История науки по-пацански. Выпуск 6: как срач привел к появлению науки. Часть вторая
Итак, в прошлой части мы рассказали вам о том, как давным давно, в одной научной галактике три ученых придумали клеточную теорию, а потом другой итальянец - как увидеть нейроны в микроскоп и нарисовал их красивые картинки.
Казалось бы, ура! Все увидят - есть ли отдельные клетки в мозге, или это все единая сеть, как в 1871 году, за два года до черной реакции Гольджи сформулировал Йозеф фон Герлах, все танцуют и ждут 30 лет Нобелевской премии - а что, динамит шесть лет как запатентован - его создатель как пить дать денег отслюнявит.
Но случилось другое. Да, Камилло Гольджи, придумавший метод, подхватил теорию Герлаха и чисто авторитетно сформулировал: чуваки, мамой клянусь, никаких анастомозов (разрывов) между отдельными нейронами я тута не вижу. А вот и фоточки в инстаграмме. Сам нарисовал, глядючи в микроскоп.
Но нашелся другой товарищ, не менее горячий, чем итальянец Гольджи - испанец Сантьяго Рамон и Кахаль. То ли у него зрение было получше, то ли рисовал он получше - но он сказал - туфта эти голимые итальянские картинки, смотрите мои - да нет, не на купюры с Альфонсом XII, а на вот это. И правда, рисовал Кахаль лучше, хотя и использовал метод Гольджи и популяризировал его метод.
Но нейробиологи (хотя и нейронаук тогда не было) сразу поделились на две партии - одна за нейроны (даже слово такое придумали - чтобы как-то называть гипотетические пока клетки в мозге), одна - за сеть. Во главе каждой - красавец-ученый, которые только помидорами друг в друга не кидались. На стороне Кахаля людей больше - даже юный Фрейд нейроны зарисовывал, хотя потом увидел все эти страсти, подумал «а пошло оно все на х… черт, а это идея для стартапа» и ушел в коучи, и будущий нобелевский лауреат Фритьоф Нансен, который был учеником Гольджи, но сначала выбрал правильную сторону истории, а потом и вовсе удрал в Арктику. Но фанатов Гольджи тоже хватало - в том числе наш Александр Догель.
Прав оказался Кахаль. В самом конце XIX века Чарльз Шеррингтон окончательно показал наличие тех самых анастомозов - разрывов/соединений между нейронами - и даже слово придумал специальное - синапс. Чтобы потом слышащие слово «соединение» не путали его с воинскими частями.
И что, думаете помогло? Срач между лидерами продолжился до такой степени, что весь ученый люд решил: хватит. В 1906 году в Стокгольме сказали: чуваки, остановитесь. Вот тебе Нобелевская премия, вот - тебе. Благо Нобель разрешил ее разделять между двумя или тремя товарищами. Вот, пригодилось. Правда, товарищи продолжили клеймить друг друга - даже в своих нобелевских лекциях. А нейронауки ждал очередной срач. Какой? Это уже другая история.
На рисунках: Камилло Гольджи, его рисунок гиппокампа, Саньяго Рамон-и-Кахаль и его зарисовка
Итак, в прошлой части мы рассказали вам о том, как давным давно, в одной научной галактике три ученых придумали клеточную теорию, а потом другой итальянец - как увидеть нейроны в микроскоп и нарисовал их красивые картинки.
Казалось бы, ура! Все увидят - есть ли отдельные клетки в мозге, или это все единая сеть, как в 1871 году, за два года до черной реакции Гольджи сформулировал Йозеф фон Герлах, все танцуют и ждут 30 лет Нобелевской премии - а что, динамит шесть лет как запатентован - его создатель как пить дать денег отслюнявит.
Но случилось другое. Да, Камилло Гольджи, придумавший метод, подхватил теорию Герлаха и чисто авторитетно сформулировал: чуваки, мамой клянусь, никаких анастомозов (разрывов) между отдельными нейронами я тута не вижу. А вот и фоточки в инстаграмме. Сам нарисовал, глядючи в микроскоп.
Но нашелся другой товарищ, не менее горячий, чем итальянец Гольджи - испанец Сантьяго Рамон и Кахаль. То ли у него зрение было получше, то ли рисовал он получше - но он сказал - туфта эти голимые итальянские картинки, смотрите мои - да нет, не на купюры с Альфонсом XII, а на вот это. И правда, рисовал Кахаль лучше, хотя и использовал метод Гольджи и популяризировал его метод.
Но нейробиологи (хотя и нейронаук тогда не было) сразу поделились на две партии - одна за нейроны (даже слово такое придумали - чтобы как-то называть гипотетические пока клетки в мозге), одна - за сеть. Во главе каждой - красавец-ученый, которые только помидорами друг в друга не кидались. На стороне Кахаля людей больше - даже юный Фрейд нейроны зарисовывал, хотя потом увидел все эти страсти, подумал «а пошло оно все на х… черт, а это идея для стартапа» и ушел в коучи, и будущий нобелевский лауреат Фритьоф Нансен, который был учеником Гольджи, но сначала выбрал правильную сторону истории, а потом и вовсе удрал в Арктику. Но фанатов Гольджи тоже хватало - в том числе наш Александр Догель.
