Forwarded from Переделкинский пенал
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
26 декабря (14 декабря по старому стилю) 1825 года в Санкт-Петербурге на Сенатской площади произошло восстание декабристов
Среди мятежников было много друзей и знакомых Пушкина. Как пишет Юрий Лотман в книге «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя», для поэта, который в то время находился в ссылке в Михайловском, настали «дни тревоги и неизвестности. Письма почти перестали приходить. Газеты скупо сообщали об арестах. В списках арестованных Пушкин с тревогой читал имена друзей <…>. Собственное положение Пушкина весьма сомнительно: он не знает, что и насколько известно правительству, и живет в тревожном ожидании».
В сентябре 1826 года, когда пятеро декабристов были казнены, а многие из заговорщиков, в том числе ближайший друг Пушкина Иван Пущин, отправлены на каторгу, Николай I вызвал Пушкина в Москву для личной беседы.
Разговор императора с поэтом был продолжительным. «Видимо, беседа коснулась широкого круга политических проблем. Николай I сумел убедить Пушкина в том, что перед ним — царь-реформатор, новый Петр I. Можно предполагать, что какие-то туманные заверения о прощении “братьев, друзей, товарищей” Пушкин получил. Поэт не отрекся от дружеских связей с декабристами, напротив, он, видимо, умолчал относительно своих глубоких сомнений в декабристской тактике».
Как отмечает Лотман, царь был обеспокоен картиной «всеобщего недовольства, которую вскрыло следствие над декабристами», и «чувствовал необходимость эффектного жеста, который примирил бы с ним общественность». «Прощение Пушкина открывало такую возможность. Он умело разыграл сцену прощения, обещая Пушкину свободу от обычной цензуры, которая заменялась личной цензурой царя. Пушкин был возвращен из ссылки и получил право самому выбирать место своего пребывания.
Подлинная цена этих “милостей” открылась перед Пушкиным позже».
Среди мятежников было много друзей и знакомых Пушкина. Как пишет Юрий Лотман в книге «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя», для поэта, который в то время находился в ссылке в Михайловском, настали «дни тревоги и неизвестности. Письма почти перестали приходить. Газеты скупо сообщали об арестах. В списках арестованных Пушкин с тревогой читал имена друзей <…>. Собственное положение Пушкина весьма сомнительно: он не знает, что и насколько известно правительству, и живет в тревожном ожидании».
В сентябре 1826 года, когда пятеро декабристов были казнены, а многие из заговорщиков, в том числе ближайший друг Пушкина Иван Пущин, отправлены на каторгу, Николай I вызвал Пушкина в Москву для личной беседы.
Разговор императора с поэтом был продолжительным. «Видимо, беседа коснулась широкого круга политических проблем. Николай I сумел убедить Пушкина в том, что перед ним — царь-реформатор, новый Петр I. Можно предполагать, что какие-то туманные заверения о прощении “братьев, друзей, товарищей” Пушкин получил. Поэт не отрекся от дружеских связей с декабристами, напротив, он, видимо, умолчал относительно своих глубоких сомнений в декабристской тактике».
Как отмечает Лотман, царь был обеспокоен картиной «всеобщего недовольства, которую вскрыло следствие над декабристами», и «чувствовал необходимость эффектного жеста, который примирил бы с ним общественность». «Прощение Пушкина открывало такую возможность. Он умело разыграл сцену прощения, обещая Пушкину свободу от обычной цензуры, которая заменялась личной цензурой царя. Пушкин был возвращен из ссылки и получил право самому выбирать место своего пребывания.
Подлинная цена этих “милостей” открылась перед Пушкиным позже».
Троцкистская елка
Времена не выбирают… Детство Нелли Морозовой совпало с эпохой репрессий. В 1937 году вместе с матерью Верой Морозовой они отбывали ссылку в далеком башкирском селе Бакалы как «члены семьи врага народа». Перед отъездом в Уфу, довольствуясь лишь подручными средствами, Вера Морозова устроила новогодний праздник, о котором многие годы спустя как о небывалом чуде вспоминали те, кто в тот вечер оказался на елке у «добрых троцкистов» Морозовых.
«...Первые гости долго вытирали лапти в сенях, осторожно ступали на свежевымытый пол и обходили вокруг наряженной елки, цокая языками.
<…>
Ради праздника по углам были расставлены фитили, плавающие в масле. Изба скоро наполнилась, но гости продолжали все прибывать.
Откуда-то появился старенький скрипач со скрипкой об одной струне. Он запиликал на ней, и дети повели вокруг елки хоровод.
