на языке моего тела
пусть говорит умирающий вечер
пока в холодной воде звёзд
не захлебнётся
последнее слово нашего языка

Любовь - это полумесяц зарождающегося. Земная любовь - всегда меньше своего проекта, своего плана, она подвижна, пуглива, волоока. Её алый рот полон молитв и невыразимого тёмного логоса. Она смотрит из-за ветвей - прячется, она глядит глазами птиц - улетает, она созерцает саму себя в отражении и безмолствует, ожидая собственного андрогина.

Руки её тонки, но на них держится все дыхание космоса, в волосах струятся подземные источники, а на бледной коже можно разглядеть созвездия родинок.

Любовь - наливается, как черешня, чёрной кровью меланхолии, сколько бы ты ни съел, и ни выпил, она не утолит жажды, напротив, она также солона, как и сладка, и с каждым  глотком пить захочется ещё. Её губы - это источник,  происхождение которого не станет известным. Даже те, кто утверждает обратное, и говорят о любви, как о катафатическом богословии, ничего не знают ни о подлинной любви, ни о подлинных свойствах божества.

Когда моё сердца сдавливала щемящая тоска, и я думала, что это и есть смерть - это была любовь. Она летела над землею, и находила приют в окрестностях моего сердца. Она пила из него, и рот её алел, наполняясь славословиями - к источнику её происхождения.

А затем она улетела, оставляя  разорение и пустоту, выженную землю и отправленные источники. И труд - возделывать разоренную землю и исцелять её,  равен тому, которую дал Господь Адаму и Еве после грехопадения. Но семечко, брошенное ею, ждёт своего часа в выженной земле моего сердца.

9.12.23

Образ солнца был для меня неотрывен от образа смерти

Юкио Мисима

***
солнце падает в океан,
солнце моё - золотой капкан,
тихий шёпот, медовый сок,
и во мне солнца тёмного волосок

крутит пряжу чёрную веретено,
сердце в ткань словесную облачено,
покажи мне, солнце, где свет и тьма,
в реках вен - где свобода, а где тюрьма

будь мне, солнце, пастырь подземных вод,
будь мне - птица, любящая небосвод,
неприрученным лотосом из огня,
нитью света, которой расшита тьма

в сердце возлюбленном - звёздным тайным вином,
лабиринтом, лесом и вещим сном,
поцелуем - как птица на божий зов,
плащаницей света твоих даров

страх
обнажённого дерева,
пробудившегося
зимой

ветки,
промёрзшие насмерть,
ворон клюёт –
словно хирург ампутирует пальцы

сновиденьем кошмарным
пробуждённое дерево –
антибудда,
не вместивший
собственного страдания

давай поговорим на языке птиц
на рунах молчания,
на осеннем ветре отчаянья

давай поговорим
символами и знаками,
небесными зодиаками

расскажи о садах и цветах чёрной земли,
расскажи о боли и её плодах
у тебя внутри

а у меня - мечи,
остывший пламень свечи
бессонницы письмена

помню те времена,
когда не нужны слова -
вся жизнь поместилась в стихи,

как в тело вместилась душа
и звёзды твоей любви..

Если, поэт, я умею живописать словом («живописи подобна поэзия» — «ut pictura poësis» — говорила, за древним Симонидом, устами Горация классическая поэтика), — живописать так, что воображение слушателя воспроизводит изображенное мною с отчетливою наглядностью виденного, и вещи, мною названные, представляются его душе осязательно-выпуклыми и жизненнокрасочными, отененными или осиянными, движущимися или застылыми, сообразно природе их зрительного явления; если, поэт, я умею п ет ь с волшебною силой (ибо, «мало того, чтобы стихи были прекрасными: пусть будут они еще и сладостны, своенравно влекут душу слушателя, куда ни захотят», — «non satis est pulchra esse poëmata, dulcia sunto et quocumque volent mum auditoris agunto», — так говорила об этом нежном насилии устами Горация классическая поэтика), — если я умею петь столь сладкогласно и властно, что обаянная звуками душа послушно вслед за моими флейтами, тоскует моим желанием печалится моею печалью, загорается моим восторгом, и согласны биением сердца ответствует слушатель всем содраганиям музы кальной волны, несущей певучую поэму; если, поэт и мудрец, я владею познанием вещей и, услаждая сердце слушателя, наставляю его разум и воспитываю его волю; — но если, увенчанный тройным венцом певучей власти, я, поэт не умею, при всем том тройном очаровании, заставить самое душу слушателя петь со мною другим, нежели я, голосом, не унисоном ее психологической поверхности, но контрапунктом ее сокровенной глубины, — петь о том, что глубже показанных мною глубин и выше разоблаченных мною высот, — если мой слушатель — только зеркало, только отзвук, только приемлющий, только вмещающий, — если луч моего слова не обручает моего молчания с его молчанием радугой тайного завета:

