Тема Сикстинской капеллы неожиданно мощно проникла в мою ленту и продолжает развиваться, но теперь в ироническом ключе.
В своей знаменитой книге в главе про Микеланджело Джорджо Вазари пишет о фреске «Страшный суд» следующее:
"Вернемся же к самому изображению. Микеланджело выполнил уже более трех четвертей работы, когда пожаловал папа Павел, дабы взглянуть на нее. И вот, когда мессера Бьяджо Чезенского, церемониймейстера и человека щепетильного, сопровождавшего папу в капеллу, спросили, как он ее находит, он заявил, что совершенно зазорно в месте, столь благочестивом, помещать так много голышей, столь непристойно показывающих свои срамные части, и что работа эта не для папской капеллы, а для бани или кабака. Микеланджело это не понравилось, и как только тот ушел, он в отместку изобразил его с натуры, не глядя на него, в аду в виде Миноса, ноги которого обвивает большая змея, среди груды дьяволов”.
Вазари, как и положено благочестивому писателю 16 века, в своем описании немного смягчил реальную ситуацию. Змея не только обвивает ноги Миноса, но и кусает его за ту самую “срамную часть”, за которую Бьяджо да Чезена подверг Микеланджело критике. Из описаний других современников известно, что на финальном представлении фрески папской курии от смеха не смог удержаться никто - сходство Миноса с Бьяджо было практически портретным.
Папа Павел Третий оказался человеком с чувством юмора. Когда уязвленный чиновник пришел просить его повлиять на Микеланджело, папа ответил, что у него нет связей в аду, и порекомендовал ему самому договориться с художником. Из сегодняшнего состояния фрески очевидно, что чиновнику это не удалось.
С другой стороны, кто бы сейчас помнил о том, что когда-то в 16 веке жил человек по имени Бьяджо да Чезена. А так оставил след в истории. Но в целом лучше не злить художника
В своей знаменитой книге в главе про Микеланджело Джорджо Вазари пишет о фреске «Страшный суд» следующее:
"Вернемся же к самому изображению. Микеланджело выполнил уже более трех четвертей работы, когда пожаловал папа Павел, дабы взглянуть на нее. И вот, когда мессера Бьяджо Чезенского, церемониймейстера и человека щепетильного, сопровождавшего папу в капеллу, спросили, как он ее находит, он заявил, что совершенно зазорно в месте, столь благочестивом, помещать так много голышей, столь непристойно показывающих свои срамные части, и что работа эта не для папской капеллы, а для бани или кабака. Микеланджело это не понравилось, и как только тот ушел, он в отместку изобразил его с натуры, не глядя на него, в аду в виде Миноса, ноги которого обвивает большая змея, среди груды дьяволов”.
Вазари, как и положено благочестивому писателю 16 века, в своем описании немного смягчил реальную ситуацию. Змея не только обвивает ноги Миноса, но и кусает его за ту самую “срамную часть”, за которую Бьяджо да Чезена подверг Микеланджело критике. Из описаний других современников известно, что на финальном представлении фрески папской курии от смеха не смог удержаться никто - сходство Миноса с Бьяджо было практически портретным.
Папа Павел Третий оказался человеком с чувством юмора. Когда уязвленный чиновник пришел просить его повлиять на Микеланджело, папа ответил, что у него нет связей в аду, и порекомендовал ему самому договориться с художником. Из сегодняшнего состояния фрески очевидно, что чиновнику это не удалось.
С другой стороны, кто бы сейчас помнил о том, что когда-то в 16 веке жил человек по имени Бьяджо да Чезена. А так оставил след в истории. Но в целом лучше не злить художника
Париж конца 19 - начала 20 века это не просто город, а отдельная вселенная, портал в другое измерение. Это столица моды, искусства, свободы и прогресса. Одних только всемирных выставок там прошло чуть меньше десятка. К той, что была в 1889 года, Эйфель построил свою башню. А проходившую в 1900 году посетило 50 миллионов человек. Для сравнения - в 2022 году в Париже 44 млн туристов.
