замкнувшихся дорог недолог век.
 
Ты,
самый главный в мире человек,
скажи, каких ещё мне ждать пророчеств?..
Конечно, проще мирно сдаться в плен
чужих, до хрипа нежных одиночеств,
но что могу я – без тебя?..
Взамен —
лишь сны и тени поднимать с колен.
 
Донельзя обесценив чувство локтя
и прочие врождённые черты,
ослепнув, обезумев и оглохнув,
я многому смогла бы научиться –
избавившись от страха высоты,
летать, к примеру,
как умеют птицы,
но небо подождёт меня.
А ты?..

Будто сверено – по запястьям,
по пульсирующей строке –
время обморочного счастья
путешествовать налегке,
не сгибаясь под гулкой ношей
отрихтованных жизнью фраз,
время хрупких чудес лотошных,
время найденных нами нас.
 
Колокольные перезвоны
изолгавшийся гонят век,
и курсируют эшелоны
неизвестно куда из грек –
не в варяги, но погорельцы
оседающих пеплом дат
заполошно считают рельсы
на истошном пути назад.
 
Левой-правой, сквозит удача
между крыльями воронья,
там, за окнами, кто-то плачет –
так смыкается полынья
над осипшими городами,
где стирали цветные сны –
тени, выдуманные нами, –
до пророческой белизны.
 
Пробираются, вязнут в тине
междометий чужих, скользя,
наши лучшие дни, пути не
выбирая – ни дать, ни взять –
войско павших за искушенье
не по нотам играть финал,
молча принявшее крещенье
в цепкой пасти второго дна.
 
Полководец забот потешных,
не умеющий – по воде,
аки посуху, – ты утешь их
пеной сумерек зыбких, где
в ночь заброшенные картечью
перекрёстной попятной лжи,
захлебнувшись прощальной речью,
тонут лучшие миражи.
 
Хоть налево тут, хоть направо,
всё едино по кругу – в сеть,
на сбежавших идёт облава,
мчатся в чёртовом колесе
зимы, вёсны, стегая судьбы,
и метафор повинных плеть
вьётся исподволь – не убудет,
не посмеете – не успеть.
 
Попадётся не тот, кто громче
бредит, принятый в хоровод,
и не те, по которым кормчий
правил волны нейтральных вод,
но – в расход отпустивший слово,
отворяющее сезам,
время хрупких чудес сурово
к солнцу, бьющему по глазам.
 
Будто прожито – по навету,
в беспросветной галиматье –
время лун, присягнувших свету, –
по расстрельной чужой статье –
бесконечная волчья повесть
про бежавшего на ловца…
Сбиты лапы до крови,
то есть –
не для красного жил словца?..

 

тёмный лес

Она говорит: я  выращу для него лес.
А он говорит: зачем тебе этот волк?..
Не волчья ты ягода и,
не сочти за лесть,
ему не чета.
Он никак не возьмет в толк,
что сослепу просто в сказку чужую влез.

Смотри, говорит: вон я-то – совсем ручной,
а этот рычит недобро, как взвоет – жесть.
И что с него проку? И жемчуг его – речной, 
и в доме – опасность, слёзы и волчья шерсть.

Она говорит: но росшие взаперти – мне жалость и грусть,
как пленные шурави.
И кто мне, такой, придумывать запретит
то небо, в котором – чайки. И журавли…

А он говорит: но волк-то —
совсем не в масть,
он хищник, не знавший сказочных берегов,
и что будешь делать, когда он откроет пасть,
ведь ты не умеешь, кто будет стрелять в него?

Она говорит: а я стану его любить,
взъерошенным – что ни слово, то поперёк,
больным и усталым, и старым, и злым, любым.
А он говорит: а волк твой – тебя берёг?..

Как в «верю – не верю» играют на интерес,
ничейная жизнь трепещет, как чистый лист.
Но сколько осилишь ведь, 
столько и пишешь пьес,
ищи свою сказку, их всяких здесь – завались.

А волк всё глядит и глядит в свой далёкий лес.

та гавань


хоть сдохни, а ни слова в простоте
коса по-братски обнимает камень
а ты блюёшь последними стихами
отчаявшись – не те, не те, не те…

боишься не дожить, не досказать
не доказать, что 
видима для тех лишь
кого не обреченно рядом терпишь
но видишь сквозь закрытые глаза

зажмурившись, растягиваешь тень
во всю длину гудящей ветром арки
и пусть бесстыже зацветают парки
на родине твоей который день  

хоть сдохни, но ни слова без затей
восставший разум ненькает чудовищ
знать не хочу, чего ты там готовишь
мой грустный бог, сжигающий детей

мы все с тобою в танце круговом – убивший мима и стрелявший мимо 
но детство в каждом неискоренимо
все юшку вытирают рукавом

хоть сдохни, но ни слова без любви
в последний путь
какую рифму дашь мне?..
а заслужила – обещай, чтоб дальше
в ту гавань заходили корабли.


02.05.2014