<…>
Ближе к одиннадцати мать зажгла на елке свечи. Пиликанье оборвалось, голоса смолкли. В благоговейной тишине дети и взрослые смотрели на язычки пламени, многоцветно отраженные в стеклянных шарах и мишуре.
Я застыла перед другим чудом: повторением колеблющихся огней в ясных немигающих детских глазах.
Мать шепнула скрипачу, и он лихо ударил по своей струне. Враз все ожило, заговорило, засмеялось, закружилось. Старичок приходил все в больший раж. Теперь дети не вели хоровод, а плясали, высоко вскидывая новые лапти.
Разрумянившиеся щеки, росинки пота на верхней губе, съехавшие платки, черные, русые, льняные пряди, сияющие глаза и смех, смех... Вот это веселье!
Краешком мелькнула мысль: нет ли здесь моих «врагов» из палисадника на углу? А не все ли равно!
Бабы у стен вытягивали шеи, стараясь увидеть своих, и вытирали глаза концами платков и шалей. Мужчины пели то татарские, то русские песни.
Все желающие не могли войти, теснились в сенях и на дворе. В разгоряченную избу то и дело врывались клубы морозного пара. <...>
Пока еще не погасли свечи, началась раздача игрушек. Под конец елка стояла обобранная, зато каждый уносил вещественную память о ней. <…>
Вскоре догорели фитили. Стали расходиться. Каждый, уходя, низко кланялся матери.
<…>
Лет двадцать спустя, в одной поездке попутчиком матери по купе окажется инженер-строитель, возвращающийся в родную Бугульму из Бакалов. Узнав, что мать бывала в тех краях, молодой человек полюбопытствует:
— А вы ничего не знаете о “добрых троцкистах”? Те, дескать, какую-то волшебную елку устроили. Не слыхали? Когда это было, троцкисты! А вот, поди, из поколения в поколение передается легенда о троцкистской елке, на которой будто всякие чудеса творились. Народная фантастика...
— “Добрые троцкисты”, говорите? — переспросит мать. — Забавно! Впрочем, нет. А елку устраивала я.»
Времена не выбирают… Детство Нелли Морозовой совпало с эпохой репрессий. В 1937 году вместе с матерью Верой Морозовой они отбывали ссылку в далеком башкирском селе Бакалы как «члены семьи врага народа». Перед отъездом в Уфу, довольствуясь лишь подручными средствами, Вера Морозова устроила новогодний праздник, о котором многие годы спустя как о небывалом чуде вспоминали те, кто в тот вечер оказался на елке у «добрых троцкистов» Морозовых.
«...Первые гости долго вытирали лапти в сенях, осторожно ступали на свежевымытый пол и обходили вокруг наряженной елки, цокая языками.
<…>
Ради праздника по углам были расставлены фитили, плавающие в масле. Изба скоро наполнилась, но гости продолжали все прибывать.
Откуда-то появился старенький скрипач со скрипкой об одной струне. Он запиликал на ней, и дети повели вокруг елки хоровод.
<…>
Ближе к одиннадцати мать зажгла на елке свечи. Пиликанье оборвалось, голоса смолкли. В благоговейной тишине дети и взрослые смотрели на язычки пламени, многоцветно отраженные в стеклянных шарах и мишуре.
Я застыла перед другим чудом: повторением колеблющихся огней в ясных немигающих детских глазах.
Мать шепнула скрипачу, и он лихо ударил по своей струне. Враз все ожило, заговорило, засмеялось, закружилось. Старичок приходил все в больший раж. Теперь дети не вели хоровод, а плясали, высоко вскидывая новые лапти.
Разрумянившиеся щеки, росинки пота на верхней губе, съехавшие платки, черные, русые, льняные пряди, сияющие глаза и смех, смех... Вот это веселье!
Краешком мелькнула мысль: нет ли здесь моих «врагов» из палисадника на углу? А не все ли равно!
Бабы у стен вытягивали шеи, стараясь увидеть своих, и вытирали глаза концами платков и шалей. Мужчины пели то татарские, то русские песни.
Все желающие не могли войти, теснились в сенях и на дворе. В разгоряченную избу то и дело врывались клубы морозного пара. <...>
Пока еще не погасли свечи, началась раздача игрушек. Под конец елка стояла обобранная, зато каждый уносил вещественную память о ней. <…>
Вскоре догорели фитили. Стали расходиться. Каждый, уходя, низко кланялся матери.