Каждый уважающий себя интеллектуал стремился попасть в Париж. Весной 1910 году в их числе два молодожена из России - Николай Гумилев и Анна Ахматова. Они с наслаждением погружаются в художественную жизнь города и знакомятся с людьми искусства. Среди них молодой итальянский художник Амедео Модильяни. Он нелепо одет, но у него прекрасные манеры. Они восхищают Ахматову и раздражают Гумилева.
Первое знакомство Модильяни с Ахматовой длится недолго, вскоре молодожены возвращаются в Россию, после чего Гумилев уезжает в своё знаменитое путешествие по Африке. Один, без супруги. И в тот момент, когда она мучается от одиночества, приходит письмо от Модильяни. Завязывается переписка.
Гумилев вскоре возвращается, они ссорятся с Ахматовой, и та уезжает в Париж на Русские сезоны Дягилева. И, конечно, встречается с влюбленным в неё итальянцем.
«Все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его - очень короткой, моей - очень длинной», - вспоминала Ахматова.
Они много гуляли, разговаривали о живописи, литературе, Париже, читали друг другу стихи и радовались, что знают одни и те же вещи. Модильяни водил её в Лувр смотреть Египетскую коллекцию, которой безмерно восхищался.
Модильяни не мог понять стихов Ахматовой, но был уверен в ее таланте. Она тоже заметила его талант и прочила ему большое будущее.
Роман длился недолго, скоро Ахматовой надо было возвращаться в Россию, и на прощанье Модильяни подарил ей 16 своих рисунков. Больше им не суждено было встретиться. В 1921 году в прошлогодней европейской газете Анна прочитала о смерти Модильяни.
О всемирной славе художника она узнала много позже, когда ей было уже за шестьдесят. Из 16 рисунков революцию пережил всего один. Остальные скурили солдаты в Царском Селе, как говорила поэтесса.
За год до своей смерти Ахматова решила оформить завещание. К нотариусу ее сопровождал молодой Иосиф Бродский, который вспоминал:
«Около часа мы провели у нотариуса, выполняя различные формальности. Ахматова почувствовала себя неважно. И, выйдя после всех операций на улицу, Анна Андреевна с тоской сказала: «О каком наследстве можно говорить? Взять под мышку рисунок Моди и уйти!»
Единственным ценным для Ахматовой был рисунок Модильяни…
Каждый уважающий себя интеллектуал стремился попасть в Париж. Весной 1910 году в их числе два молодожена из России - Николай Гумилев и Анна Ахматова. Они с наслаждением погружаются в художественную жизнь города и знакомятся с людьми искусства. Среди них молодой итальянский художник Амедео Модильяни. Он нелепо одет, но у него прекрасные манеры. Они восхищают Ахматову и раздражают Гумилева.
Первое знакомство Модильяни с Ахматовой длится недолго, вскоре молодожены возвращаются в Россию, после чего Гумилев уезжает в своё знаменитое путешествие по Африке. Один, без супруги. И в тот момент, когда она мучается от одиночества, приходит письмо от Модильяни. Завязывается переписка.
Гумилев вскоре возвращается, они ссорятся с Ахматовой, и та уезжает в Париж на Русские сезоны Дягилева. И, конечно, встречается с влюбленным в неё итальянцем.
«Все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его - очень короткой, моей - очень длинной», - вспоминала Ахматова.
Они много гуляли, разговаривали о живописи, литературе, Париже, читали друг другу стихи и радовались, что знают одни и те же вещи. Модильяни водил её в Лувр смотреть Египетскую коллекцию, которой безмерно восхищался.
Модильяни не мог понять стихов Ахматовой, но был уверен в ее таланте. Она тоже заметила его талант и прочила ему большое будущее.
Роман длился недолго, скоро Ахматовой надо было возвращаться в Россию, и на прощанье Модильяни подарил ей 16 своих рисунков. Больше им не суждено было встретиться. В 1921 году в прошлогодней европейской газете Анна прочитала о смерти Модильяни.
О всемирной славе художника она узнала много позже, когда ей было уже за шестьдесят. Из 16 рисунков революцию пережил всего один. Остальные скурили солдаты в Царском Селе, как говорила поэтесса.
За год до своей смерти Ахматова решила оформить завещание. К нотариусу ее сопровождал молодой Иосиф Бродский, который вспоминал:
«Около часа мы провели у нотариуса, выполняя различные формальности. Ахматова почувствовала себя неважно. И, выйдя после всех операций на улицу, Анна Андреевна с тоской сказала: «О каком наследстве можно говорить? Взять под мышку рисунок Моди и уйти!»
