О сепарации и сепарационной тревоге мне доводилось слышать самые разные мнения: одни специалисты считают, что если в детском возрасте бессознательное «разделение» психик матери и ребёнка не случилось, то, повзрослев, такой человек уже не сможет отделиться от «семейного тела». Другая точка зрения сводится к тому, что сепарированность  – одно из главных достижений «зрелой личности», и к ней стоит стремиться, чтобы жить по собственным правилам. Обе эти позиции представляются мне максимально далёкими от реальности, объясню почему.

Ребёнок начинает познавать мир и самого себя через значимых взрослых, которые вводят его в язык, учат обращаться с телом и накладывают определённые ограничения. Ещё до рождения мы подчинены родительскому желанию: мать может хотеть или не хотеть ребёнка, фантазировать, каким он будет, выбирать, в какую одежду она его оденет и т.д. Впитывая как губка всё, что говорят родители, ребёнок вынужден выстраивать свою картину мира из чужого материала. Взрослея, он испытывает всё больше трудностей с тем, чтобы расположиться в этом неудобном пространстве, поэтому подростки, к примеру, часто бунтуют против родителей, сметая их с пьедестала, и отчаянно ищут «своих», тех, кто сможет добавить в их арсенал недостающие краски. Но такое сопротивление редко приводит к желанной независимости, поскольку даже протестное поведение обуславливается родительской речью, опирается на неё. Если мама, к примеру, хочет, чтобы я стал врачом, я могу либо слепо последовать за её желанием и поступить в медицинский, либо выбрать наобум любую другую профессию, даже не задумавшись, испытываю ли я к ней подлинный интерес. Две разные стратегии обусловлены одним и тем же – чужим желанием.

Зачастую привычку действовать наперекор родителям ошибочно принимают за ту самую сепарированность тогда, как именно родительские слова определяют, как человек будет действовать: папа говорит, что мне нужно сбросить вес, – я его наберу, мама призывает быть более социально активным – запрусь в четырёх стенах. То же самое относится и к противопоставлению себя и родителей, когда человек называет отца или мать своей полной противоположностью. Зачастую такие дети бессознательно копируют своих «ненавистных» родителей и становятся всё больше на них похожи.

Дистанция или частота общения с родителями тоже мало о чём говорит. Можно жить на другом конце планеты и годами не звонить маме, но всю свою жизнь посвятить тому, чтобы доказать «кому-то» свою значимость. И тогда заработанные миллионы, социальные статусы и всё, что можно положить в корзинку достижений, лишь отчуждает человека от самого себя.

Так по каким критериям можно судить о том, что человек действительно сепарировался от родителей и достижима ли такая сепарация в принципе? На мой взгляд, всё, что мы можем сделать – это приступить к ревизии означающих, начать тщательно вслушиваться в собственную речь и задумываться о значении слов, которыми мы описываем себя или свой опыт. Что-то (зачастую самое главное) будет ускользать от нашего внимания, поэтому такую работу лучше всего проводить в кабинете психоаналитика, который поможет уловить эти невидимые связи.
Мы не можем изобрести новый язык, но можем научиться обходиться с ним более искусно.

Процесс сепарации очень напоминает выработку фирменного стиля: и Достоевский, и Пушкин, и Толстой писали на русском (то есть родительском) языке, но очевидно обладали уникальным авторским почерком. В начале пути многие писатели, поэты и художники подражают кому-то, а затем постепенно отказываются от использования штампов и устойчивых грамматических конструкций, учатся смешивать краски и не бояться белого листа.

Звучит довольно сухо, но на деле это очень живой процесс, в котором много тревоги, ведь когда мы ставим под сомнение родительские «истины», мы оказываемся в полной растерянности. Где теперь тот, кто расскажет, как «правильно»? Если «небеса пусты», то мне придётся заново создавать систему ценностей, раскапывать свои желания, приручать одиночество.  Это новое знакомство с собой может быть очень увлекательным и болезненным одновременно.