Прав оказался Кахаль. В самом конце XIX века Чарльз Шеррингтон окончательно показал наличие тех самых анастомозов - разрывов/соединений между нейронами - и даже слово придумал специальное - синапс. Чтобы потом слышащие слово «соединение» не путали его с воинскими частями.
И что, думаете помогло? Срач между лидерами продолжился до такой степени, что весь ученый люд решил: хватит. В 1906 году в Стокгольме сказали: чуваки, остановитесь. Вот тебе Нобелевская премия, вот - тебе. Благо Нобель разрешил ее разделять между двумя или тремя товарищами. Вот, пригодилось. Правда, товарищи продолжили клеймить друг друга - даже в своих нобелевских лекциях. А нейронауки ждал очередной срач. Какой? Это уже другая история.
На рисунках: Камилло Гольджи, его рисунок гиппокампа, Саньяго Рамон-и-Кахаль и его зарисовка
История науки по-пацански. Выпуск 7: как срач привел к появлению науки. Часть третья
Давным-давно, буквально вчера, мы рассказали вам про то, как мегасрач между нейрональной доктриной и ретикулярной теорией в итоге привел к созданию современной нейробиологии (и двум «Нобелевкам» главам противоборствующих партий). Однако мало кто знает, что сразу же после первой нейронаучной войны (как эту «дискуссию» политкорректно называют историки науки), началась вторая, потому что решение одного фундаментального вопроса породило второй.
А началось все в разгар первого срача. Пока на материке костерили друг друга Гольджи и Кахаль (а точнее - даже чуть раньше, через два года после открытия черной реакции), в тогда еще правящей морями Британии 33-летний Ричард Катон от нечего делать (Битлов же не было, Квинов тоже, Шерлока не только еще не сняли - ни с Ливановым, ни с Камбербетчем, но и не написали) вскрыл голову живому кролику. Но не просто так. Он вставил ему в мозг два электрода, подсоединил их к гальванометру, а сам стал всякой азбукой морзе светить грызуну в морду фонариком. И стрелка гальванометра отклонялась в ответ на свет. Это значит, в ответ на внешние стимулы мозг шарашит током, как и подозревали со времен Гальвани.
Катон доложил сие на конференции и опубликовал в престижном British Medical Jоurnal. Но он престижный сейчас, а тогда это было как в вестнике Урюпинского станкостроительного опубликоваться. Потому шо кошерные физиологи тогда тока на немецком публиковались, потому что даст ист фантастиш, ферштейн? А на английском только лохи. Потому никто статьи Катона не заметил, а он продвигаться не стал - пошел в политику, а там мучать няшных кроликов, даже ради науки - чистый зашквар и конец карьеры. И, кстати, удачно скрывал - был даже лорд-мэром Ливерпуля, все битлов ждал.
15 лет спустя - в 1890 году - ничего не подозревающий австрийско-польский еврей Адольф Бек все это переоткрыл - на кроликах и собаках, опубликовал уже «как учили», на немецком… И тут началось: все, кому не лень начали писать - а я тоже такое делал, а я тоже… Полгода длилась вакханалия, даже наш, харьковский Василий Данилевский отметился, но потом не выдержал уже таки Катон и прислал письмо с текстом «подержите мое пиво».
А тут как раз и синапсы открыли. И возник вопрос: и таки шо теперь делать - если нейронщики победили, и между клетками есть разрыв, то как проходит ток? Любой шалопай знает, шо если перерезать провод, телевизор погаснет. А если между нейронами есть разрывы, то как ток с одного на другой перескакивает?
В голову приходили две версии: первая - шо между нейронами-проводами есть скрутки. То есть синапс - недавно выдуманное слово - электрический. Вторая - шо один нейрон другому кидает какой-то химический сигнал. И синапс - химический. Нейромир обрадовался -ура, снова махач! И снова поделился на две партии - примерно на треть века. Ну а тот, кто поставил точку в этой войне, как уже водится, получил Нобелевскую премию - всего за один поставленный эксперимент. Но это уже совсем другая история, о которой - завтра.
На фото - Ричард Катон в одеянии лорд-мэра Ливерпуля, Адольф Бек и записанные им сигналы от собаки.
Давным-давно, буквально вчера, мы рассказали вам про то, как мегасрач между нейрональной доктриной и ретикулярной теорией в итоге привел к созданию современной нейробиологии (и двум «Нобелевкам» главам противоборствующих партий). Однако мало кто знает, что сразу же после первой нейронаучной войны (как эту «дискуссию» политкорректно называют историки науки), началась вторая, потому что решение одного фундаментального вопроса породило второй.