тогда я не символический поэт...

//..//
Итак, я не символист, если не бужу неуловимым намеком или влиянием в сердце слушателя ощущений непередаваемых, похожих порой на изначальное воспоминание («и долго на свете томилась она, желанием чудным полна, и звуков небес заменить не могли ей скучные песни земли»), порой на далекое, смутное предчувствие, порой на трепет чьего-то знакомого и желанного приближения, — при чем и это воспоминание, и это предчувствие или присутствие переживаются нами как непонятное расширение нашего личного состава и эмпирически-ограниченного самосознания.

Я не символист, если мои слова не вызывают в слушателе чувства связи между тем, что есть его «я», и тем, что зовет он, «не-я», - связи вещей, эмпирически разделенных; если мои слова не убеждают его непосредственно в существовании скрытой жизни там, где разум его не подозревал жизни; если мои слова не движут в нем энергии любви к тому, чего дотоле он не умел любить потому что не знала его любовь, как много у нее обителей.

Я не символист, если слова мои равны себе, если они — не эхо иных звуков, о которых не знаешь, как о Духе, откуда они приходят и куда уходят, — и если они не будят эхо в лабиринтах душ.

//..//
«Символизм умер?» — спрашивают современники. «Конечно, умер!» — отвечают иные. Им лучше знать, умер ли для них символизм. Мы же, умершие, свидетельствуем, шепча на ухо пирующим на наших поминках, что смерти нет.

//..//
Те, называвшие себя символистами, но не знавшие (как это знал некогда Гёте, дальний отец нашего символизма), что символизм говорит о вселенском и соборном, — те водили нас путями символов по светлым раздольям, чтобы вернуть в нашу темницу, в тесную келью малого я. Иллюзионисты, они не верили в божественный простор и знали только простор мечты и очарование сонной грезы, от которой мы пробуждались в тюрьме. Истинный символизм иную ставит себе цель: освобождение души (κάθαρσις, как событие внутреннего опыта).

В. Иванов

Чувствую накатывающую меланхолию. Как волна бежит на берег, как на луну накатывает облако. Как цветок прячет лепестки в упругий бутон, чтобы укрыться от нежеланного прикосновения. Также инстинктивно хочет спрятаться сердце.

Луна скрылась за плотно- бессмысленной тканью туч, а в солнце  попала чернильная капля, окрасив всю окружность в иссиня-тёмные тона. Кокон депрессии спеленал солнце в погребальную плащаницу.

Звёздный луч упал на землю и монотонно рассыпался искрами, но они померкли, едва каснувшись холодного тела земли.

Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи
Вверх, до самых высот! 

Исса

***
последняя попытка
услышать голос Твой
ползи ползи улитка
на Фудзи
я с тобой
за каменные корни
за горные ручьи
в небесные иконы
и тихие сады

последняя попытка
улитка-альпинист
мы падали
до ада
но свет-евангелист
нам руку-луч и крылья
в чистилище тянул
и был для нас Вергилий
и Данте в сонме лилий

между мирами - древом
и горною грядой
ползи ползи улитка
домой

будет солнце вновь первобытным,
будет речь опять немногословна:
будет ей дано - стать оленем,
одуванчиком пробуждённым

будет снова мой храм - пещерой,
а кадящий туман - священник,
станет вновь первобытной - вера,
и жрецом - огонёк-репейник

все слова разлетятся, как птицы,
и посредник - возьмёт крылами
наше сердце, и сеть грибницы
спеленает его псалмами

звёздное молоко
между тобой и мной,
тихо струится оно
из небытия -
волной

ты ли несёшь весну
в образе - тысячи крыл?
птиц золотых - костры
в сердце моём открыл

между тобой и мной
звёздного таинства свет
из небытия
волной
в нас оставляет след

почему, Господи,
каждая ночь становится сердцем,
пропущенным через ад,
в котором розой свернулся рай?

