Своя комната

​​«Привет. Господи, как стало вдруг легко. Как все ужасно. Как жутко, когда приходит весна, и каждая щель, каждый камень наполняются светом, становятся желтыми, пульсируют. Я хочу к маме. Не к той маме, которая дома, ищет уколы на моих запястьях, бьет по лицу, продает квадратные метры тусклых вонючих коридоров, а к другой маме – к настоящей моей маме, которая показала мне мертвую ворону… Мне было три года, стояла такая зима, когда даже душа леднеет – вся земля покрылась коркой… сивой, скользкой, все сцепилось, затвердело, время отключилось, и отопление тоже… мама кипятила на кухне воду в выварках… из кастрюль шел пар, поднимался к потолку и тут же таял, потому что вокруг была зима, такая страшная зима, что даже пятьсот тысяч кипящих кастрюль не смогли растопить этот лед… мама укутывала меня в четыре одеяла, а у папы…губы примерзали к мундштуку на середине мелодии… и однажды утром, когда все кончилось: масло, хлеб, кастрюли, терпение… мама одела меня…. Я помню, что в такой ужасный драный кроличий полушубок с залысинами и пятнами, он достался мне от двоюродной сестры… и просто жуткую ангоровую серую шапку с идиотскими бомбонами, вообщем, во всем этом так легко, так просто, так сладко было чувствовать себя несчастной… удивительно, окончательно, абсолютно несчастной трехлетней девочкой. Мама взяла меня за руку и мы пошли. И мы вошли в лифт там были выжжены все кнопки и... я хорошо помню...я уже научилась читать... надпись на стене: "серый  - поц!"  И я тогда поняла, что это всё. Что больше ничего не будет, что все эти миллионы лет эволюции кончились  обледеневшей горкой, замерзшими красными качелями, серым небом и океаном бугристого льда, в котором застыли все дома и улицы, школы, детские сады, все на свете воспитатели, вся на свете ненависть, сосредоточенная в этих полинявших коврах, деревянных кубиках с цифрами и буквами, в перекошенных стульчиках и плюшевых медведях с искаженными лицами… <…>

К моему лысому, лоснящемуся жиром полушубку мама накрепко пришила коричневые варежки с корабликами и я схватила мамину руку и даже через варежки поняла, почувствовала – она знает, она тоже знает, что это наш последний день, что наступил конец… конец всего… и почти одновременно мы увидели ее – мертвую ворону… она лежала рядом с упавшим деревом… ее лапы скрючились от холода, черные перья уже покрылись искорками льда и мы обе знали…еще немного… и  она исчезнет… растворится в этом холодном белом кирпиче времени… ворона была такая тощая, что глядя на ней, я думала: отчего же она умерла первее - от голода или холода, или может быть, от инфаркта… и на всей земле никого больше никого не осталось, только я, мама и мертвая ворона… и так было хорошо, так было спокойно, так правильно, очень...очень правильно...потому что все уже выяснилось, все стало на свои места, потому что не на что было надеяться и ничего уже не надо бояться».

Анна Яблонская (1981-2011). Язычники.

www.group-telegram.com/ms/svoyakomnata.com/554

540 viewsNov 20 at 22:09

​​«Привет. Господи, как стало вдруг легко. Как все ужасно. Как жутко, когда приходит весна, и каждая щель, каждый камень наполняются светом, становятся желтыми, пульсируют. Я хочу к маме. Не к той маме, которая дома, ищет уколы на моих запястьях, бьет по лицу, продает квадратные метры тусклых вонючих коридоров, а к другой маме – к настоящей моей маме, которая показала мне мертвую ворону… Мне было три года, стояла такая зима, когда даже душа леднеет – вся земля покрылась коркой… сивой, скользкой, все сцепилось, затвердело, время отключилось, и отопление тоже… мама кипятила на кухне воду в выварках… из кастрюль шел пар, поднимался к потолку и тут же таял, потому что вокруг была зима, такая страшная зима, что даже пятьсот тысяч кипящих кастрюль не смогли растопить этот лед… мама укутывала меня в четыре одеяла, а у папы…губы примерзали к мундштуку на середине мелодии… и однажды утром, когда все кончилось: масло, хлеб, кастрюли, терпение… мама одела меня…. Я помню, что в такой ужасный драный кроличий полушубок с залысинами и пятнами, он достался мне от двоюродной сестры… и просто жуткую ангоровую серую шапку с идиотскими бомбонами, вообщем, во всем этом так легко, так просто, так сладко было чувствовать себя несчастной… удивительно, окончательно, абсолютно несчастной трехлетней девочкой. Мама взяла меня за руку и мы пошли. И мы вошли в лифт там были выжжены все кнопки и... я хорошо помню...я уже научилась читать... надпись на стене: "серый  - поц!"  И я тогда поняла, что это всё. Что больше ничего не будет, что все эти миллионы лет эволюции кончились  обледеневшей горкой, замерзшими красными качелями, серым небом и океаном бугристого льда, в котором застыли все дома и улицы, школы, детские сады, все на свете воспитатели, вся на свете ненависть, сосредоточенная в этих полинявших коврах, деревянных кубиках с цифрами и буквами, в перекошенных стульчиках и плюшевых медведях с искаженными лицами… <…>

К моему лысому, лоснящемуся жиром полушубку мама накрепко пришила коричневые варежки с корабликами и я схватила мамину руку и даже через варежки поняла, почувствовала – она знает, она тоже знает, что это наш последний день, что наступил конец… конец всего… и почти одновременно мы увидели ее – мертвую ворону… она лежала рядом с упавшим деревом… ее лапы скрючились от холода, черные перья уже покрылись искорками льда и мы обе знали…еще немного… и  она исчезнет… растворится в этом холодном белом кирпиче времени… ворона была такая тощая, что глядя на ней, я думала: отчего же она умерла первее - от голода или холода, или может быть, от инфаркта… и на всей земле никого больше никого не осталось, только я, мама и мертвая ворона… и так было хорошо, так было спокойно, так правильно, очень...очень правильно...потому что все уже выяснилось, все стало на свои места, потому что не на что было надеяться и ничего уже не надо бояться».

Анна Яблонская (1981-2011). Язычники.

BY Своя комната