А началось все в разгар первого срача. Пока на материке костерили друг друга Гольджи и Кахаль (а точнее - даже чуть раньше, через два года после открытия черной реакции), в тогда еще правящей морями Британии 33-летний Ричард Катон от нечего делать (Битлов же не было, Квинов тоже, Шерлока не только еще не сняли - ни с Ливановым, ни с Камбербетчем, но и не написали) вскрыл голову живому кролику. Но не просто так. Он вставил ему в мозг два электрода, подсоединил их к гальванометру, а сам стал всякой азбукой морзе светить грызуну в морду фонариком. И стрелка гальванометра отклонялась в ответ на свет. Это значит, в ответ на внешние стимулы мозг шарашит током, как и подозревали со времен Гальвани.
Катон доложил сие на конференции и опубликовал в престижном British Medical Jоurnal. Но он престижный сейчас, а тогда это было как в вестнике Урюпинского станкостроительного опубликоваться. Потому шо кошерные физиологи тогда тока на немецком публиковались, потому что даст ист фантастиш, ферштейн? А на английском только лохи. Потому никто статьи Катона не заметил, а он продвигаться не стал - пошел в политику, а там мучать няшных кроликов, даже ради науки - чистый зашквар и конец карьеры. И, кстати, удачно скрывал - был даже лорд-мэром Ливерпуля, все битлов ждал.
15 лет спустя - в 1890 году - ничего не подозревающий австрийско-польский еврей Адольф Бек все это переоткрыл - на кроликах и собаках, опубликовал уже «как учили», на немецком… И тут началось: все, кому не лень начали писать - а я тоже такое делал, а я тоже… Полгода длилась вакханалия, даже наш, харьковский Василий Данилевский отметился, но потом не выдержал уже таки Катон и прислал письмо с текстом «подержите мое пиво».
А тут как раз и синапсы открыли. И возник вопрос: и таки шо теперь делать - если нейронщики победили, и между клетками есть разрыв, то как проходит ток? Любой шалопай знает, шо если перерезать провод, телевизор погаснет. А если между нейронами есть разрывы, то как ток с одного на другой перескакивает?
В голову приходили две версии: первая - шо между нейронами-проводами есть скрутки. То есть синапс - недавно выдуманное слово - электрический. Вторая - шо один нейрон другому кидает какой-то химический сигнал. И синапс - химический. Нейромир обрадовался -ура, снова махач! И снова поделился на две партии - примерно на треть века. Ну а тот, кто поставил точку в этой войне, как уже водится, получил Нобелевскую премию - всего за один поставленный эксперимент. Но это уже совсем другая история, о которой - завтра.
На фото - Ричард Катон в одеянии лорд-мэра Ливерпуля, Адольф Бек и записанные им сигналы от собаки.
История науки по-пацански. Выпуск 8: как срач привел к появлению науки. Часть четвертая
Краткое содержание предыдущих серий, опубликованных давным-давно. Сначала Камилло Гольджи и Сантьяго Рамон-и-Кахаль спорили-спорили о том, есть ли в мозге разрывы между клетками. Разрывы нашли, слово «нейрон» придумали, синапсы организовали, «Нобеля» попилили пополам, но правоту так и не признали.
Параллельно куча физиологов развлекалась тем, что вскрывала головы кроликам, собакам и обезьянам, вставляла туда электроды и любовалась тем, как стрелка осциллографа, пардон - гальванометра - реагирует на предъявляемые животному стимулы в виде хлопка ладонями или магниевой вспышки.
И возник вопрос: а это вообще как? Если нейрон от нейрона отделен щелью по имени синапс, то как ток с одного на другой перепрыгивает? Мир снова разделился. Одни нейроученые считали, что контакт там чисто электрический - просто коротит, и все. Другие говорили - не, у нейронов типа романтика, они так просто того-этого не могут, должна быть какая-то химия между ними. И началась вторая нейронаучная война, а попросту - срач между «электриками» и «химиками». Здесь предводителей не было, но с каждой стороны солидных чуваков хватало. Например, Джон Экклс сначала был чистым электриком, потом, когда немцы придумали табун и зарин - химически дейстсвующие на те самые синапсы - перешел на светлую сторону силы и даже потом «Нобелевку» получил.
А среди «химиков» мы отметим товарища Отто Лёви (если вдруг у вас случится деменция с тельцами Леви - так это не он, это другой Леви, Фриц). Он сразу же занял позицию химического синапса, но лет 20 говорил: чуваки, мамой клянусь - химический. Вот век воли не видать. Но доказать - не могу. Так длилось до прекрасной пасхальной ночи 1921 года. Все нормальные люди святили яйца и куличи, а Лёви дрых. И видел сон, как ставит эксперимент, доказывающий правоту химической теории. Чувака подбросило, он включил свет и записал свой сон на бумаге, которую предусмотрительно держал на прикроватном столике.
Утром Лёви проснулся и понял, шо он - редкий лох. А именно: во-первых, он не может вспомнить свой сон. Во-вторых, некий шлемазл записал этот сон такими каракулями, шо даже он прочитать не может. А, стоп, это же он сам и писал.
Но, по счастию, сон тоже оказался упорным, и пришел в гости к Лёви второй раз уже следующей ночью. Тогда наш герой уже не стал ничего писать, а пошел в предусмотрительно обустроенную дома лабораторию, где уже ждали смерти две предусмотрительно заготовленные лягушки.