<…>
Лет двадцать спустя, в одной поездке попутчиком матери по купе окажется инженер-строитель, возвращающийся в родную Бугульму из Бакалов. Узнав, что мать бывала в тех краях, молодой человек полюбопытствует:
— А вы ничего не знаете о “добрых троцкистах”? Те, дескать, какую-то волшебную елку устроили. Не слыхали? Когда это было, троцкисты! А вот, поди, из поколения в поколение передается легенда о троцкистской елке, на которой будто всякие чудеса творились. Народная фантастика...
— “Добрые троцкисты”, говорите? — переспросит мать. — Забавно! Впрочем, нет. А елку устраивала я.»
Этот книжный год уходит
Он был непростым, но мы провожаем его с благодарностью.
Наши издания побывали на книжных фестивалях Костромы, Новосибирска и Воронежа. Трижды мы виделись с вами на ярмарках в Москве, наши дорогие читатели! Мы с удовольствием проводили для вас встречи с нашими авторами. Вместе с вами мы отметили наше трехлетие. И надеемся, каждый наш день рождения будет и вашим праздником!
Благодарим вас за поддержку, за ваши добрые слова и пожелания, которые всегда нас вдохновляют. С надеждой смотрим в новый, 2025 год.
Ваш «Иллюминатор»
Он был непростым, но мы провожаем его с благодарностью.
Наши издания побывали на книжных фестивалях Костромы, Новосибирска и Воронежа. Трижды мы виделись с вами на ярмарках в Москве, наши дорогие читатели! Мы с удовольствием проводили для вас встречи с нашими авторами. Вместе с вами мы отметили наше трехлетие. И надеемся, каждый наш день рождения будет и вашим праздником!
Благодарим вас за поддержку, за ваши добрые слова и пожелания, которые всегда нас вдохновляют. С надеждой смотрим в новый, 2025 год.
Ваш «Иллюминатор»
Секреты голландской гравюры XVII века
Наряду с живописью, к сокровищам голландского искусства XVII столетия принадлежат гравюры мастеров этой эпохи. Тем не менее, как отмечает Йохан Хёйзинга в книге «Культура Нидерландов в XVII веке», «занятие гравюрой подчинялось иным законам <…> и в гораздо большей степени было делом ремесленников».
«Художник-гравер имел многостороннее поле деятельности. Главным образом он выполнял заказы того или иного издателя, печатал листы календаря или изготовлял серии сельских и городских ведут, виды гор, кораблей, костюмов и всего чего угодно. Он делал книжные иллюстрации, репродуцировал живописные портреты, поставлял эмблемы и виньетки. В основном темы гравюр касались непосредственного окружения мастера; он брался за изображение того, что знал и что видел. И изображал так же, как видел? Здесь требуется маленькая оговорка. Ибо сколь бы точным он ни был по отношению к своей модели при выполнении портрета, или к архитектуре при выполнении определенного городского пейзажа, как только ему предоставляется некоторая свобода, как, например, в цикле двенадцати месяцев Яна ван де Велде, он тут же ко всей своей верности натуре добавляет немного фантазии и романтики и портит порой свои лучшие листы, вводя в типично голландский ландшафт горизонт с горной грядой.
В своем искусстве художник-гравер следовал ряду условностей, которые предписывали, например, изображать плотную группу деревьев слева на переднем плане и светлую даль справа; были и другие правила композиции; но несмотря ни на что, он придерживался при этом той благотворной свободы, которая нередко приводила к самому счастливому результату».
Сегодня предлагаем рассмотреть январскую гравюру Яна ван де Велде из серии «Двенадцать месяцев». 1618
Наряду с живописью, к сокровищам голландского искусства XVII столетия принадлежат гравюры мастеров этой эпохи. Тем не менее, как отмечает Йохан Хёйзинга в книге «Культура Нидерландов в XVII веке», «занятие гравюрой подчинялось иным законам <…> и в гораздо большей степени было делом ремесленников».
«Художник-гравер имел многостороннее поле деятельности. Главным образом он выполнял заказы того или иного издателя, печатал листы календаря или изготовлял серии сельских и городских ведут, виды гор, кораблей, костюмов и всего чего угодно. Он делал книжные иллюстрации, репродуцировал живописные портреты, поставлял эмблемы и виньетки. В основном темы гравюр касались непосредственного окружения мастера; он брался за изображение того, что знал и что видел. И изображал так же, как видел? Здесь требуется маленькая оговорка. Ибо сколь бы точным он ни был по отношению к своей модели при выполнении портрета, или к архитектуре при выполнении определенного городского пейзажа, как только ему предоставляется некоторая свобода, как, например, в цикле двенадцати месяцев Яна ван де Велде, он тут же ко всей своей верности натуре добавляет немного фантазии и романтики и портит порой свои лучшие листы, вводя в типично голландский ландшафт горизонт с горной грядой.