Единственным ценным для Ахматовой был рисунок Модильяни…
Один очень длинный день в Вене…
Где начинает воскресенье добропорядочный австриец? Поскольку он скорее всего католик, то на службе в церкви. Мы решили примерить на себя этот образ и в 10 утра оказались в церкви Св.Урсулы в самом центре Вены. Результат превзошел все ожидания - у алтаря разместился хор и камерный оркестр, играл орган, пастор читал проповедь, солисты пели псалмы. Молящиеся то и дело вставали и присоединялись к хору.
Пастор прочитал довольно глубокую проповедь с аллюзиями из сегодняшней жизни на евангельские сюжеты. Особенно ему нравилась свадьба в Кане галилейской. Для людей непосвященных он подробно объяснил, что вода в вино обратилась не магическим образом, как мы могли подумать, а благодаря вере. Закончилось всё чтением собравшимися “Отче наш” и освящением святых даров на престоле. После чего пастор спустился с кафедры в народ. К нему выстроилась очередь на причастие. Мы решили не отнимать чужой хлеб и вышли из церкви. На душе было светло и радостно. Никогда раньше не были от начала до конца на католической литургии и остались под приятным впечатлением.
Возвышенное состояние духа требовало подкрепления, и мы направились в Бельведер, в котором не были уже лет пять или больше, а это непорядок. Видимо потому, что на улице стоял холод, к тому же воскресенье, в музее был аншлаг. “Поцелуй” Климта мог вполне конкурировать с Джокондой в Лувре по размеру окружавшей его толпы.
К счастью остальные залы с венским авангардом не пользовались такой популярностью. Мы насладились полотнами Тины Блау, о которой писал здесь, Кокошки, Шиле и перешли к бидермайеру. Наш любимый Вальдмюллер изрядно потерял в новой развеске. Казалось, раньше ему был посвящен целый зал. Сейчас же осталось буквально несколько полотен.
Пообедав с приятелем в кафе при Бельведер 21, новом здании, посвященном современному искусству, мы отправились в Альбертину Модерн на Эдвина Вурма (подробно здесь). Хоть и смотрел про него фильм, и изучал картинки, а всё-таки живое впечатление от выставки ничем не заменить. Чего стоят только названия работ - “Теодор Адорно под бременем отчаяния”, “Задница Фрейда” и “Пальто Родена”. На скульптуре “Немецкий диван” в виде помятого мерседеса даже удалось полежать.
Следующим пунктом в нашей программе оказался Музей прикладного искусства в прекрасном дворце флорентийского стиля. Во внутреннем дворике этого палаццо стоял колоссальных размеров диван, устланный восточными коврами, на котором могли спокойно разместиться человек двадцать. В зале авангарда мы наткнулись на поразительный шедевр - фриз Маргарет Макдональд-Макинтош “Семь принцесс”. Определить его технику или жанр даже не возьмусь, настолько уникальная работа (на видео)
На этом культурная программа завершилась, изрядно нас перепахав. Обычно стараемся не мешать много впечатлений сразу, но выяснилось, что холод прекрасно мотивирует к посещению выставок. Жара, кстати, тоже, поскольку все помещения с кондиционером. Только весна и осень конкурируют с искусством…
Где начинает воскресенье добропорядочный австриец? Поскольку он скорее всего католик, то на службе в церкви. Мы решили примерить на себя этот образ и в 10 утра оказались в церкви Св.Урсулы в самом центре Вены. Результат превзошел все ожидания - у алтаря разместился хор и камерный оркестр, играл орган, пастор читал проповедь, солисты пели псалмы. Молящиеся то и дело вставали и присоединялись к хору.
Пастор прочитал довольно глубокую проповедь с аллюзиями из сегодняшней жизни на евангельские сюжеты. Особенно ему нравилась свадьба в Кане галилейской. Для людей непосвященных он подробно объяснил, что вода в вино обратилась не магическим образом, как мы могли подумать, а благодаря вере. Закончилось всё чтением собравшимися “Отче наш” и освящением святых даров на престоле. После чего пастор спустился с кафедры в народ. К нему выстроилась очередь на причастие. Мы решили не отнимать чужой хлеб и вышли из церкви. На душе было светло и радостно. Никогда раньше не были от начала до конца на католической литургии и остались под приятным впечатлением.