Переживание отдельности по природе своей травматично, не случайно же слово «счастье» подразумевает «быть частью» чего-то несоизмеримо большего. Свобода – это в некоторой степени всегда про несчастье, и в этой точке мы часто сталкиваемся с необходимостью отгоревать то, от чего приходится отказываться, – прежние опоры, которые служили верой и правдой столько лет. Это очень похоже на то, как человек, не умеющий плавать, учится держаться на воде. Чем больше он боится оторваться от дна, тем меньше у него шансов поплыть. А ещё бывает так – плывёшь-плывёшь и вдруг осознаешь, что ты как-то очень далеко от берега, и хочется поскорее вернуться.

Сепарированность, на мой взгляд, как раз подразумевает эту возможность периодически возвращаться, не теряя при этом себя. Не резать ножом все связи, но иметь возможность без страха оставаться в одиночестве. И для этого, конечно, придётся на какое-то время перестать чувствовать дно под ногами.

Моральный нарциссизм: ставка на зеро

Чтобы не превращать разговор о нарциссизме в очередную страшилку о «холодных и бессердечных», хочу сразу напомнить, что этот термин был введён Фрейдом для обозначения определённой фазы развития, когда ребёнку удаётся из разрозненных фрагментов собрать целостный образ Я и направить на него своё либидо. Получается, что все мы в некоторой степени «нарциссы», если, по крайней мере, научились распознавать себя в зеркале. Так что употреблять этот термин в значении ругательства или в качестве диагностической категории было бы ошибкой.

Однако психическая экономика — дело хитрое: мы можем как направлять либидо на другие объекты (как это происходит в состоянии влюблённости), так и отнимать его, с тем, чтобы вернуть обратно в Я (это помогает нам засыпать каждую ночь и справляться с утратами). И порой в силу разных обстоятельств человек сталкивается с ощущением, что, грубо говоря, отдавать — небезопасно. Тогда он вынужден прилагать огромное количество усилий, чтобы не допустить «утечки» либидо, которая в некоторых случаях буквально воспринимается как смертельное ранение.

Говоря о моральном нарциссизме, психоаналитик Андре Грин обращает внимание, что некоторые люди изо всех сил стремятся подчинить свои влечения с помощью «силы воли». Задача такого поведения — исключить удовольствие из всех процессов, чтобы не стать его «рабом». Бессознательный аскетизм приводит к тому, что человек ест и пьёт только для поддержания жизни, не получая от этих процессов никакого удовольствия (тут мне вспоминается сегодняшнее повальное увлечение Оземпиком, лекарством, которое способствует похудению через взращивание безразличия к еде). Отношения с работой строятся по тому же принципу — простое механическое выполнение обязанностей в обмен на финансовое вознаграждение. Сложнее всего, конечно, устранить удовольствие из межличностных отношений, поэтому от них, скорее всего, придётся по возможности отказаться. Единственное удовольствие, которое остаётся при таком раскладе — удовольствие от собственного всемогущества: «Я ни в ком не нуждаюсь, значит, я лучше всех». Но, как говорила героиня фильма «Персона» Ингмара Бергмана: «В твоём тайном укрытии остались щели, и сквозь них просачивается жизнь».

Просачивается она в основном через тело, которое, увы, не поддаётся контролю и «подставляет» в самые неподходящие моменты: от волнения человек краснеет, покрывается пятнами, его голос становится тихим и сдавленным, движения — скованными. Влечения, которые пытаются активно подавить, находят обходной путь, и внутренняя борьба становится видимой. «Несмотря на аскетичные выходки Я, Оно не прекращает предъявлять свои требования», — пишет Андре Грин.

Конечно, подобная стратегия выбирается бессознательно с целью уберечь Я от тревоги. Часто такой человек чувствует себя слишком хрупким, чтобы принять своё желающее Я, ему может казаться, что влечения, как цунами, разрушат всё его существо. Поэтому он старается быть «выше всего этого», часто прибегая, например, к активной интеллектуальной деятельности, которая впрочем, тоже вскоре становится невыносимой, ведь бдительное Сверх-Я без труда обнаруживает её эротизированный характер.

Моральный нарциссизм тесно связан с тем, что Дональд Винникот назвал «ложным Селф». Упрощая, можно сказать, что на каком-то этапе ребёнок был вынужден отказаться от себя реального в пользу своей «идеальной версии». Он хочет быть взрослым, но представления об этой «взрослости» остаются инфантильными: в детстве мама и папа — это Боги, которые с лёгкостью могут обуздать свои влечения и справиться с любыми трудностями. Таким Богом стремится стать и ребёнок, чтобы, наконец, избавиться от желаний, которые не могут быть удовлетворены. Попытка, обречённая на провал.

