Понятно, что Ленин в первую очередь был человеком действия, и поэтому подход Плеханова — сидеть и ждать, пока для социалистической революции в "отсталой" России "созреют условия" — ему был отвратителен именно вот этим "сидеть и ждать". Но он не мог просто взять и сказать: а мы не хотим никого ждать, ему нужна была теория. Но поскольку никто никакой годной теории не предложил, он попытался изобрести её сам. И эти поиски толкнули его в сторону прикладной геополитики.
Собственно, тут и родилась концепция, которая в наиболее оформленном виде звучит "империализм как высшая стадия капитализма". Он предлагает рассматривать национальные экономики и общества не сами по себе, а в их динамическом экономическом взаимодействии друг с другом. И делает главный вывод: капитализм есть явление всемирное, а эксплуатация работает так: после того, как в "развитых" странах достигнут предел возможностей промышленной технологии, капитал толкает свои правительства на ограбление стран менее развитых. Соответственно, и социалистическую революцию надо понимать не как делаемую отдельно в России или Германии против соответственно российского или германского капитализма, а как делаемую в любой точке мира против мирового же капитала. И если так, тогда всю плехановщину с "условиями" можно отбросить — социалистическую революцию можно и нужно делать в России прямо сейчас, потому что она не против "царизма", так как тот сам лишь орудие мирового капитала, а против этого самого мирового капитала, который и есть главное зло.
Отсюда понятна его позиция в Циммервальде в 1915-м. Что вся эта мировая война — в некотором смысле иллюзия: хотя капиталистические хищники разных стран и стравили свои народы друг с другом в этой всемирной мясорубке, тем не менее их классовые интересы абсолютно одинаковы: спор в конечном счёте идёт лишь о том, чей именно капитал — немецкий, британский, французский, австрийский или русский — будет грабить и эксплуатировать колониальную периферию. Соответственно, и победа ни одной из сторон ничего не даст эксплуатируемым классам в странах-победительницах: наоборот, им станет только хуже. Но зато, рассудил он, эта схватка предоставляет шикарную возможность развернуть полученное "массами" оружие против своих угнетателей — "превратить империалистическую войну в гражданскую". Что и удалось реализовать на практике уже в 1917-м.
Для меня как для реконструктора здесь важнее всего то, что он не столько строил теорию, сколько искал годную теоретическую опору для практического действия, нащупывал тот архимедов рычаг, с помощью которого можно перевернуть мир — и в конце концов таки нащупал. Он не был и не хотел быть серьёзным мыслителем, по некоторым текстам даже складывается ощущение, что он был бы не против, если бы какие-то идеи или подходы кто-то дал себе труда проработать более фундированно и глубоко, потому что у него самого нет на это времени — его целиком отнимает партийная деятельность. Когда он попытался попробовать себя на ниве более фундаментальной философской тематики — "Материализм и эмпириокритицизм" — вышел достаточно убогий памфлет, который стыдно читать, потому что в нём больше сквернословия, чем собственно философии.
Но есть одна вещь, которая делает его на голову сильнее и предшественников, и последователей именно как теоретика. Как ни странно, это юридическое образование. Он мыслил и формулировал строгими правовыми категориями, был юристом до мозга костей. Вершина его творчества — "Государство и революция" — текст, написанный в Разливе летом 17-го, за пару месяцев до октябрьского переворота, содержащий не только обоснование "диктатуры пролетариата" (опять-таки, в строгом правовом смысле слова "диктатура"), но и де-факто опровержение идей Маркса и Энгельса об "отмирании государства". Он чуть ли не единственный из всей этой толпы "социал-демократов" ощущал материю власти на кончиках пальцев — наверное, именно поэтому, в отличие от толпы сменяющих друг друга временщиков 17-го, смог не только взять власть в ходе переворота, но и удержать её и даже переучредить государство на новых основаниях.
Понятно, что Ленин в первую очередь был человеком действия, и поэтому подход Плеханова — сидеть и ждать, пока для социалистической революции в "отсталой" России "созреют условия" — ему был отвратителен именно вот этим "сидеть и ждать". Но он не мог просто взять и сказать: а мы не хотим никого ждать, ему нужна была теория. Но поскольку никто никакой годной теории не предложил, он попытался изобрести её сам. И эти поиски толкнули его в сторону прикладной геополитики.
