Во фраке с биноклем
Существуют фигуры, как будто созданные для неторопливого наблюдения бурных исторических событий. Они на фоне разворачивающихся катастроф публично рефлексируют, вспоминают былое, острословят, и, нет-нет, говорят что-то по-настоящему интересное.
Владимир Дмитриевич Набоков (ВДН), как его отец и брат (но не сын), важные свидетели эпохи тектонических сдвигов в России. Отец, конечно, как тот, кто задает тональность либерализма, до самих дат он не дожил.
Удивительно и то, что о них так мало написано содержательно. Помимо художественной переработки автобиографических материалов, писем и достаточно поверхностных разборов публицистики.
Про ВДН существует крошечная эмигрантская литература, в основном ограниченная эмоциональными репликами в адрес потерпевшего и пару академических исследований его жизни до 1917 года, опять-таки сосредоточенных на думской и правозащитной, как сказали бы сейчас, деятельности влиятельного правоведа.
На самом деле поговорить есть о чем. Во-первых, о его семейных связях помимо Рукавишниковых (и с ними подавно). Во-вторых, о его роли в Великой Ложи Востока Народов России, где он уступил место куда менее интригующей фигуре – Керенскому. В-третьих, о его роли в период конца 1916 — начала 1917 гг., как одного из спонсоров «февральского восстания».
Более-менее серьезно к фактографии ВДН подошел биограф его сына Брайан Бойд. Понятно, что для него «отец» не в личностном фокусе и выступал в качестве ландшафтной, хоть и прорисованной фигуры.
С точки зрения большой формы к ВДН подступился Григорий Аросев, вероятно, имеющий в виду сходство общих черт своей биографии (с поправкой на время и статус) и своего героя. Это писатель, проживающий в Берлине. С развитой эстетической и общественной позицией.
Обстоятельство, очевидно, играющее важную роль в процессе. Сложно не влюбиться в объект исследования, если находишь силы сравнивать себя с ним.
Тем не менее, в качестве стартовой точки для неакадемиков «Владимир Набоков, отец Владимира Набокова» может служить точкой отсчета для получения современного взгляда на предмет. Без политических деталей, но в контексте событий. Это уже не мало.
Существуют фигуры, как будто созданные для неторопливого наблюдения бурных исторических событий. Они на фоне разворачивающихся катастроф публично рефлексируют, вспоминают былое, острословят, и, нет-нет, говорят что-то по-настоящему интересное.
Владимир Дмитриевич Набоков (ВДН), как его отец и брат (но не сын), важные свидетели эпохи тектонических сдвигов в России. Отец, конечно, как тот, кто задает тональность либерализма, до самих дат он не дожил.
Удивительно и то, что о них так мало написано содержательно. Помимо художественной переработки автобиографических материалов, писем и достаточно поверхностных разборов публицистики.
Про ВДН существует крошечная эмигрантская литература, в основном ограниченная эмоциональными репликами в адрес потерпевшего и пару академических исследований его жизни до 1917 года, опять-таки сосредоточенных на думской и правозащитной, как сказали бы сейчас, деятельности влиятельного правоведа.
На самом деле поговорить есть о чем. Во-первых, о его семейных связях помимо Рукавишниковых (и с ними подавно). Во-вторых, о его роли в Великой Ложи Востока Народов России, где он уступил место куда менее интригующей фигуре – Керенскому. В-третьих, о его роли в период конца 1916 — начала 1917 гг., как одного из спонсоров «февральского восстания».
Более-менее серьезно к фактографии ВДН подошел биограф его сына Брайан Бойд. Понятно, что для него «отец» не в личностном фокусе и выступал в качестве ландшафтной, хоть и прорисованной фигуры.
С точки зрения большой формы к ВДН подступился Григорий Аросев, вероятно, имеющий в виду сходство общих черт своей биографии (с поправкой на время и статус) и своего героя. Это писатель, проживающий в Берлине. С развитой эстетической и общественной позицией.
Обстоятельство, очевидно, играющее важную роль в процессе. Сложно не влюбиться в объект исследования, если находишь силы сравнивать себя с ним.
Тем не менее, в качестве стартовой точки для неакадемиков «Владимир Набоков, отец Владимира Набокова» может служить точкой отсчета для получения современного взгляда на предмет. Без политических деталей, но в контексте событий. Это уже не мало.
В догонку про Набоковых и способы работы с историческими источниками.
На самом деле, ни одно большое исследование не обходится без фактографической карты. Что, где, когда и с кем происходило. Желательно такие карты выкладывать хронологически и на эту сетку накладывать исторический материал, служащий фоном.
Картой для «Владимира Набокова, отца Владимира Набокова» послужила небольшая, но очень важная книжица, изданная ИКЦ «Русская эмиграция»: «Владимир Дмитриевич Набоков: жизнь и творчество».