Обратная дорога к жизни проходит, очевидно, через отказ от позиции Сверхчеловека. Жгучий стыд раз за разом калёным железом пронзает нутро морального нарцисса, когда он сталкивает с тем, что он такой, какой он есть: чувствующий, желающий, агрессивный, нуждающийся. Мираж Идеала бьётся стёклами внутрь, открывая возможность всмотреться в подлинное отражение.

«...во многих случаях токсичные аллергены в детстве были запахами, вкусовыми или тактильными ощущениями, к которым ребёнок страстно стремился и которые он позитивно инвестировал»,

— «Театры тела», Джойс Макдугалл

Про эффективность психоанализа и «доказательную» терапию

Несмотря на сегодняшнюю всеобщую психологизацию, решиться на терапию для многих — всё ещё непростой шаг. Неизвестность и перемены пугают по умолчанию, а когда речь заходит о соприкосновении с чем-то болезненным, хочется бежать без оглядки. Иногда сама идея обратиться за помощью к кому бы то ни было кажется человеку унижающей его достоинство, в других случаях справляться со страданием помогает алкоголь, еда, трудоголизм, хаотичные сексуальные связи, компьютерные игры и прочие отвлекающие манёвры. Когда же все эти «костыли» перестают работать и человек решается предпринять «психологическое путешествие», у него, как правило, возникает много вопросов. Главные из них — где найти хорошего специалиста, и как определить, что терапия действительно работает?

О базовых критериях, на которые стоит обратить внимания при поиске пси-практика, я уже писала здесь, а сегодня хотелось бы поговорить об эффективности терапии. Дело в том, что когда я рассказываю своим близким о том, как порой непросто продвигается мой личный анализ, я раз за разом сталкиваюсь с удивлением и некоторой растерянностью. Ты вроде не первый год «лечишься», а всё ещё не преисполнилась до такой степени, чтобы сиять как медный грош 24 на 7. Часто за этим следуют «аккуратные» попытки поставить под сомнение то ли компетентность моего аналитика, то ли психоанализ как таковой, то ли мою собственную адекватность. К чему выбирать такой сложный путь, когда КПТ-терапевты «поставят на ноги» за несколько сессий? Попробую объяснить.

Есть две принципиально разные этические позиции: первая подразумевает, что человек, обратившийся за помощью, «сломался» и его нужно починить, вторая — что его «поломка» — это творческое решение, позволяющее удержаться на плаву, поэтому избавляться от неё нецелесообразно.

КПТ-терапевты разделяют первую позицию, они пытаются перестроить «кривые» схемы мышления, которые в свою очередь ведут к «нежелательному» поведению. Это практика подразумевает выполнение упражнений и домашних заданий, ведение дневников и освоение новых навыков. К такой форме обучения мы привыкли с малых лет: есть учитель (знающий) и ученик, который, приложив определённые усилия, может выйти на новый уровень. КПТ-терапевт знает, как отделаться от навязчивых мыслей, перестать бояться замкнутых пространств и поднять самооценку. Этими инструкциями он снабжает клиента, вооружившись которыми, тот отправляется жить свою лучшую жизнь. До новой «поломки».

А что же психоанализ? В первую очередь, аналитик исходит из того, что любой симптом, будь то фобия или неудачи в личной жизни, — это, как бы парадоксально не звучало, исполнение желания. Какое же тут желание, спросите вы, если человек не спит месяцами или мучается от панических атак? Возможно, потерять контроль во сне означает для него оказаться в максимально уязвимом состоянии, и тогда, оставаясь в бодрствовании, он спасает себя от этого невыносимого переживания. Подобные мотивы остаются для сознательной части психики скрытыми, и работа аналитика состоит как раз в том, чтобы расслышать в речи анализанта эти ускользающие смыслы.

