Вышедшая почти двадцать лет назад автобиографическая книга Гюнтера Грасса «Луковица памяти», к сожалению, запомнилась многим в основном лишь скандалом, разразившимся после признания писателя в службе в 10-й танковой дивизии СС — 16-летний Грасс пошёл туда добровольно, прослужил пять месяцев, после чего был ранее и попал в американский плен. Книга, между тем, была тончайшим образцом автобиографии выдающегося писателя, снимавшего слой за слоем собственной памяти, словно лепестки (не знаю, как это назвать) луковицы, обнажая воспоминания о прожитой жизни и беседуя с людьми из детства, ставшими прототипами, например, великого «Жестяного барабана».

Только что вышедшая по-русски (перевод Петра Абрамова) «Каменная месса» была задумана как глава «Луковицы памяти», но по какой-то причине не вошла в книгу, а осталась в архиве, где и была найдена помощницей Грасса совсем недавно, а теперь издана в сопровождении авторской графики. В этом эссе Грасс во время путешествия по ГДР встречает Уту Наумбургскую — жену и, позже, вдову Эккехарда II, маркграфа Мейсена, Саксонской Восточной марки и графа Хутици, её единственное дошедшее до нас изображение находится в наумбрском соборе — в западной его части на высоте трёх метров располагаются фигуры маркграфа Эккехарда II и его супруги Уты, и Ута восхитительна. После смерти мужа Ута, прекрасно разбиравшаяся в истории, музыке и лекарственных травах, отказалась от наследства и ушла в монастырь. Когда спустя примерно тысячу лет Умберто Эко спросили, с какой женщиной из мировой истории искусства он хотел бы провести вечер, он назвал именно её — Уту Наумбургскую. Благочестивая красавица заслужила народную любовь и таинственно погибла неизвестно когда — год её смерти, в отличие от даты, не зафиксирован, как и место её погребения — вероятно, она покоится в крипте под монастырём, но точно никто не знает.

В любом случае, Гюнтер Грасс, призвав её в собеседники, отправляется вместе с ней в путешествие по времени и пространству, попутно рассуждая о политике и падении Берлинской стены, об истории и её странных поворотах, о любви и собственной жизни, а ещё — будучи неординарным художником и скульптором — о статуях, иногда представляющихся нам ожившими.

Год без Льва Семёновича.

Поговорили с Лерой Галициной, огромное ей спасибо, про наш книжный, про издательство — и про сами книжки, чего уж. По ссылке это можно посмотреть и послушать, если вдруг захочется )

Так как я взял за правило писать про все книги издательства «Мяне няма» из тех, что могу прочитать (потому что на беларуском пока не читаю), то вот вам, пожалуйста, новинка — «Велосипедная улица, 51» Коли Сулимы.

Уже первая крошечная глава настраивает на нужный лад — книга начинается с объявления о сдаче квартиры. Персонажи этой повести — сам Коля, его девушка, девочка-подросток и два кота — бегут из рухнувшей в бездну послепротестной Беларуси в Киев, а потом, буквально под разрывы бомб, в Берлин.

А дальше начинается искреннее и ироничное повествование о буднях эмигранта в новом городе, новой стране, новой жизни. Сулима пишет о Берлине, но — Боже! — как же это всё знакомо: и вездесущая бюрократия, чайной ложечкой и с плохо скрываемым удовольствием выедающая твой мозг, и банковская система, предназначенная для кого угодно, только не для людей, и спасительный алкоголь, новые многонациональные знакомые, спонтанные гости, непривычная погода и обрушивающиеся на тебя цунами сбивающих с ног впечатлений. И люди — читая Сулиму, вдруг понимаешь, насколько мал наш мирок, и не только потому, что вдруг встречаешь на страницах книги имена любимых друзей, но потому, что автор просто перечисляет эти и другие имена, как будто ты знаешь всех этих людей, не можешь не знать, и ты поэтому тоже оказываешься среди них, потому что ты такой же — а сейчас или десять лет назад, не важно. И «Велосипедная улица, 51» получается не столько повестью о Берлине (хотя Берлин там, конечно, главный герой, чего уж), сколько рассказом о вынужденной эмиграции, о друзьях, пустых бутылках, неудобной системе покупки билетов в метро, съехавшем с глузду мире, потере родины и невозможности возвращения. Ничего, в общем-то, нового, но очень больно (и иногда очень смешно — как в жизни).