Не, эксперимент был изящным - один из самых красивых в истории науки. У одной несостоявшейся царевны (и не поговорил, и не поцеловал), Леви сразу же забрал сердце. В смысле, изолировал и начал омывать его физраствором. Стимулируя блуждающий нерв, проходящий и там, он заставлял сердце (лягушки, не свое) биться медленнее. Потом брал каплю физраствора, и капал на сердце второй лягушки, где ничего не стимулировал. И это сердце тоже билось медленнее. Сердце же самого Лёви забилось быстрее - вот же оно! Значит, нейроны, идущие в сердце, выделяют некое вещество (Лёви назвал его «вагустоф» - «субстанцией блуждающего нерва»), которые передают сигнал мышечным клеткам, и заставляют их что-то делать.
Так были открыты нейромедиаторы, а вагустоф оказался банальным ацетилхолином, который уже к тому времени открыл Генри Дейл (самостоятельно, без Чипа и Гаечки). Дейл с Леви получили свою Нобелевскую премию, которая окончила вторую нейронаучную войну. Тут обошлось без обгаживания друг друга в лекциях, а нейронауки вышли на совершенно новый уровень. Но это уже совсем другая история.
На фото - Отто Лёви и схема его эксперимента.
Краткое содержание предыдущих серий, опубликованных давным-давно. Сначала Камилло Гольджи и Сантьяго Рамон-и-Кахаль спорили-спорили о том, есть ли в мозге разрывы между клетками. Разрывы нашли, слово «нейрон» придумали, синапсы организовали, «Нобеля» попилили пополам, но правоту так и не признали.
Параллельно куча физиологов развлекалась тем, что вскрывала головы кроликам, собакам и обезьянам, вставляла туда электроды и любовалась тем, как стрелка осциллографа, пардон - гальванометра - реагирует на предъявляемые животному стимулы в виде хлопка ладонями или магниевой вспышки.
И возник вопрос: а это вообще как? Если нейрон от нейрона отделен щелью по имени синапс, то как ток с одного на другой перепрыгивает? Мир снова разделился. Одни нейроученые считали, что контакт там чисто электрический - просто коротит, и все. Другие говорили - не, у нейронов типа романтика, они так просто того-этого не могут, должна быть какая-то химия между ними. И началась вторая нейронаучная война, а попросту - срач между «электриками» и «химиками». Здесь предводителей не было, но с каждой стороны солидных чуваков хватало. Например, Джон Экклс сначала был чистым электриком, потом, когда немцы придумали табун и зарин - химически дейстсвующие на те самые синапсы - перешел на светлую сторону силы и даже потом «Нобелевку» получил.
А среди «химиков» мы отметим товарища Отто Лёви (если вдруг у вас случится деменция с тельцами Леви - так это не он, это другой Леви, Фриц). Он сразу же занял позицию химического синапса, но лет 20 говорил: чуваки, мамой клянусь - химический. Вот век воли не видать. Но доказать - не могу. Так длилось до прекрасной пасхальной ночи 1921 года. Все нормальные люди святили яйца и куличи, а Лёви дрых. И видел сон, как ставит эксперимент, доказывающий правоту химической теории. Чувака подбросило, он включил свет и записал свой сон на бумаге, которую предусмотрительно держал на прикроватном столике.
Утром Лёви проснулся и понял, шо он - редкий лох. А именно: во-первых, он не может вспомнить свой сон. Во-вторых, некий шлемазл записал этот сон такими каракулями, шо даже он прочитать не может. А, стоп, это же он сам и писал.
Но, по счастию, сон тоже оказался упорным, и пришел в гости к Лёви второй раз уже следующей ночью. Тогда наш герой уже не стал ничего писать, а пошел в предусмотрительно обустроенную дома лабораторию, где уже ждали смерти две предусмотрительно заготовленные лягушки.
Не, эксперимент был изящным - один из самых красивых в истории науки. У одной несостоявшейся царевны (и не поговорил, и не поцеловал), Леви сразу же забрал сердце. В смысле, изолировал и начал омывать его физраствором. Стимулируя блуждающий нерв, проходящий и там, он заставлял сердце (лягушки, не свое) биться медленнее. Потом брал каплю физраствора, и капал на сердце второй лягушки, где ничего не стимулировал. И это сердце тоже билось медленнее. Сердце же самого Лёви забилось быстрее - вот же оно! Значит, нейроны, идущие в сердце, выделяют некое вещество (Лёви назвал его «вагустоф» - «субстанцией блуждающего нерва»), которые передают сигнал мышечным клеткам, и заставляют их что-то делать.
Так были открыты нейромедиаторы, а вагустоф оказался банальным ацетилхолином, который уже к тому времени открыл Генри Дейл (самостоятельно, без Чипа и Гаечки). Дейл с Леви получили свою Нобелевскую премию, которая окончила вторую нейронаучную войну. Тут обошлось без обгаживания друг друга в лекциях, а нейронауки вышли на совершенно новый уровень. Но это уже совсем другая история.
На фото - Отто Лёви и схема его эксперимента.