Проще говоря, аналитик имеет дело с бессознательным знанием, которое всегда на стороне анализанта. Он не занимает позицию знающего, не учит техникам и да, часто молчит (я заметила, что этот факт вызывает больше всего возмущения) для того, чтобы предоставить место анализанту. Согласитесь, совсем не похоже на уроки в школе. Я ощущаю этот процесс как хирургическую операцию, которая проводится без анестезии, чтобы спасти то живое, что задыхается в окаменевшем теле. Боль порой кажется невыносимой, но постепенно по миллиметру это тело и его желания обретают право на существование.

И, наконец, про эффективность.

Наверняка вы слышали, что КПТ считается «доказательным» методом психотерапии, но что это значит? Это значит, что результаты работы КПТ-терапевта легко измерить: был высокий показатель по шкале депрессии Бека, стал низкий. Многочисленные исследования подтверждают, что этот метод прекрасно работает на устранение симптомов, но как насчёт субъективной удовлетворённости? Что принципиально поменялось в жизни человека, который больше не боится высоты, стал ли он от этого больше ощущать себя собой и испытывать качественное иное удовлетворение от жизни? Мы не знаем, этот вопрос всегда остаётся за скобками. Зато мы точно знаем, что краткосрочные методы психотерапии, такие как КПТ, очень любят западные страховые компании, ведь это позволяет им сэкономить огромные деньги. А психоанализ — это долго и дорого, да ещё и изменения нельзя «взвесить».

Только вдумайтесь, когда мы гонимся за быстрым результатом, чьё желание мы на самом деле обслуживаем? Человек приходит в терапию, чтобы стать более успешным, более продуктивным и утонуть в бесконечном наслаждении? Или за откладываемой годами встречей с самим собой, затерявшимся среди руин чужих требований?

«Люди с нарциссическими нарушениями, как правило, неспособны ощущать или сохранять тепло. Они надеются, что другие обеспечат их не только эмоциональным, но также и физическим теплом. Их кожные покровы бедны кровеносными сосудами, и они необычайно чувствительны к пониженным температурам (к «сквознякам»). Даже люди без значительной нарциссической уязвимости очень часто <...> реагируют на нарциссические раны сжатием сосудов кожи и слизистых оболочек и, таким образом <...> более подвержены инфекциям и, в частности, чаще болеют»,

— Хайнц Кохут, «Анализ самости».

Удовольствие vs наслаждение

Изрядно проголодавшись после долгой прогулки, мы испытываем особую радость, когда на столе появляется тарелка горячего супа. Еда помогает восполнить силы и вернуться к привычному внутреннему равновесию. Но что будет, если съесть не одну тарелку супа, а две? А потом ещё одну, потому что ну слишком вкусно? И ещё одну, чтобы не обижать того, кто этот суп приготовил? Не знаю, какое количество тарелок супа может быть для человека смертельным, но, вероятно, уже после второй-третьей порции, его начнёт потихоньку мутить.

Этот простой пример хорошо иллюстрирует разницу между удовольствием и наслаждением в трактовке Жака Лакана. Удовольствие — это всегда про некоторое ограничение, в нашем примере тарелка супа становится такой желанной, поскольку ей предшествовало выраженное чувство голода. По идее, насытившись, человек должен бы утратить к еде всякий интерес, однако так происходит далеко не всегда. Иногда мы наедаемся до такой степени, что ощущаем себя буквально прибитыми к стулу той тяжестью, которая давит на стенки желудка. И вот это уже про наслаждение, которое, если можно так выразиться, берёт нас в заложники. В этом процессе нет никаких приятных ощущений, но мы как будто не в силах его остановить.

То же самое происходит, когда мы по полдня сидим в телефоне, играем в компьютерные игры, залипаем в ютубе, проводим каждый вечер в компании алкогольных напитков и неделями не выходим из дома, потому что под одеялом так хорошо. Вместе с этими, казалось бы, безобидными привычками неизбежно приходит ощущение пустоты и апатии, нарастает тревога и раздражительность, развиваются депрессивные состояния. А всё потому, что наслаждение действует по принципу навязчивого повторения, которое находится на службе у влечения смерти. По сути нас со страшной силой затягивает в воронку небытия, и мы всё больше ощущаем себя мёртвыми.