Поразительная, поразительная новая беларуская литература (в изгнании), которая рождается вот буквально у нас на глазах. С восторгом наблюдаю и вам советую.

Мысли только о заложниках. Но...

Неожиданно буду вести сегодня разговор с автором изданной нами прекрасной книги «Несколько историй» Михаилом Калужским в хайфском «Бабеле». Если вы рядом — приходите обняться.

Всегда хотел взять — и написа‌ть всё так, как было на самом деле. Но вряд ли решусь — и людей обижать не хочется, особенно некоторых, да и сам я не всегда вёл себя так, чтобы потом не было мучительно больно. В общем, мне стрёмно. А Павел Антипов, бывший директор беларуского ПЕН-центра и основатель моего любимого издательства «Мяне няма», написал. Книга прекрасно называется «Куда-нибудь приезжать, что-нибудь делать и уезжать» и имеет подзаголовок «Роман в пятнадцати сообщениях», потому что отправной точкой каждой главы является сохранившаяся в старой кнопочной «нокии» смска.

Как результат — почти четыреста страниц почти битнических воспоминаний о бесконечных перемещениях по Центральной Европе (её небольшой части), алкоголе, любви, свободе и литературе. Литературная деятельность здесь вообще — цемент, скрепляющий эти очень живые и переполненные подробностями посторонних, но очень узнаваемых жизней, записки, а к середине обилие знакомых имён (и даже знакомых ситуаций — я, скажем, тоже однажды занял последнее место в литературном конкурсе «Четвероногая ворона», только раньше) перестаёт удивлять — просто так совпало, играли в одной песочнице, чего уж. «У нас много общего: каждый из нас переживает разрыв и чувствует надрыв — слово "надрыв" мы произносим очень часто. Каждый из нас пишет или стихи, или рассказы, и у каждого из нас есть мнение о беларуской литературе, да вот только поделиться было не с кем, а теперь есть...» — это ж, блин, я, только чуть раньше и со сменой географии (при том же обилии знакомых имён). Есть здесь, понятно, и протесты, и Шеремет, и растерянность от ощущения падающей в пропасть страны, но литературы и алкоголя больше — как в жизни, когда ты молод, и кажется, что всё впереди (и, возможно, так и есть).

Отдельно радует авторское определение жанра — лирический постфикшн. И правда, хватит уже публично расковыривать фикшн и приставкой «авто», пора и честь знать.

В рамках дружеского пиара спешу сообщить о наборе на курсы в Smolny Beyond Borders и, особенно, на онлайн-курс прекрасной Ларисы Муравьёвой «Французский модернизм». Сейчас там как раз идёт приём, а вот ссылка на регистрацию.

«Модернизм принято воспринимать как эпоху радикальных экспериментов в литературе и искусстве, характеризующуюся (пере)изобретением новых форм и эстетикой, отдающей предпочтение новому и современному. Особую роль для формирования модернистской эстетики играла французская литература и культура, ставшая пространством для философского осмысления идей современности и формальных экспериментов. В рамках курса мы будем рассматривать ключевые явления и тенденции французского литературного модернизма, которые оказали значительное влияние на развитие модернистской эстетики. Особое внимание будет уделено таким вопросам, как кризис репрезентации, создание нового типа городского воображаемого и осмысление уникальных связей между эстетикой и политической рефлексией у французских писателей и писательниц-модернистов».

Курс читается на русском языке. Прием заявок до 3 февраля, первое занятие — 10-го.

Мне очень нравится, как про эту книгу написали в Kirkus Reviews (вообще, обилие англоязычных медиа, посвященных книгам, ранит моё и без того израненное воображение – Kirkus Reviews, например, не только существуют с 1933 года, но и вручают собственные литературные призы в разных номинациях): они назвали небольшую повесть венгерского классика Ласло Краснахоркаи Chasing Homer (в русском переводе Юрия Гусева – «Гомер навсегда») «постмодернистским исследованием отчуждения и изгнания» и «блестящей работой, подтверждающей пословицу о том, что даже у параноиков есть враги».