История науки по-пацански. Выпуск 9: как свадебное путешествие помогло зеленой энергетике
Давным-давно, за год до Бородинского сражения, в валлийском Суонси (что на зависть Чайковскому переводится как «Лебединое море») родился мальчик Билли. Уильям то бишь. Фамилия у него была по-нашему Гроув, правда раньше его писали как «Грове».
Папа у Билли был, как неправильно переводят, заместитель лейтенанта. На самом деле чин его был сильно повыше, deputy lieutenant - это заместитель председателя совета графства по делам территориальной армии. Чиновничий сын должен был получить правильную профессию - юриста. И Билл уже даже получил «вызов в бар». Правда, call to bar это не побухать, а получение лицензии адвоката.
Но тут была одна проблема. В то время все бредили электрохимией. Все придумывали гальванические элементы. Даниэль - вон, уже бабло стрижет настолько, что даже Борис (он же Мориц) Якоби к нему подмазывается. Гроув тоже хотел. Но папа хотел адвокатской практики. Где время взять.
По счастью, у джентльменов есть один способ выкроить себе немного времени - жениться. В данном случае - по давней любви. Билли сделал предложение Эмме Марии Поулс, в которую был влюблен с 18 лет, и укатил с ней в свадебное путешествие, где и занялся тем, чем уважающие себя мужики занимаются, уединившись с дамой - да, именно этим. А потом - изобретением химических источников тока.
Но в путешествии ему пришла очччень странная идея. Вот есть водород. Если смешать его с кислородом и поджечь, будет бадабум. И вода. При этом при образовании бадамума и воды водород окисляется, а кислород восстанавливается. Гроув подумал - а если эту реакцию разделить на половинки, и каждую провести на своем электроде, покрытом платиной - как катализатором. Тогда между электродами потечет ток. Юный Гроув написал зрелому Фарадею - и тот ему ответил: чувак, ты гений. Ты придумал водородный топливный элемент, который будет главным двигателем четвертого энергоперехода, на нем будут работать водоробусы и погрузчики, в далекой страшной России будут Центры компетенций создавать… А, ты про сейчас спрашиваешь? Не, сейчас это нафиг никому не надо, даже аккумуляторы только через 20 лет изобретут. Но прикольная игрушка, зачет!
Думаете, Гроув расстроился? Ничего подобного! Он быстро изобрел и «обычный» гальванический элемент, да покруче, чем у Даниэля, заработал на нем кучу бабла, и вернулся к своей адвокатской практике, работая только «в охотку», в свободное время совершенствуя свой топливный элемент (ну а вдруг водоробус раньше времени изобретут), работая в области фотографии, и много еще чего. Где он брал на это время? Ну, по крайней мере, обошлось без свадебных путешествий.
На иллюстрациях: портрет Уильяма Гроува, рисунок топливного элемента из письма к Фарадею, гальванический элемент Гроува и карикатура на Гроува из Vanity Fair.
Давным-давно, за год до Бородинского сражения, в валлийском Суонси (что на зависть Чайковскому переводится как «Лебединое море») родился мальчик Билли. Уильям то бишь. Фамилия у него была по-нашему Гроув, правда раньше его писали как «Грове».
Папа у Билли был, как неправильно переводят, заместитель лейтенанта. На самом деле чин его был сильно повыше, deputy lieutenant - это заместитель председателя совета графства по делам территориальной армии. Чиновничий сын должен был получить правильную профессию - юриста. И Билл уже даже получил «вызов в бар». Правда, call to bar это не побухать, а получение лицензии адвоката.
Но тут была одна проблема. В то время все бредили электрохимией. Все придумывали гальванические элементы. Даниэль - вон, уже бабло стрижет настолько, что даже Борис (он же Мориц) Якоби к нему подмазывается. Гроув тоже хотел. Но папа хотел адвокатской практики. Где время взять.
По счастью, у джентльменов есть один способ выкроить себе немного времени - жениться. В данном случае - по давней любви. Билли сделал предложение Эмме Марии Поулс, в которую был влюблен с 18 лет, и укатил с ней в свадебное путешествие, где и занялся тем, чем уважающие себя мужики занимаются, уединившись с дамой - да, именно этим. А потом - изобретением химических источников тока.
Но в путешествии ему пришла очччень странная идея. Вот есть водород. Если смешать его с кислородом и поджечь, будет бадабум. И вода. При этом при образовании бадамума и воды водород окисляется, а кислород восстанавливается. Гроув подумал - а если эту реакцию разделить на половинки, и каждую провести на своем электроде, покрытом платиной - как катализатором. Тогда между электродами потечет ток. Юный Гроув написал зрелому Фарадею - и тот ему ответил: чувак, ты гений. Ты придумал водородный топливный элемент, который будет главным двигателем четвертого энергоперехода, на нем будут работать водоробусы и погрузчики, в далекой страшной России будут Центры компетенций создавать… А, ты про сейчас спрашиваешь? Не, сейчас это нафиг никому не надо, даже аккумуляторы только через 20 лет изобретут. Но прикольная игрушка, зачет!