мои молитвы - текут рекой
сквозь твои рёбра...
но ты спишь,
и не слышишь, как ворон уже пропел
погребальные воды
по нашей любви

если ты уйдешь,
луна не рухнет на землю,
и реки не потекут вспять,

это больно осознавать
ведь и мне придётся
жить дальше

в этом доме
горе пыталось всё себе подчинить
занавески траурно пели
и герань источала пустыню

каждый предмет заколдован в лёд
и флаконы с духами
мерцают слезами
царицы Сирин

полотенце сухими губами целует лоб
платье с воротом душит горло
приливами и отливами
тёмных вод

в этом доме
горе
пустило корни
в книги
в четыре газовых синих гвоздики
и помады чёрный бутон
закрывает рот

из сборника «Первобытное солнце»

испытай меня этой ночью
проведи по сердцу
заточкой бессонницы
лезвием эроса
оглуши музыкой из наушников
и равнодушием
пожалуйста
своим равнодушием
испытай меня

испытай – весной,
что собирает души,
как смерть собирает жатву:
самоубийц
влюблённых
алкоголиков
и бездомных
и даже красавцев статных
на берегу карниза
голодного небоскрёба

и я не прошу много
испытай меня
ведь моё малодушие
известно не только Богу

испытай лабиринтом ужаса
Гефсиманским садом
и, пожалуйста,
испытай адом
своего равнодушия

кто, кроме тебя самого
вырастит зёрнышко?
если оно - и есть ты

прежде узнай, что тело -
зерно,
и руки твои - столп колосящихся зёрен
в пшеничных светящихся стру‌ях

прежде узнай:
из материнских губ
сыпались зёрна в губы твои,
когда она тебя целовала младенцем,
и говорила зёрна-слова,
их сея в кожу твою медово-молочную

сам ты теперь -
весь из зерна словесного соткан,
испещрён буквами и слогами,
нотами, звуками,
хаосом зёрен весь ты окутан,
как шелкопрядной нитью
окутаны крылья бабочки-птицы

но зерно должно умереть:
так телесное требует выхода
за границы,
так одежды скрывают любовь

а влюблённые - наги,
ибо свет их стремится к друг другу

к Тебе - источнику
душа моя стремится,
и воет волк во мне,
трепещет птица,
и руки светом наливаются Твоим

так отчего, скажи,
так грозен херувим?
и облако становится темницей?

мечом у рая огненным своим
архангел замыкает ворота,
и слово не ложится на страницу

как странница, паломница -
душа -
частица образа,
речей Твоих
полна

но солнце заслоняет тишина
отсутствия

не уходи, и мне не дай уйти
от скорби - в пустоту самообмана
быть может, в этом горестном пути
сначала заблудиться нужно
а затем прийти
к неопалимой купине,

что гроздья света разметала на ветру

Ты - боль!
и я - сплошная рана,
текущая к истоку Твоему

А вот и подарки от "Первобытного солнца" добрались до Красноярска! От души благодарю дорогую Оксану за зов сердца, 🖤

Сирин

это как речь
это как мёд
это Сирин небесная ждёт
губы молвой
сердце росой
пьёт

тысячелика
на перепутье крика
будешь ли чувством
на керосине русском
созревающий плод?

вырвись из тела
милиционера
пой его сердцем
освободи нарыв
пой его райской душою древней
молитву как ядерный взрыв

----------------
Сирин - райская птица-дева. В западноевропейских легендах Сирин является воплощением несчастной души. В русских духовных стихах Сирин, спускаясь из рая на землю, пленяет людей своим пением так, что «душа из тела исходит».