Возвышенное состояние духа требовало подкрепления, и мы направились в Бельведер, в котором не были уже лет пять или больше, а это непорядок. Видимо потому, что на улице стоял холод, к тому же воскресенье, в музее был аншлаг. “Поцелуй” Климта мог вполне конкурировать с Джокондой в Лувре по размеру окружавшей его толпы.
К счастью остальные залы с венским авангардом не пользовались такой популярностью. Мы насладились полотнами Тины Блау, о которой писал здесь, Кокошки, Шиле и перешли к бидермайеру. Наш любимый Вальдмюллер изрядно потерял в новой развеске. Казалось, раньше ему был посвящен целый зал. Сейчас же осталось буквально несколько полотен.
Пообедав с приятелем в кафе при Бельведер 21, новом здании, посвященном современному искусству, мы отправились в Альбертину Модерн на Эдвина Вурма (подробно здесь). Хоть и смотрел про него фильм, и изучал картинки, а всё-таки живое впечатление от выставки ничем не заменить. Чего стоят только названия работ - “Теодор Адорно под бременем отчаяния”, “Задница Фрейда” и “Пальто Родена”. На скульптуре “Немецкий диван” в виде помятого мерседеса даже удалось полежать.
Следующим пунктом в нашей программе оказался Музей прикладного искусства в прекрасном дворце флорентийского стиля. Во внутреннем дворике этого палаццо стоял колоссальных размеров диван, устланный восточными коврами, на котором могли спокойно разместиться человек двадцать. В зале авангарда мы наткнулись на поразительный шедевр - фриз Маргарет Макдональд-Макинтош “Семь принцесс”. Определить его технику или жанр даже не возьмусь, настолько уникальная работа (на видео)
На этом культурная программа завершилась, изрядно нас перепахав. Обычно стараемся не мешать много впечатлений сразу, но выяснилось, что холод прекрасно мотивирует к посещению выставок. Жара, кстати, тоже, поскольку все помещения с кондиционером. Только весна и осень конкурируют с искусством…
Единственное, что осталось в моей памяти после школьного курса геометрии, это “сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы”. Из всех этих непонятных слов было понятно только то, что Пифагор был довольно странным типом. Ну кому в Древней Греции понадобилась его теорема?
Уже будучи взрослым и восполняя пробелы дырявой школьной программы, я с удивлением узнал, что он был одним из столпов философии, значительнейшим из досократиков, основателем школы, повлиявшей на Платона, а через него на всю европейскую мысль и науку последующих двух с половиной тысяч лет.
Математику Пифагор видел во всем. В споре Фалесом Милетским и его учениками, утверждавшими, что всё в мире состоит из огня, воды или воздуха, он выдвинул идею, что за всем стоит цифра. Неважно, из чего состоит человек или камень, важно, что их отличают соотношения, размеры, пропорции, то есть цифры.
Забавно, что если взять любого мыслителя из истории европейской философии и бесконечно упростить его взгляды, то мы придем либо к Фалесу, то есть материализму, либо к Пифагору, то есть идеализму.
Пифагор проповедовал “метемпсихоз” (переселение душ) и гармонию сфер (космоса). Из последней родился нотный строй, которым мы пользуемся до сих пор. Именно Пифагор рассчитал музыкальные интервалы и их гармонические сочетания.
Возвращаясь к его теореме. Как она пришла ему в голову?
Отец Пифагора был каменщиком. Главный измерительный инструмент каменщика это отвес, по-гречески катет. Натянутая снизу бечевка или нить - гипотенуза.
Перед строителями и землемерами всегда стояла задача, как по данному квадрату построить квадрат вдвое больший. Пифагор решил её - нужно через квадрат провести диагональ (гипотенузу) и построить на ней квадрат. Он будет вдвое больше данного. Разглядывая чертежи он сформулировал и саму теорему. Когда его спрашивали, как он до этого додумался, он отвечал, что решение подсказали боги.