Собственно, тут и родилась концепция, которая в наиболее оформленном виде звучит "империализм как высшая стадия капитализма". Он предлагает рассматривать национальные экономики и общества не сами по себе, а в их динамическом экономическом взаимодействии друг с другом. И делает главный вывод: капитализм есть явление всемирное, а эксплуатация работает так: после того, как в "развитых" странах достигнут предел возможностей промышленной технологии, капитал толкает свои правительства на ограбление стран менее развитых. Соответственно, и социалистическую революцию надо понимать не как делаемую отдельно в России или Германии против соответственно российского или германского капитализма, а как делаемую в любой точке мира против мирового же капитала. И если так, тогда всю плехановщину с "условиями" можно отбросить — социалистическую революцию можно и нужно делать в России прямо сейчас, потому что она не против "царизма", так как тот сам лишь орудие мирового капитала, а против этого самого мирового капитала, который и есть главное зло.
Отсюда понятна его позиция в Циммервальде в 1915-м. Что вся эта мировая война — в некотором смысле иллюзия: хотя капиталистические хищники разных стран и стравили свои народы друг с другом в этой всемирной мясорубке, тем не менее их классовые интересы абсолютно одинаковы: спор в конечном счёте идёт лишь о том, чей именно капитал — немецкий, британский, французский, австрийский или русский — будет грабить и эксплуатировать колониальную периферию. Соответственно, и победа ни одной из сторон ничего не даст эксплуатируемым классам в странах-победительницах: наоборот, им станет только хуже. Но зато, рассудил он, эта схватка предоставляет шикарную возможность развернуть полученное "массами" оружие против своих угнетателей — "превратить империалистическую войну в гражданскую". Что и удалось реализовать на практике уже в 1917-м.
Для меня как для реконструктора здесь важнее всего то, что он не столько строил теорию, сколько искал годную теоретическую опору для практического действия, нащупывал тот архимедов рычаг, с помощью которого можно перевернуть мир — и в конце концов таки нащупал. Он не был и не хотел быть серьёзным мыслителем, по некоторым текстам даже складывается ощущение, что он был бы не против, если бы какие-то идеи или подходы кто-то дал себе труда проработать более фундированно и глубоко, потому что у него самого нет на это времени — его целиком отнимает партийная деятельность. Когда он попытался попробовать себя на ниве более фундаментальной философской тематики — "Материализм и эмпириокритицизм" — вышел достаточно убогий памфлет, который стыдно читать, потому что в нём больше сквернословия, чем собственно философии.
Но есть одна вещь, которая делает его на голову сильнее и предшественников, и последователей именно как теоретика. Как ни странно, это юридическое образование. Он мыслил и формулировал строгими правовыми категориями, был юристом до мозга костей. Вершина его творчества — "Государство и революция" — текст, написанный в Разливе летом 17-го, за пару месяцев до октябрьского переворота, содержащий не только обоснование "диктатуры пролетариата" (опять-таки, в строгом правовом смысле слова "диктатура"), но и де-факто опровержение идей Маркса и Энгельса об "отмирании государства". Он чуть ли не единственный из всей этой толпы "социал-демократов" ощущал материю власти на кончиках пальцев — наверное, именно поэтому, в отличие от толпы сменяющих друг друга временщиков 17-го, смог не только взять власть в ходе переворота, но и удержать её и даже переучредить государство на новых основаниях.
BY ЧАДАЕВ
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Telegram was founded in 2013 by two Russian brothers, Nikolai and Pavel Durov. 'Wild West' However, the perpetrators of such frauds are now adopting new methods and technologies to defraud the investors. "The argument from Telegram is, 'You should trust us because we tell you that we're trustworthy,'" Maréchal said. "It's really in the eye of the beholder whether that's something you want to buy into." Oleksandra Matviichuk, a Kyiv-based lawyer and head of the Center for Civil Liberties, called Durov’s position "very weak," and urged concrete improvements.
from ms