Думаете, Гроув расстроился? Ничего подобного! Он быстро изобрел и «обычный» гальванический элемент, да покруче, чем у Даниэля, заработал на нем кучу бабла, и вернулся к своей адвокатской практике, работая только «в охотку», в свободное время совершенствуя свой топливный элемент (ну а вдруг водоробус раньше времени изобретут), работая в области фотографии, и много еще чего. Где он брал на это время? Ну, по крайней мере, обошлось без свадебных путешествий.
На иллюстрациях: портрет Уильяма Гроува, рисунок топливного элемента из письма к Фарадею, гальванический элемент Гроува и карикатура на Гроува из Vanity Fair.
История науки по-пацански. Выпуск 10: как Эйнштейну «Нобеля» не давали
Давным-давно в одной научной галактике в семье хозяина предприятия «Пух и Перья» (ну, положим, называлось оно иначе, но производило именно их) родился человек, который потом разнес в пух и перья современную ему физику. Не сам, конечно, помогли ему, но факт остается фактом - Альберт Эйнштейн наворотил в физике многое.
При этом выделываться и мифы о себе создавать наш герой любил с детства. Вот, например, учился сначала в немецкой школе, а закончил швейцарскую школу. И никому не сказал, что в Германии оценивают всех по 10-балльной шкале, а в Швейцарии - по 6-балльной. Ну это ему коучи из будущего занесли, чтобы можно было говорить - вон, смотрите, даже у Эйнштейна было 6 по физике и математике, а это твердый трояк по-нашему, платите мне денежки и ваш сын станет гением! Если б все знали, что Алик учился на 4-5 по-нашему, - где таки мистика, где таки сострадание непризнанному гению!
Тем не менее, факт: в 1905 году 26-летний почти никому неизвестный хрен публикует три статьи, которые создают Специальную теорию относительности, основы квантовой теории и перетряхивают всю статфизику. Поэтому в историю науки год вписали как «Год, когда все физики охренели», но потом передумали, зачеркнули и написали Annus Mirabilis - год чудес.
Шли годы, смеркалось. Эйнштейн через 10 лет создал Общую теорию относительности, и, в общем, постоянно ставил Нобелевский комитет в неудобную позу - с одной стороны, ясно, шо гений. С другой стороны, давать премию за ЭТО (ну ок, за ОТО и СТО) - это положить болт на завещание Нобеля, который говорил о пользе для человечества. Хорошо еще, что Первая мировая какое-то время позволила вообще не присуждать премию. Но в 1921 году ситуация стала совсем фиговой: номинируют почти только Эйнштейна - с одной стороны. С другой, в Нобелевском комитете появился совсем уж редкий гад - лауреат по физиологии и медицине (ну ошиблись с наукой) физик Альвар Гульстранд.
Оптик Гульстранд получил своего «Нобеля» за работы по оптике глаза и был совсем старорежимен. Всю эту новую физику, планка-шманка, гейзенберга-фихтенгольца не переносил на дух. И вот, когда комитет собрался выбирать лауреата 1921 года, он заверещал: «Эйнштейн никогда не должен получить Нобелевскую премию, даже если весь остальной мир потребует этого». Ну, если б только заверещал - ладно, но он же еще в устав премии и в завещание тычет. А на дворе не 2021, а 1921. Ни спутников, ни GPS, которые на практике теорию относительности используют, еще и в проекте нет. И вот шо делать? Не дать Эйнштейну, а дать кому-то левому - волками позорными прослывешь, дать - этот швед беснуется и пальчиком в документы тычет…
Кто-то умный (ученые все же) нашелся: а давайте… никому не дадим! Я читал устав, так можно. Возьмем год на подумать, а там - или ишак, или падишах.
В итоге в 1921 году лауреата не назвали, а через год и на этот болт нашлась контрагайка. Среди одной из заявок с номинацией Эйнштейна нашлась та, которая была не за теорию относительности, а за фотоэффект.
Йоу, сказали физики. Солнечные батареи - это круто! Мы же в Швеции, будущей родине Греты Тунберг - и ты, товарищ Гульстранд, вот попробуй что сказать против нашей Греты или зеленой повесточки. Потомки проклянут!
Пришлось Гульстранду заткнуться, а Нобелевскому комитету дать таки Эйнштейну премию. За фотоэффект. А карандашом дописали: «и потому, что молодец». Как Квартет И наградил генерала Бурдуна. Не, конечно, на церемонии звучало «за выдающиеся заслуги в теоретической физике», но мы-то с вами понимаем…
На фото: Эйнштейн, его аттестат по шестибалльной шкале и портрет Альвара Гульстранда.
Давным-давно в одной научной галактике в семье хозяина предприятия «Пух и Перья» (ну, положим, называлось оно иначе, но производило именно их) родился человек, который потом разнес в пух и перья современную ему физику. Не сам, конечно, помогли ему, но факт остается фактом - Альберт Эйнштейн наворотил в физике многое.