Основанная им школа находилась в Кортоне (южная Италия). Они жили по своим правилам, непостижимым для местных обывателей, вызывая их раздражение. Вся собственность была общей, здоровались они только друг с другом и практиковали осознанность. Например, перед сном задавали себе три вопроса - что я сделал, что не сделал, что осталось сделать? А с утра спрашивали себя, какие дела приготовил тебе день. В какой-то момент возник земельный спор с местными, который закончился погромом пифагорейцев. Среди погибших был и сам великий мыслитель.
Пифагор говорил, что знание математики приближает человека к богам. Потому что даже бог не может сделать так, чтобы дважды два не равнялось четырём. Есть в мире законы, которым подчиняются все - и люди, и боги. Поэтому кто знает математику, тот знает то, что выше бога.
На фреске Рафаэля “Афинская школа” Пифагор работает над чертежами...
Уже будучи взрослым и восполняя пробелы дырявой школьной программы, я с удивлением узнал, что он был одним из столпов философии, значительнейшим из досократиков, основателем школы, повлиявшей на Платона, а через него на всю европейскую мысль и науку последующих двух с половиной тысяч лет.
Математику Пифагор видел во всем. В споре Фалесом Милетским и его учениками, утверждавшими, что всё в мире состоит из огня, воды или воздуха, он выдвинул идею, что за всем стоит цифра. Неважно, из чего состоит человек или камень, важно, что их отличают соотношения, размеры, пропорции, то есть цифры.
Забавно, что если взять любого мыслителя из истории европейской философии и бесконечно упростить его взгляды, то мы придем либо к Фалесу, то есть материализму, либо к Пифагору, то есть идеализму.
Пифагор проповедовал “метемпсихоз” (переселение душ) и гармонию сфер (космоса). Из последней родился нотный строй, которым мы пользуемся до сих пор. Именно Пифагор рассчитал музыкальные интервалы и их гармонические сочетания.
Возвращаясь к его теореме. Как она пришла ему в голову?
Отец Пифагора был каменщиком. Главный измерительный инструмент каменщика это отвес, по-гречески катет. Натянутая снизу бечевка или нить - гипотенуза.
Перед строителями и землемерами всегда стояла задача, как по данному квадрату построить квадрат вдвое больший. Пифагор решил её - нужно через квадрат провести диагональ (гипотенузу) и построить на ней квадрат. Он будет вдвое больше данного. Разглядывая чертежи он сформулировал и саму теорему. Когда его спрашивали, как он до этого додумался, он отвечал, что решение подсказали боги.
Основанная им школа находилась в Кортоне (южная Италия). Они жили по своим правилам, непостижимым для местных обывателей, вызывая их раздражение. Вся собственность была общей, здоровались они только друг с другом и практиковали осознанность. Например, перед сном задавали себе три вопроса - что я сделал, что не сделал, что осталось сделать? А с утра спрашивали себя, какие дела приготовил тебе день. В какой-то момент возник земельный спор с местными, который закончился погромом пифагорейцев. Среди погибших был и сам великий мыслитель.
Пифагор говорил, что знание математики приближает человека к богам. Потому что даже бог не может сделать так, чтобы дважды два не равнялось четырём. Есть в мире законы, которым подчиняются все - и люди, и боги. Поэтому кто знает математику, тот знает то, что выше бога.
На фреске Рафаэля “Афинская школа” Пифагор работает над чертежами...
Чем отличается жизнь маленького городка от большого?
Помимо всего прочего есть и неочевидные отличия. Например, рождается в маленьком городке гений, и городок начинает ассоциироваться только с ним. Как, например, в Италии Виченца это город Палладио, Мантуя - Мантеньи, Верона - Веронезе (в миру Пьетро Кальяри).
В Австрии такой моно-славой обладает Зальцбург. Здесь всё имени Моцарта - аэропорт, консерватория, площадь, конфеты. Ну и, конечно, фестиваль в день рождения гения. Называется он “Неделя Моцарта”, а руководит им выдающийся мексиканский тенор Роландо Виллазон, или как он называет себя в авторской программе на местном радио - Роландо Фуриозо, неистовый Роланд (аллюзия на рыцарский роман Ариосто).