Кстати, нечто подобное можно отследить и в отношениях. Чтобы они были живыми, в общении должны присутствовать паузы, во время которых мы начинаем скучать по человеку и снова испытывать желание увидеться с ним. Такие перерывы могут вызывать страх, но именно в них можно ощутить реальную ценность близости. В противном случае можно задохнуться от переизбытка чужого присутствия. Помните, как в перфомансе Марины Абрамович и Улая, где они, соединив особым образом свои рты, дышали одним воздухом и через несколько минут оба упали на пол без сознания?

Получается, что современная установка разрешить себе всё, что было запрещено, не работает. Впадая в эту крайность, мы рискуем упасть в яму наслаждения, где «что воля, что не воля — всё равно». Поэтому в терапии любой модальности никогда не стоит цели полностью избавить человека от каких бы то ни было ограничений и подарить ему вечное благополучие . Напротив, в этом особом пространстве мы учимся признавать фундаментальное значение «голода», осознавать его и не переусердствовать с утолением.

«Химия» любви, или «свет давно погасшей звезды»

Разговор о любви требует особого языка, которым в совершенстве владеют разве что поэты. В этой плоскости много вопросов: что происходит с человеком, когда он влюбляется, можно ли выбрать партнёра осознанно и, наконец, как вчерашний посторонний становится объектом страстного желания? И хотя исчерпывающих ответов, очевидно, дать не получится, попробуем немного приблизиться к бытию трепещущего сердца.

С психоаналитической точки зрения любовное переживание всегда рождается в бессознательном, поэтому любые попытки взять чувства под контроль заведомо обречены на провал. Даже когда нам кажется, что набито достаточно шишек и мы, наконец, готовы к «здоровым» отношениям, ослепляющие вспышки продолжают сбивать нас с ног. Раз за разом выбор может казаться «неправильным» и разочаровывающим, но в нём мерцает нечто чрезвычайно ценное. Кажется, будто этот незнакомец играет на струнах нашей души какую-то до боли знакомую мелодию. И это щемящее чувство всегда правдиво.

В любовном опыте мы идём по следам ранних отношений с родительскими фигурами. Но выбросьте из головы, что женщина ищет мужчину, похожего на отца, а мужчина ту, кто напоминает мать. Это распространённое убеждение – одно из многих упрощений психоаналитической теории, биологический пол тут совершенно ни при чём. Женщина может состоять в браке и при этом «видеть» в муже мать, а не отца. Или бабушку, или кого-то из воспитателей. На самом деле речь вообще не идёт о конкретных людях, здесь присутствуют только тени образов, фрагменты ощущений, сгустки эмоций. Одного поворота головы бывает достаточно, чтобы привести в работу цепочку ассоциаций, рождающих «бабочек в животе».

Вслед за Фрейдом многие аналитики различают нарциссическую любовь и объектную. В первом случае я выбираю кого-то, кто похож на меня, и/или обладает теми качествами, которых мне не хватает для достижения Идеала. Во втором – в объекте любви я вижу Другого, который способен вести себя со мной подобно родительским фигурам. Однако мне сложно представить себе существование этих двух типов в чистом виде. Любое любовное переживание так или иначе затрагивает и нарциссический регистр, и опыт отношений с первыми объектами.

На самом деле влюблённый никогда не знает, что именно возбудило это чувство. Поэтому нет ничего бессмысленнее вопроса «За что ты меня любишь?»  Оставаясь по ту сторону самых выразительных эпитетов, ответ будет неизбежно ускользать от формулировки, и в этом сама суть любовного переживания. Неважно, какими реальными характеристиками обладает тот, кого мы любим, мы видим в нём то, что недоступно ни стороннему взгляду, ни ему самому. Вот, как об этом поэтично сказала Лу Саломе: «То, что мы любим, схоже со светом звёзд, которые от нас так далеки, что их свет мы видим только после того, как они сами уже погасли».

Любовь невозможно удержать, продлить, заточить в вечность. Мечтая остановить «прекрасное мгновение», мы превращаем чистый либидинальный импульс в тревогу и напряжение. В этот момент чувства становятся источником сильнейшего дискомфорта, и от них хочется поскорее избавиться, особенно, когда речь идёт о «неразделённой любви». Один из самых известных афоризмов Жака Лакана гласит, что «чувства всегда взаимны». Это значит, что сам того не ведая, Другой пробуждает во мне жизнь, и, в общем, неважно, разовьются между нами отношения или нет, само его существование откликается на моё желание. Желание чувствовать себя живым.