При этом выделываться и мифы о себе создавать наш герой любил с детства. Вот, например, учился сначала в немецкой школе, а закончил швейцарскую школу. И никому не сказал, что в Германии оценивают всех по 10-балльной шкале, а в Швейцарии - по 6-балльной. Ну это ему коучи из будущего занесли, чтобы можно было говорить - вон, смотрите, даже у Эйнштейна было 6 по физике и математике, а это твердый трояк по-нашему, платите мне денежки и ваш сын станет гением! Если б все знали, что Алик учился на 4-5 по-нашему, - где таки мистика, где таки сострадание непризнанному гению!
Тем не менее, факт: в 1905 году 26-летний почти никому неизвестный хрен публикует три статьи, которые создают Специальную теорию относительности, основы квантовой теории и перетряхивают всю статфизику. Поэтому в историю науки год вписали как «Год, когда все физики охренели», но потом передумали, зачеркнули и написали Annus Mirabilis - год чудес.
Шли годы, смеркалось. Эйнштейн через 10 лет создал Общую теорию относительности, и, в общем, постоянно ставил Нобелевский комитет в неудобную позу - с одной стороны, ясно, шо гений. С другой стороны, давать премию за ЭТО (ну ок, за ОТО и СТО) - это положить болт на завещание Нобеля, который говорил о пользе для человечества. Хорошо еще, что Первая мировая какое-то время позволила вообще не присуждать премию. Но в 1921 году ситуация стала совсем фиговой: номинируют почти только Эйнштейна - с одной стороны. С другой, в Нобелевском комитете появился совсем уж редкий гад - лауреат по физиологии и медицине (ну ошиблись с наукой) физик Альвар Гульстранд.
Оптик Гульстранд получил своего «Нобеля» за работы по оптике глаза и был совсем старорежимен. Всю эту новую физику, планка-шманка, гейзенберга-фихтенгольца не переносил на дух. И вот, когда комитет собрался выбирать лауреата 1921 года, он заверещал: «Эйнштейн никогда не должен получить Нобелевскую премию, даже если весь остальной мир потребует этого». Ну, если б только заверещал - ладно, но он же еще в устав премии и в завещание тычет. А на дворе не 2021, а 1921. Ни спутников, ни GPS, которые на практике теорию относительности используют, еще и в проекте нет. И вот шо делать? Не дать Эйнштейну, а дать кому-то левому - волками позорными прослывешь, дать - этот швед беснуется и пальчиком в документы тычет…
Кто-то умный (ученые все же) нашелся: а давайте… никому не дадим! Я читал устав, так можно. Возьмем год на подумать, а там - или ишак, или падишах.
В итоге в 1921 году лауреата не назвали, а через год и на этот болт нашлась контрагайка. Среди одной из заявок с номинацией Эйнштейна нашлась та, которая была не за теорию относительности, а за фотоэффект.
Йоу, сказали физики. Солнечные батареи - это круто! Мы же в Швеции, будущей родине Греты Тунберг - и ты, товарищ Гульстранд, вот попробуй что сказать против нашей Греты или зеленой повесточки. Потомки проклянут!
Пришлось Гульстранду заткнуться, а Нобелевскому комитету дать таки Эйнштейну премию. За фотоэффект. А карандашом дописали: «и потому, что молодец». Как Квартет И наградил генерала Бурдуна. Не, конечно, на церемонии звучало «за выдающиеся заслуги в теоретической физике», но мы-то с вами понимаем…
На фото: Эйнштейн, его аттестат по шестибалльной шкале и портрет Альвара Гульстранда.
История науки по-пацански. Выпуск 11: о доказательности в искусствоведении
Давным-давно в одной древнерусской галактике жил себе князь Андрей Боголюбский. Не, ученым он не был - любил властвовать, посему сговорился с владимиро-суздальскими боярами и свалил от папы своего Юрия, который Долгорукий, из Киева. Про Андрея можно многое говорить, пацан был тот еще (сынуля его, например, женился на царице Тамаре - правда забухал, как не в себя, и жена выгнала его в Стамбул-Константинополь и нашла себе мужа поинтереснее, а сам князь, например, отправлял войска брать Новгород Великий и приятельствовал с Фридрихом Барбароссой, который ему зодчих и камнесечцев прислал по бартеру). Но сейчас наш базар не о самом Андрее. Главное то, что от него осталось - это потрясающий храм Покрова на Нерли 1160-х годов, который любящий пафос Андрей построил на подплыве к своей резиденции. Она выглядела не так, как сейчас, но важно то, что мастера украсили ее белокаменной резьбой. И в центральной закомаре мы видим царя Давида, который поет песнь всему живому.
Прошло четверть века - и во Владимире младшой брат Андрея, князь Всеволод, отец-герой, прозванный за это Большим Гнездом (но может, и за пафосные хоромы во Владимире), построил свой домовой храм в честь себя, то есть - Дмитрия Солунского (у них, князей, так принято - в христианстве имя одно, а так, для людей - другое, княжеское, иначе другие пацаны не поймут). И тоже украсил его резьбой. Правда, мастера были импортозамещенные (тогдашние РИА Новости на пергамене гордо сообщили, шо «не ища мастеры от немець» - уже тогда шольцопочитание было не в моде, хотя немцами все не говорящие на православном звались), но не суть. Суть в том, шо на центральной закомаре был тоже мужик с музыкальным инструментом типа псалтирь (почти как гусли).