И назвал себя так Виллазон неслучайно. Судя по его нечеловеческой энергии, он и вправду неистовый. Вообразите себе - одновременно руководить фестивалем с огромным количеством всяких активностей, привозить музыкантов и студентов из родной Мексики, ставить спектакли в качестве режиссера (но не в этом году) и, разумеется, петь титульные партии в постановках. Плюс к этому в сам день рождения Моцарта он выступает на площади Моцарта у памятника Моцарту вместе с ансамблем Los Mariachis Negros. Бесплатно, как уличные артисты, с аранжировками великого Амадея под испанские гитары. Представьте себе, какая собирается толпа…
В пятницу на открытии “Недели Моцарта” давали “Орфея” Монтеверди. Почему вдруг Монтеверди, спросите вы? Виллазон без тени смущения отвечает, что без Монтеверди не было бы оперы (он считается основоположником жанра), а стало быть и великих шедевров Моцарта. С таким выбором я лично полностью согласен, Зальцбургу иногда полезно отдыхать от Моцарта.
“Орфей” удался на славу. Виллазон, естественно, поёт Орфея. Но не только поёт, но и управляет им, поскольку это отчасти кукольный спектакль, что оказалось очень удачной идеей. Все условности подземного царства Аида сразу становятся более весомыми. Постановщики не поленились выполнить гигантских кукол, что соответствует древнегреческому представлению о размерах богов. Они антропоморфны, просто их тела больше, чем у смертных.
Команду постановщиков вообще стоит похвалить за высокую меру вкуса. Сценография замечательна, хор и танцовщики смешаны так ловко, что кажется, будто хор тоже танцует, а танцовщики тоже поют. В костюмах вроде бы ничего выдающегося, но когда выходит на сцену Аполлон, то сразу видно, что это бог. И слава богу, режиссер не пытается перенести события в реальный мир или в наше время. Такие попытки обычно режиссерам не удаются и портят всё впечатление даже от неплохих постановок.
Ну и про музыку Монтеверди. Ей 400 лет (начало 17 века), одно из первых сочинений композитора. В сравнении с 19 веком, периодом высшего расцвета оперы, пыльное и примитивное старье. Возможности вокалистов тогда еще непонятны, поэтому ничего сложного не пишется. Но даже сквозь эти “детские” рамки еще несформировавшегося жанра прорывается гигантский талант композитора. Особенное удовольствие доставили дуэты теноров.
Если где-то будет ссылка на трансляцию, то обязательно поделюсь. А пока только трейлер фестиваля и официальные фото
https://mozarteum.at/mozartwoche#video
Помимо всего прочего есть и неочевидные отличия. Например, рождается в маленьком городке гений, и городок начинает ассоциироваться только с ним. Как, например, в Италии Виченца это город Палладио, Мантуя - Мантеньи, Верона - Веронезе (в миру Пьетро Кальяри).
В Австрии такой моно-славой обладает Зальцбург. Здесь всё имени Моцарта - аэропорт, консерватория, площадь, конфеты. Ну и, конечно, фестиваль в день рождения гения. Называется он “Неделя Моцарта”, а руководит им выдающийся мексиканский тенор Роландо Виллазон, или как он называет себя в авторской программе на местном радио - Роландо Фуриозо, неистовый Роланд (аллюзия на рыцарский роман Ариосто).
И назвал себя так Виллазон неслучайно. Судя по его нечеловеческой энергии, он и вправду неистовый. Вообразите себе - одновременно руководить фестивалем с огромным количеством всяких активностей, привозить музыкантов и студентов из родной Мексики, ставить спектакли в качестве режиссера (но не в этом году) и, разумеется, петь титульные партии в постановках. Плюс к этому в сам день рождения Моцарта он выступает на площади Моцарта у памятника Моцарту вместе с ансамблем Los Mariachis Negros. Бесплатно, как уличные артисты, с аранжировками великого Амадея под испанские гитары. Представьте себе, какая собирается толпа…
В пятницу на открытии “Недели Моцарта” давали “Орфея” Монтеверди. Почему вдруг Монтеверди, спросите вы? Виллазон без тени смущения отвечает, что без Монтеверди не было бы оперы (он считается основоположником жанра), а стало быть и великих шедевров Моцарта. С таким выбором я лично полностью согласен, Зальцбургу иногда полезно отдыхать от Моцарта.
