Религиозный язык – это язык образов и метафор. Попытка читать их буквально заводит в тупик. Причем граница между тем, что воспринимается как метафора, и тем, что так не воспринимается – подвижна. Вот мы молимся: «Отче наш, иже еси на небесех...» Для человека древнего Ближнего Востока (да даже и для времен Нового Завета) здесь не было никакой метафоры: небо есть твердый купол над нашим миром, днем серо-голубой, ночью черный. Философы, вроде Платона и Аристотеля, считали, что не купол, а сфера. Но для современного человека этот образ уже не может быть ничем иным, кроме метафоры: в нашем мире этого купола больше нет, да и сферы тоже нет, есть особенности преломления света в атмосфере, которые создают иллюзию голубой поверхности. Небо – это метафора. Но метафора чего? Мы как-то не задумываемся над этим, хотя, вроде бы, «Отче наш...» - главная христианская молитва. А если задуматься, то станет понятно, насколько изменился за эти столетия сам язык нашей культуры, тот язык, которым люди могут разговаривать друг с другом, в том числе на религиозные темы. «Небо» – это место, где хорошо и красиво, ср. такие обороты, свойственные всем европейским языкам, как «небесное блаженство», «небесная красота». Но еще небо – это место, которого на самом деле нет. В этой перспективе, которая абсолютно непредставима, например, во времена написания псалмов и Нового Завета, «Отче наш...» есть апофеоз апофатизма: «Отец наш, пребывающий в месте, которого на самом деле нет...» Это перекликается некоторым образом с мистикой апофатизма, например, у Дионисия Ареопагита: Бог как «причина бытия всего, пребывающая над всем... не есть тело или образ, не имеет вида, качества, количества или величины... Он не находится в каком бы то ни было месте, не видим и не доступен для осязания... ни покоится, ни движется, ни пребывает неподвижно, не обладает силой и не является ни силой, ни светом, Он не живет, и не является жизнью, Он не является ни бытием, ни вечностью, ни временем... Он - не истина, не царство, не мудрость, ни Единое, ни единство, ни Божество, ни добро… Он не относится к числу того, что не существует, но не относится и к числу того, что существует... Он ни тьма, ни свет, ни заблуждение, ни истина...» («О мистическом Богословии», перевод мой, Михаил Селезнев). А еще это перекликается с какими-то важными интуициями философии и теологии последнего столетия, от Бонхеффера до Деррида. А еще такого Бога трудно вовлекать в политические игры.
Религиозный язык – это язык образов и метафор. Попытка читать их буквально заводит в тупик. Причем граница между тем, что воспринимается как метафора, и тем, что так не воспринимается – подвижна. Вот мы молимся: «Отче наш, иже еси на небесех...» Для человека древнего Ближнего Востока (да даже и для времен Нового Завета) здесь не было никакой метафоры: небо есть твердый купол над нашим миром, днем серо-голубой, ночью черный. Философы, вроде Платона и Аристотеля, считали, что не купол, а сфера. Но для современного человека этот образ уже не может быть ничем иным, кроме метафоры: в нашем мире этого купола больше нет, да и сферы тоже нет, есть особенности преломления света в атмосфере, которые создают иллюзию голубой поверхности. Небо – это метафора. Но метафора чего? Мы как-то не задумываемся над этим, хотя, вроде бы, «Отче наш...» - главная христианская молитва. А если задуматься, то станет понятно, насколько изменился за эти столетия сам язык нашей культуры, тот язык, которым люди могут разговаривать друг с другом, в том числе на религиозные темы. «Небо» – это место, где хорошо и красиво, ср. такие обороты, свойственные всем европейским языкам, как «небесное блаженство», «небесная красота». Но еще небо – это место, которого на самом деле нет. В этой перспективе, которая абсолютно непредставима, например, во времена написания псалмов и Нового Завета, «Отче наш...» есть апофеоз апофатизма: «Отец наш, пребывающий в месте, которого на самом деле нет...» Это перекликается некоторым образом с мистикой апофатизма, например, у Дионисия Ареопагита: Бог как «причина бытия всего, пребывающая над всем... не есть тело или образ, не имеет вида, качества, количества или величины... Он не находится в каком бы то ни было месте, не видим и не доступен для осязания... ни покоится, ни движется, ни пребывает неподвижно, не обладает силой и не является ни силой, ни светом, Он не живет, и не является жизнью, Он не является ни бытием, ни вечностью, ни временем... Он - не истина, не царство, не мудрость, ни Единое, ни единство, ни Божество, ни добро… Он не относится к числу того, что не существует, но не относится и к числу того, что существует... Он ни тьма, ни свет, ни заблуждение, ни истина...» («О мистическом Богословии», перевод мой, Михаил Селезнев). А еще это перекликается с какими-то важными интуициями философии и теологии последнего столетия, от Бонхеффера до Деррида. А еще такого Бога трудно вовлекать в политические игры.
BY Mikhail Seleznev
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
It is unclear who runs the account, although Russia's official Ministry of Foreign Affairs Twitter account promoted the Telegram channel on Saturday and claimed it was operated by "a group of experts & journalists." Anastasia Vlasova/Getty Images WhatsApp, a rival messaging platform, introduced some measures to counter disinformation when Covid-19 was first sweeping the world. Markets continued to grapple with the economic and corporate earnings implications relating to the Russia-Ukraine conflict. “We have a ton of uncertainty right now,” said Stephanie Link, chief investment strategist and portfolio manager at Hightower Advisors. “We’re dealing with a war, we’re dealing with inflation. We don’t know what it means to earnings.” In addition, Telegram's architecture limits the ability to slow the spread of false information: the lack of a central public feed, and the fact that comments are easily disabled in channels, reduce the space for public pushback.
from us