Здесь есть и летопись с базовой фактурой, перечисление письменных трудов самого ВДН, и литература о нем.
Аккуратно и компактно изложенный материал, удобный для ситуативного поиска.
Интересующихся темой вокруг «февраля 1917 года» можно направить к публикациям Игоря Архипова, одного из составителей указанного сборника и автора фундаментального исследования «Российская политическая элита в феврале 1917: психология надежды и отчаяния».
С идеологической точки зрения там много советской терминологии, но мы на это внимание можем не обращать – информации самый главный ресурс.
На самом деле, ни одно большое исследование не обходится без фактографической карты. Что, где, когда и с кем происходило. Желательно такие карты выкладывать хронологически и на эту сетку накладывать исторический материал, служащий фоном.
Картой для «Владимира Набокова, отца Владимира Набокова» послужила небольшая, но очень важная книжица, изданная ИКЦ «Русская эмиграция»: «Владимир Дмитриевич Набоков: жизнь и творчество».
Здесь есть и летопись с базовой фактурой, перечисление письменных трудов самого ВДН, и литература о нем.
Аккуратно и компактно изложенный материал, удобный для ситуативного поиска.
Интересующихся темой вокруг «февраля 1917 года» можно направить к публикациям Игоря Архипова, одного из составителей указанного сборника и автора фундаментального исследования «Российская политическая элита в феврале 1917: психология надежды и отчаяния».
С идеологической точки зрения там много советской терминологии, но мы на это внимание можем не обращать – информации самый главный ресурс.
Ответвление от сценария
Уж кто только не пытался повторить или хотя бы переосмыслить путешествие Ильфа и Петрова в США 1935-1936 гг. под названием «Одноэтажная Америка» (далее – ОА). От Бориса Полевого до, простите, Владимира Познера.
Идеологическая подложка такого рода расследований понятна. ОА никогда не было и не могло быть документальным произведением, скорее попыткой выстроить географическое повествование вокруг эмоционального принятия разницы менталитетов и, что уж там, журения активных, но в чем-то очень наивных обитателей далекого от светской действительности союзника. Да-да, путешествие случилось в разгар американско-советской индустриализации.
Интересно тут не сам факт исследования, а кто в ОА выступил принимающей стороной, т.с. проводником, для бывалых журналистов. Со страниц книги на нас смотрел некий «мистер Адамс с женой» – рассеянный обыватель, которого догоняет потерянная в дороге шляпа.
Эпизод вымышленный, добавленный как раз в копилку «наивных американцев», как и сам «мистер Адамс».
Его роль в реальном путешествии играл инженер-энергетик и по совместительству международный шпион по имени «Соломон Трон». О нем написана неплохая (но, разумеется, не полная, как водится в таких случаях) биография с очень правильной вывеской: «The Man Who Sold Tomorrow: The True Story of Dr. Solomon Trone The World's Greatest & Most Successful & Perhaps Only Revolutionary Salesman».
Она в лучшую сторону отличается от более чопорной биографии Трона, затрагивающей только аспект его работы в GE (напомню, одной из самых влиятельных корпораций мира 1920-1930-х): «The Biography of Solomon Trone : The Technocrat Who Remade the World».
Переделка мира – это модернизация и электрификация, в том числе в рамках выполнения ГОЭЛРО. Такие же точно проекты у GE с участием этого персонажа были в КНР, Индии и на Тайване.
Ко всему прочему, считалось, что это один из самых подозрительных людей в Соединенных Штатах, присутствовавший в закрытом списке Гувера на еженедельные проверки его местоположения.
В общем, Америка может быть и одноэтажная, но точно не однослойная.
Уж кто только не пытался повторить или хотя бы переосмыслить путешествие Ильфа и Петрова в США 1935-1936 гг. под названием «Одноэтажная Америка» (далее – ОА). От Бориса Полевого до, простите, Владимира Познера.
Идеологическая подложка такого рода расследований понятна. ОА никогда не было и не могло быть документальным произведением, скорее попыткой выстроить географическое повествование вокруг эмоционального принятия разницы менталитетов и, что уж там, журения активных, но в чем-то очень наивных обитателей далекого от светской действительности союзника. Да-да, путешествие случилось в разгар американско-советской индустриализации.
Интересно тут не сам факт исследования, а кто в ОА выступил принимающей стороной, т.с. проводником, для бывалых журналистов. Со страниц книги на нас смотрел некий «мистер Адамс с женой» – рассеянный обыватель, которого догоняет потерянная в дороге шляпа.
Эпизод вымышленный, добавленный как раз в копилку «наивных американцев», как и сам «мистер Адамс».