“Орфей” удался на славу. Виллазон, естественно, поёт Орфея. Но не только поёт, но и управляет им, поскольку это отчасти кукольный спектакль, что оказалось очень удачной идеей. Все условности подземного царства Аида сразу становятся более весомыми. Постановщики не поленились выполнить гигантских кукол, что соответствует древнегреческому представлению о размерах богов. Они антропоморфны, просто их тела больше, чем у смертных.
Команду постановщиков вообще стоит похвалить за высокую меру вкуса. Сценография замечательна, хор и танцовщики смешаны так ловко, что кажется, будто хор тоже танцует, а танцовщики тоже поют. В костюмах вроде бы ничего выдающегося, но когда выходит на сцену Аполлон, то сразу видно, что это бог. И слава богу, режиссер не пытается перенести события в реальный мир или в наше время. Такие попытки обычно режиссерам не удаются и портят всё впечатление даже от неплохих постановок.
Ну и про музыку Монтеверди. Ей 400 лет (начало 17 века), одно из первых сочинений композитора. В сравнении с 19 веком, периодом высшего расцвета оперы, пыльное и примитивное старье. Возможности вокалистов тогда еще непонятны, поэтому ничего сложного не пишется. Но даже сквозь эти “детские” рамки еще несформировавшегося жанра прорывается гигантский талант композитора. Особенное удовольствие доставили дуэты теноров.
Если где-то будет ссылка на трансляцию, то обязательно поделюсь. А пока только трейлер фестиваля и официальные фото
https://mozarteum.at/mozartwoche#video
Кто назвал Европу Европой, а Азию Азией?
Иногда интересно задать себе вопрос о том, что всегда казалось данностью и не вызывало вопросов.
Авторами этих названий были древние греки. Феномен греческой культуры вообще поразителен во всех смыслах. Ведь и до неё были мощнейшие древние культуры - шумерская, аккадская, египетская, которые развивались тысячелетиями и достигли невероятных высот. Однако такого влияния на мировую историю, какое оказала Греция, не оказал никто. Что еще удивительнее, грекам это удалось за ничтожный по историческим меркам срок - каких-нибудь пять веков. Сравните с 4 тысячами лет Древнего Египта.
Что же такого великого сделали греки?
Они изобрели ни больше ни меньше цивилизацию. Например, до них не было науки как таковой. Точнее говоря, не было теоретической науки, только прикладная. Была астрология, но не было астрономии. Были землемеры, но не было геометрии. Не было физики и философии. Греки придумали театр со всеми жанрами драматургии - сначала трагедию, потом комедию, потом объединили оба жанра и получили драму.
Собственно истории до них не существовало. Её отцом считается Геродот. И если бы не греки, мы бы не знали истории Древнего Египта. Ведь именно первый греческий правитель Египта Птолемей дал указ составить описание всех династий фараонов. Жрец Манефон, который выполнил эту задачу, впервые предложил классификацию на Древнее, Среднее и Новое царство.
Не сделай он этого, нам бы оставалось только гадать, ведь сами египтяне не вели летописей. Не было и сквозного летоисчисления. А все их архивы хранились в храмах, большинство из которых были сожжены ранними христианами. За это, кстати, египтологи не любят Византию. Примерно также, как византинисты не любят Венецию за Четвертый крестовый поход.
Но не буду перечислять все открытия греков, это неподъемная задача. Более интересна причина, по которой им это удалось. Считается, что их особый тип мышления отличался от остальных соседей отсутствием догматизма. А откуда брался догматизм у древних народов? Из священных текстов. И насаждался в обществе усилиями жреческой касты. У греков не было ни одного, ни другого.
Единственными общими текстами греки считали “Илиаду” и “Одиссею” Гомера и “Теогонию” Гесиода, а с богами у них были прямые отношения, без посредников в виде жрецов и церкви. Невольно вспоминается Мишель Фуко, который относил церковь к карательным институтам общества.
Другой знаменитый философ и религиовед Мирча Элиаде добавлял к этому еще один фактор. У греков не было концепции загробной жизни, в которой будет воздаяние за праведную жизнь или наказание за неправедную. Им надо было жить здесь и сейчас. Возможно, этим и объясняется та историческая скорость, с которой они создали основы всей цивилизации.