«...любовь делает счастливыми всегда, даже самых несчастных, если только это выражение принимают в должной степени не сентиментально, а именно не зацикливаясь на отношении партнера. Ибо хотя у нас и создается впечатление, что мы заполнены до краёв именно им, но на самом деле все исходит именно от нашего собственного состояния, которое нас, как всех хмельных, делает не вполне способными что-нибудь глубоко понять. При этом предмет любви является для возбуждения всех чувств лишь поводом: точно так же, как мимолетный звук и запах извне может послужить толчком к замечательным изменениям в сумеречном мире наших сновидений».

— Лу Андреас-Саломе «Эротика»

Кожа, в которой я живу.

Нашла любопытную статью о взаимосвязи кожных болезней, селфхарма и ранних объектных отношений.

Автор разбирает различные вариации младенческого опыта, которые могут заложить основу для формирования аллергических реакций, рассматривает бессознательную агрессию и страх зависимости как причину навязчивых расцарапываний, и вслед за Дидье Анзьё предлагает вслушиваться в «язык кожи», чтобы найти альтернативный способ обработки эмоциональных импульсов.

Портрет взрослого

Говорят, взрослых не существует. По крайней мере тех взрослых, которых мы придумываем себе, будучи детьми. В глазах ребёнка эти гиганты обладают безграничной силой, они устойчивы к любым колебаниям и абсолютно неуязвимы. В детстве подобное представление даёт необходимое ощущение опоры, но, если такой «портрет взрослого» сохраняется в неизменном виде на протяжении долгих лет, то взросление становится задачей со звёздочкой.

Зачастую попытки организовать свою жизнь «по-взрослому» сводятся к тому, чтобы найти работу и создать собственную семью. Но, даже реализовав подобный план-минимум, человек может чувствовать себя маленьким и бессильным. Плывя по течению, он подспудно ощущает выраженную неудовлетворённость, но не решается что-то менять. Особую тревогу вызывают ситуации, в которых приходится делать выбор, менять привычный уклад, отказываться от «рабочих схем». Зачем мне уходить с работы, от которой меня тошнит? Там, по крайней мере, хорошо платят, а в «свободном плавании», поди, и куском хлеба не разживёшься. «Маленький» человек не чувствует себя взрослым и в 50, но изо всех сил старается им казаться.

Рука об руку с подобным самоощущением идут фантазии о внешнем спасителе (будь то надёжный как скала партнёр или выигрыш в лотерею). Если я всё ещё не чувствую себя той глыбой, которая именуется «взрослым», то остаётся довольствоваться малым и надеяться на чьё-то покровительство. К тому же перспектива взваливать полмира на свои плечи тоже выглядит так себе, согласитесь? Оставаться «ребёнком» куда приятнее. Отказываясь таким образом от навязываемой возрастом «взрослости», терпя значительные неудобства и страдая от собственной беспомощности, человек парадоксальным образом настаивает на своём желании — быть тем, о ком позаботятся.

Помните мем, в котором парень решил приготовить девушке ужин и через каждую секунду требует инструкций: где вода, сколько варить макароны и класть ли соль в соус? Есть подозрения, что, оставшись один, он смог бы справиться с этой задачей и без посторонней помощи, но когда рядом появляется «взрослый» переложить на него ответственность так соблазнительно.

Желание быть любимым и иметь поддержку абсолютно естественно в любом возрасте, как раз этих штрихов не хватает на детском «портрете взрослого». «Всемогущие» гиганты тоже устают, боятся и совершают ошибки, им бывает больно, грустно и тревожно, порой они чувствуют себя абсолютно потерянными перед лицом жизненных потрясений и справляются с ними по мере своих возможностей. С одной стороны, такая трактовка «взрослости» может пугать, ведь тогда не на кого положиться, с другой — для нас открывается новое пространство, свободное от идеализации. В конце концов обнаружить себя взрослым не так уж страшно, если вместо превращения в громоотвод на горизонте маячат ключи от собственной жизни.