Его роль в реальном путешествии играл инженер-энергетик и по совместительству международный шпион по имени «Соломон Трон». О нем написана неплохая (но, разумеется, не полная, как водится в таких случаях) биография с очень правильной вывеской: «The Man Who Sold Tomorrow: The True Story of Dr. Solomon Trone The World's Greatest & Most Successful & Perhaps Only Revolutionary Salesman».
Она в лучшую сторону отличается от более чопорной биографии Трона, затрагивающей только аспект его работы в GE (напомню, одной из самых влиятельных корпораций мира 1920-1930-х): «The Biography of Solomon Trone : The Technocrat Who Remade the World».
Переделка мира – это модернизация и электрификация, в том числе в рамках выполнения ГОЭЛРО. Такие же точно проекты у GE с участием этого персонажа были в КНР, Индии и на Тайване.
Ко всему прочему, считалось, что это один из самых подозрительных людей в Соединенных Штатах, присутствовавший в закрытом списке Гувера на еженедельные проверки его местоположения.
В общем, Америка может быть и одноэтажная, но точно не однослойная.
Почему все плохо?
Можно было бы в очередной раз помянуть Черчилля с его «худшей формой правления», но, разумеется, единственно возможной, а можно задать вопрос по-другому: может ли в современном мире существовать демократия, как нечто понятно всем, а одновременно последовательное и объяснимое.
Нет, говорит опытный флорентийский профессор, политический философ и правовед Данило Дзоло. Он несколько лет назад умер и я никак не решался приступить к отложенным с этого момента работам.
Первая известная и попавшаяся под руку – репринт ставшей классической работы «Демократии и сложность». Увидевшая свет в 1992 году это невзрачное на первый взгляд издание наделало много шума.
Шутка ли. Во введении автор ничтоже сумняшеся обещает нам новую политологию. Смелое заявление, проверять которое мы должны были дальше.
Сразу же после он раздает по первое число старой политологии. Получается не бесспорно, но интересно. У политологии, как науки, нет и не будет (по мнению Дзоло) своего словаря, общепринятой терминологии и постоянно действующего объекта. Это собрание мнений и метафор разной степени остроумия. При этом течение событий большинством самоназванных политологов может обсуждаться только ретроспективно, т. е. после раздела добычи по праву сильного. Тут, конечно, удар пришелся в больное место.
Дальше он реконструирует демократию, как концепцию. Тут задача чуть посложнее, но и тут возражений не находится. Например, очевидно, что современные демократии не имеют ничего общего со своими античными референсами, но даже заявленные ими форматы взаимодействия с членами политических партий и общественностью не выдерживают никакой критики. Плюрализм не нужен если мнения можно создавать из воздуха. Примерно с этого момента он всерьез принимается за Шумпетера, изможденное духовное тело которого не отпускает вплоть до конца следующей главы о перспективах демократии. Весьма плачевных, разумеется.
Наибольший прогностический интерес, с учетом того, что написано все было 33 года назад, представляет последняя глава, в которой он берет О'Кифа, Сартори и Пламенаца, доказывая очевидное нам сегодня: демократический выбор большинства ограничивается, и с точки зрения общественности, и с точки зрения ответственности, театрализованным действием, вся политическая суть которого просто убрана подальше от любопытных глаз. Тут он оспаривает тезис Даля о «выборе программ» или «вектора» путем голосования, потому что вектор может также театрально меняться. Без проблем.
На этом пепелище он и останавливается. Новой политологии не получилось, но старой явно не поздоровилось. Italian job [done].
Классика макиавеллизма в современной обработке.
Можно было бы в очередной раз помянуть Черчилля с его «худшей формой правления», но, разумеется, единственно возможной, а можно задать вопрос по-другому: может ли в современном мире существовать демократия, как нечто понятно всем, а одновременно последовательное и объяснимое.
Нет, говорит опытный флорентийский профессор, политический философ и правовед Данило Дзоло. Он несколько лет назад умер и я никак не решался приступить к отложенным с этого момента работам.
Первая известная и попавшаяся под руку – репринт ставшей классической работы «Демократии и сложность». Увидевшая свет в 1992 году это невзрачное на первый взгляд издание наделало много шума.
Шутка ли. Во введении автор ничтоже сумняшеся обещает нам новую политологию. Смелое заявление, проверять которое мы должны были дальше.
Сразу же после он раздает по первое число старой политологии. Получается не бесспорно, но интересно. У политологии, как науки, нет и не будет (по мнению Дзоло) своего словаря, общепринятой терминологии и постоянно действующего объекта. Это собрание мнений и метафор разной степени остроумия. При этом течение событий большинством самоназванных политологов может обсуждаться только ретроспективно, т. е. после раздела добычи по праву сильного. Тут, конечно, удар пришелся в больное место.