Именно греческую культуру возрождали в эпоху Возрождения. Римскую справедливо считали лишь её наследницей, слабой копией.
Возвращаясь к названиям Европа и Азия. На аккадском языке, с которым греки соприкасались в восточном Средиземноморье, “asu” значит “восход”, а “erebu” - “закат”. Небольшое фонетическое искажение, и мы получили Азию (восток) с Европой (запад).
Ну а “Африка” это уже от римлян. Греки называли Африку Ливией
На фото - карта мира Эратосфена, греческого математика, астронома и географа. Он первым измерил окружность Земли и сделал это с поразительной точностью. Кроме этого он занимался филологией, писал стихи и руководил Александрийской библиотекой
P.S. Провокационный вопрос - а вы верите в загробную жизнь или живете как греки? 😉
Иногда интересно задать себе вопрос о том, что всегда казалось данностью и не вызывало вопросов.
Авторами этих названий были древние греки. Феномен греческой культуры вообще поразителен во всех смыслах. Ведь и до неё были мощнейшие древние культуры - шумерская, аккадская, египетская, которые развивались тысячелетиями и достигли невероятных высот. Однако такого влияния на мировую историю, какое оказала Греция, не оказал никто. Что еще удивительнее, грекам это удалось за ничтожный по историческим меркам срок - каких-нибудь пять веков. Сравните с 4 тысячами лет Древнего Египта.
Что же такого великого сделали греки?
Они изобрели ни больше ни меньше цивилизацию. Например, до них не было науки как таковой. Точнее говоря, не было теоретической науки, только прикладная. Была астрология, но не было астрономии. Были землемеры, но не было геометрии. Не было физики и философии. Греки придумали театр со всеми жанрами драматургии - сначала трагедию, потом комедию, потом объединили оба жанра и получили драму.
Собственно истории до них не существовало. Её отцом считается Геродот. И если бы не греки, мы бы не знали истории Древнего Египта. Ведь именно первый греческий правитель Египта Птолемей дал указ составить описание всех династий фараонов. Жрец Манефон, который выполнил эту задачу, впервые предложил классификацию на Древнее, Среднее и Новое царство.
Не сделай он этого, нам бы оставалось только гадать, ведь сами египтяне не вели летописей. Не было и сквозного летоисчисления. А все их архивы хранились в храмах, большинство из которых были сожжены ранними христианами. За это, кстати, египтологи не любят Византию. Примерно также, как византинисты не любят Венецию за Четвертый крестовый поход.
Но не буду перечислять все открытия греков, это неподъемная задача. Более интересна причина, по которой им это удалось. Считается, что их особый тип мышления отличался от остальных соседей отсутствием догматизма. А откуда брался догматизм у древних народов? Из священных текстов. И насаждался в обществе усилиями жреческой касты. У греков не было ни одного, ни другого.
Единственными общими текстами греки считали “Илиаду” и “Одиссею” Гомера и “Теогонию” Гесиода, а с богами у них были прямые отношения, без посредников в виде жрецов и церкви. Невольно вспоминается Мишель Фуко, который относил церковь к карательным институтам общества.
Другой знаменитый философ и религиовед Мирча Элиаде добавлял к этому еще один фактор. У греков не было концепции загробной жизни, в которой будет воздаяние за праведную жизнь или наказание за неправедную. Им надо было жить здесь и сейчас. Возможно, этим и объясняется та историческая скорость, с которой они создали основы всей цивилизации.
Именно греческую культуру возрождали в эпоху Возрождения. Римскую справедливо считали лишь её наследницей, слабой копией.
Возвращаясь к названиям Европа и Азия. На аккадском языке, с которым греки соприкасались в восточном Средиземноморье, “asu” значит “восход”, а “erebu” - “закат”. Небольшое фонетическое искажение, и мы получили Азию (восток) с Европой (запад).
Ну а “Африка” это уже от римлян. Греки называли Африку Ливией
На фото - карта мира Эратосфена, греческого математика, астронома и географа. Он первым измерил окружность Земли и сделал это с поразительной точностью. Кроме этого он занимался филологией, писал стихи и руководил Александрийской библиотекой
P.S. Провокационный вопрос - а вы верите в загробную жизнь или живете как греки? 😉