Итак, неназванный главный герой, у которого почти нет прошлого (мы только знаем, что он изучал некоторые древние языки, а ещё мандаринский, японский и иврит), спасается от неназванных же преследователей где-то в районе Адриатического моря – мы не знаем, почему эти люди преследуют его, но он на первых же страницах убеждает нас, что ему грозит жестокое и неминуемое убийство. Так что бегству подчинена жизнь нашего героя, который, по хочу действия, то предаётся размышлениям об опытах над мышами или манипулировании толпой, то рассказывает о собственных удачных попытках избавления – пусть и временного – от погони: он, например, постоянно меняет направление и умеет сливаться с толпой, это помогает, хоть и не на долго. Важной для повествования географической точкой однажды оказывается остров Млет – хорватская легенда гласит, что именно здесь находится пещера Одиссея, в которой одноимённого отважного путешественника держала в романтическом плену прекрасная Калипсо, нимфа острова Огигия, – и дальше начинается спойлер.

Интеллектуальный триллер – интеллектуальный не в смысле запутанности сюжета, но в смысле модернистского способа изложения с бесконечными предложениями и параноидальным мороком, в котором находится заговаривающийся главный герой, – снабжён сюрреалистическим наивом художника Макса Нойманна и авангардным тревожным саундтреком (каждая глава открывается QR-кодом) композитора и перкуссиониста Миклоша Сильвестра. Это, таким образом, не только книга, но и прекрасный арт-объект – да, о тревоге, паранойе и бесприютности, но какой же упоительной.

Утром написал (раньше я бы сказал «позвонил», но сейчас всё больше пишем — интересно, кстати, телефонные разговоры уходят куда-то и вряд ли вернутся) Миша Калужский: «Марцин Виха, о котором я говорил на всех своих презентациях, умер сегодня от рака». Так получилось, что мы с Мишей последнее время очень много говорили о более или менее современной литературе Центральной Европы и, в том числе, Польши, — именно этой литературе наследует Мишина прекрасная книжка «Несколько историй», из этой литературной традиции (традиций) вообще складывается Мишино культурное мировосприятие.

И — я вдруг задумался — не только Мишино. Если прочитанные книги (и просмотренные фильмы) нас хоть как-то формируют, то Польше я обязан многим. На приключениях Томека я вырос, перечитывал множество раз и, содрогаясь от ужаса перед неминуемыми встречами со шпаной, мечтал о недостижимых путешествиях в страну кенгуру и на тропу войны. Из «Часа пик» Ежи Ставинского я узнал о существовании кризиса среднего возраста (и о среднем возрасте) — не понимаю, чем руководствовались мои родители, когда подсунули мне в том числе и эту книгу, но она меня совершенно перевернула. Да и чешско-еврейский Людвик Ашкенази, навсегда ставший одним из главных в моей жизни авторов, какое-то время получал образование в тогда польском Станиславове (более известном как Ивано-Франковск, но это уже другая история). Примерно половину фильмов Вайды я с юности помнил наизусть — сейчас, пересматривая, снова вспоминаю и не перестаю восхищаться, ну, а фильм Махульского «Ва-банк» со мной всегда, помню каждый кадр и каждую реплику, могу смотреть бесконечно (и периодически это проделываю), с лёгкой руки Андрея Борзенки, одного из самых остроумных людей в мире, мои не побоюсь этого слова легендарные вечеринки в «Мастерской» назывались «Ухо селёдки», и каждую — каждую! — я начинал с бессмертного свинга Хенрика Кузняка — вот это было время. Польша, к тому же, была моей первой настоящей заграницей, до сих пор вспоминаю кассеты битлов, огромные горячие бутерброды и дивной красоты двухэтажный дом в Кракове, где нам с мамой выделили огромную комнату на втором этаже и где я, впервые в жизни, читал Мандельштама. Много, короче говоря, воспоминаний.

Сегодня утром разбирали доставшиеся нам пластинки, среди прочих нашли несколько польских дисков пятидесятых годов с джазом и эстрадой (на одной пластинке девушка вкрадчиво поёт «русскую народную песню» Little Mary, в которой легко угадывается «Мурка»), слушали этот самый джаз — и как раз пришло сообщение от Миши.

Марцин (или Марчин) Виха, как и другие польские авторы, хорошо переведён на русский, спасибо издательствам Ивана Лимбаха и Яромира Хладика. Не уверен, что его эти самые переводы стали бестселлерами — польскую литературу и вообще литературу Центральной Европы не сказать, чтобы пиарили, литературная критика на эти книги особого внимания не обращает, да и критики, по большому счёту, почти что и нет. Очень жаль, будем как-то с Мишей рассказывать, но нас не хватит. Виха умер сегодня, от рака, ему был пятьдесят один год.

Не знаю, зачем я всё это написал, особенно про телефонные разговоры, — так, мысли вслух, в жж это, кажется, называлось «дневничок». Bądź zdrowy!