Дальше он реконструирует демократию, как концепцию. Тут задача чуть посложнее, но и тут возражений не находится. Например, очевидно, что современные демократии не имеют ничего общего со своими античными референсами, но даже заявленные ими форматы взаимодействия с членами политических партий и общественностью не выдерживают никакой критики. Плюрализм не нужен если мнения можно создавать из воздуха. Примерно с этого момента он всерьез принимается за Шумпетера, изможденное духовное тело которого не отпускает вплоть до конца следующей главы о перспективах демократии. Весьма плачевных, разумеется.
Наибольший прогностический интерес, с учетом того, что написано все было 33 года назад, представляет последняя глава, в которой он берет О'Кифа, Сартори и Пламенаца, доказывая очевидное нам сегодня: демократический выбор большинства ограничивается, и с точки зрения общественности, и с точки зрения ответственности, театрализованным действием, вся политическая суть которого просто убрана подальше от любопытных глаз. Тут он оспаривает тезис Даля о «выборе программ» или «вектора» путем голосования, потому что вектор может также театрально меняться. Без проблем.
На этом пепелище он и останавливается. Новой политологии не получилось, но старой явно не поздоровилось. Italian job [done].
Классика макиавеллизма в современной обработке.
Плачь Ярославны
Индийский выпускник Джорджтауна и LSE, гражданин США Параг Ханна на регулярной основе учит нас любить транснациональную родину.
Между делом он работает советником ГосДепа по международным отношениям. Он же значился в роли советника американского контингента в Ираке и Афганистане.
Происходило это аккурат в год написания прочитанной нами на неделе книги «Second World» – 2008.
Он смелой рукой переклассифицирует все имеющиеся в оптике государства после падения Восточного блока. Теперь всё поменялось!
Нам предлагают четыре критерия, по которым можно упорядочить государства: размер, уровень стабильности, благосостояния и мировоззрение.
Наводит на мысли, так сказать.
К странам первого мира автор относит США, Евросоюз и КНР. Это империи. Почему именно империи?
Потому что расширяют сферу влияния. Причем по-разному. Американцы создают коалиции, европейцы пытаются достичь консенсуса, а китайцы стремятся стать консультантами и посредниками.
Третий мир – марионеточные и зависимые государства, а вот второй мир должен сделать выбор! С кем он идет дальше.
Круг великих держав XXI века определен первыми тремя, а в третий мир еще можно свалиться.
Второй мир – либо сытая периферия империи (Южная Корея, Сингапур, Польша), либо сопротивляющийся падению третий мир.
Ко второму миру Ханна, не смущаясь относит Японию. Помимо России и Индии.
У России шансов немного, по мнению нашего стрелка – тут задача поделить сферы влияния в регионе с Турцией за «евразийский мост». А вообще это своего рода «Северная Нигерия», растрачивающая свой потенциал на второстепенные задачи.
А вообще самое главное – качество управления, как в корпорации.
Мысли распространенные и явно присутствующие в головах вашингтонского эстеблишмента, но события 2014-2024 предсказаны не самым точным образом, мягко говоря.
Индийский выпускник Джорджтауна и LSE, гражданин США Параг Ханна на регулярной основе учит нас любить транснациональную родину.
Между делом он работает советником ГосДепа по международным отношениям. Он же значился в роли советника американского контингента в Ираке и Афганистане.
Происходило это аккурат в год написания прочитанной нами на неделе книги «Second World» – 2008.
Он смелой рукой переклассифицирует все имеющиеся в оптике государства после падения Восточного блока. Теперь всё поменялось!
Нам предлагают четыре критерия, по которым можно упорядочить государства: размер, уровень стабильности, благосостояния и мировоззрение.
Наводит на мысли, так сказать.
К странам первого мира автор относит США, Евросоюз и КНР. Это империи. Почему именно империи?
Потому что расширяют сферу влияния. Причем по-разному. Американцы создают коалиции, европейцы пытаются достичь консенсуса, а китайцы стремятся стать консультантами и посредниками.
Третий мир – марионеточные и зависимые государства, а вот второй мир должен сделать выбор! С кем он идет дальше.
Круг великих держав XXI века определен первыми тремя, а в третий мир еще можно свалиться.
Второй мир – либо сытая периферия империи (Южная Корея, Сингапур, Польша), либо сопротивляющийся падению третий мир.
Ко второму миру Ханна, не смущаясь относит Японию. Помимо России и Индии.
У России шансов немного, по мнению нашего стрелка – тут задача поделить сферы влияния в регионе с Турцией за «евразийский мост». А вообще это своего рода «Северная Нигерия», растрачивающая свой потенциал на второстепенные задачи.
А вообще самое главное – качество управления, как в корпорации.
Мысли распространенные и явно присутствующие в головах вашингтонского эстеблишмента, но события 2014-2024 предсказаны не самым точным образом, мягко говоря.