И вот тут уже начинается наука. Чуть менее давным-давно, через 800 лет после Андрея и Всеволода, жил крутой (без «б», крупнейший специалист по белокаменной резьбе своего времени) искусствовед Георгий Карлович Вагнер. Который увидел двух мужиков с (зачеркнуто)балалайками и медведями псалтирями и зверями, и решил разобраться.
На рельефе более раннего здании было написано: Давид. Тут все понятно. Но буковок на рельефе храма Всеволода не было. И тут Вагнер, чувствуя простор для мысли и призвав на мощь все искусствоведческие методы, выдает классный конструкт: дескать, на Дмитриевском соборе мы видим Шломо. В смысле, Сулеймана ибн Дауда. В смысле - царя Соломона, Давидова сына.
И обосновал это так: Дмитровский собор как бы «принимает» символическую эстафету у церкви Покрова на Нерли, выстроенной его старшим братом и предшественником на владимирском столе. Поэтому на нем изображен сын Давида, тоже царь и тоже любитель песни — Соломон. В работах Вагнера приводилась масса логичных аргументов в пользу этой практически безупречной теории.
Но потом пришел лесник и всех выгнал. В смысле, пришли реставраторы. И поднялись к рельефу, и увидели, шо надпись там таки есть, только за века забилась всяким мусором, пылью, штукатуркой и краской. А когда почистили ее, прочитали: «Давид». В общем, всю малину обломали. И так бывает.
На фото: Георгий Вагнер, храм Покрова на Нерли, Дмитровский собор во Владимире и оба рельефа именем Давида. Угадайте, где какой.
Давным-давно в одной древнерусской галактике жил себе князь Андрей Боголюбский. Не, ученым он не был - любил властвовать, посему сговорился с владимиро-суздальскими боярами и свалил от папы своего Юрия, который Долгорукий, из Киева. Про Андрея можно многое говорить, пацан был тот еще (сынуля его, например, женился на царице Тамаре - правда забухал, как не в себя, и жена выгнала его в Стамбул-Константинополь и нашла себе мужа поинтереснее, а сам князь, например, отправлял войска брать Новгород Великий и приятельствовал с Фридрихом Барбароссой, который ему зодчих и камнесечцев прислал по бартеру). Но сейчас наш базар не о самом Андрее. Главное то, что от него осталось - это потрясающий храм Покрова на Нерли 1160-х годов, который любящий пафос Андрей построил на подплыве к своей резиденции. Она выглядела не так, как сейчас, но важно то, что мастера украсили ее белокаменной резьбой. И в центральной закомаре мы видим царя Давида, который поет песнь всему живому.
Прошло четверть века - и во Владимире младшой брат Андрея, князь Всеволод, отец-герой, прозванный за это Большим Гнездом (но может, и за пафосные хоромы во Владимире), построил свой домовой храм в честь себя, то есть - Дмитрия Солунского (у них, князей, так принято - в христианстве имя одно, а так, для людей - другое, княжеское, иначе другие пацаны не поймут). И тоже украсил его резьбой. Правда, мастера были импортозамещенные (тогдашние РИА Новости на пергамене гордо сообщили, шо «не ища мастеры от немець» - уже тогда шольцопочитание было не в моде, хотя немцами все не говорящие на православном звались), но не суть. Суть в том, шо на центральной закомаре был тоже мужик с музыкальным инструментом типа псалтирь (почти как гусли).
И вот тут уже начинается наука. Чуть менее давным-давно, через 800 лет после Андрея и Всеволода, жил крутой (без «б», крупнейший специалист по белокаменной резьбе своего времени) искусствовед Георгий Карлович Вагнер. Который увидел двух мужиков с (зачеркнуто)
На рельефе более раннего здании было написано: Давид. Тут все понятно. Но буковок на рельефе храма Всеволода не было. И тут Вагнер, чувствуя простор для мысли и призвав на мощь все искусствоведческие методы, выдает классный конструкт: дескать, на Дмитриевском соборе мы видим Шломо. В смысле, Сулеймана ибн Дауда. В смысле - царя Соломона, Давидова сына.
И обосновал это так: Дмитровский собор как бы «принимает» символическую эстафету у церкви Покрова на Нерли, выстроенной его старшим братом и предшественником на владимирском столе. Поэтому на нем изображен сын Давида, тоже царь и тоже любитель песни — Соломон. В работах Вагнера приводилась масса логичных аргументов в пользу этой практически безупречной теории.
Но потом пришел лесник и всех выгнал. В смысле, пришли реставраторы. И поднялись к рельефу, и увидели, шо надпись там таки есть, только за века забилась всяким мусором, пылью, штукатуркой и краской. А когда почистили ее, прочитали: «Давид». В общем, всю малину обломали. И так бывает.
На фото: Георгий Вагнер, храм Покрова на Нерли, Дмитровский собор во Владимире и оба рельефа именем Давида. Угадайте, где какой.