В своем искусстве художник-гравер следовал ряду условностей, которые предписывали, например, изображать плотную группу деревьев слева на переднем плане и светлую даль справа; были и другие правила композиции; но несмотря ни на что, он придерживался при этом той благотворной свободы, которая нередко приводила к самому счастливому результату».
Сегодня предлагаем рассмотреть январскую гравюру Яна ван де Велде из серии «Двенадцать месяцев». 1618
Эпистолярная культура XVIII столетия
Согласитесь, писать официальные письма — не самая простая задача. Но только представьте, каково было пишущим в XVIII веке: совсем недавно введена петровская Табель о рангах, буквально все сферы жизни зарегламентированы, особого порядка в оформлении требовали и послания.
В «Беседах о русской культуре» Юрий Лотман приводит цитату из книги Якова Толмачева «Военное красноречие», которая объясняет, чем отличались письма от «младшего» к «старшему» и от «старшего» к «младшему» по чину: «Когда старший пишет к младшему, то обыкновенно при означении звания, чина и фамилии он подписывает собственноручно только свою фамилию; когда младший пишет к старшему, то сам подписывает звание, чин и фамилию».
Подписать письмо к старшему по званию лишь своей фамилией считалось грубым нарушением правил и даже оскорблением. Как отмечает Лотман, «значимым было место, где должна ставиться дата письма: начальник ставил число сверху, подчиненный — внизу, и в случае нарушения подчиненным этого правила ему грозили неприятности».
Вообще, этикет в письмах должен был соблюдаться с большой точностью, но случались и комические ситуации. «Известен случай, когда сенатор, приехавший с ревизией, в обращении к губернатору (а губернатор был из графов Мамоновых и славился своей гордостью) вместо положенного: “Милостивый государь!” — написал: “Милостивый государь мой!” Обиженный губернатор ответное письмо начал словами: “Милостивый государь мой, мой, мой!” — сердито подчеркнув неуместность притяжательного местоимения “мой” в официальном обращении».
Согласитесь, писать официальные письма — не самая простая задача. Но только представьте, каково было пишущим в XVIII веке: совсем недавно введена петровская Табель о рангах, буквально все сферы жизни зарегламентированы, особого порядка в оформлении требовали и послания.
В «Беседах о русской культуре» Юрий Лотман приводит цитату из книги Якова Толмачева «Военное красноречие», которая объясняет, чем отличались письма от «младшего» к «старшему» и от «старшего» к «младшему» по чину: «Когда старший пишет к младшему, то обыкновенно при означении звания, чина и фамилии он подписывает собственноручно только свою фамилию; когда младший пишет к старшему, то сам подписывает звание, чин и фамилию».
Подписать письмо к старшему по званию лишь своей фамилией считалось грубым нарушением правил и даже оскорблением. Как отмечает Лотман, «значимым было место, где должна ставиться дата письма: начальник ставил число сверху, подчиненный — внизу, и в случае нарушения подчиненным этого правила ему грозили неприятности».
Вообще, этикет в письмах должен был соблюдаться с большой точностью, но случались и комические ситуации. «Известен случай, когда сенатор, приехавший с ревизией, в обращении к губернатору (а губернатор был из графов Мамоновых и славился своей гордостью) вместо положенного: “Милостивый государь!” — написал: “Милостивый государь мой!” Обиженный губернатор ответное письмо начал словами: “Милостивый государь мой, мой, мой!” — сердито подчеркнув неуместность притяжательного местоимения “мой” в официальном обращении».
Шелк или дерюга?
Переводчик, подобно ткачу, трудится над словесным полотном своего перевода. И всякий раз в этом непростом деле его подстерегает опасность: несовместимые друг с другом слова, которые будто «друг с другом на ножах», готовы превратиться в острейший клинок и разорвать хрупкую ткань. И, как пишет Нора Галь в книге «Слово живое и мертвое», подчас таким оружием могут становится коварные излишние созвучия. Вот только некоторые примеры, для которых переводчица предлагает замены.
«“Спи, Пит!” (а можно сказать усни, либо заменить
имя на малыш или на что-нибудь еще).
Лицо дергает тик — и тут же старик сидит на тюке.
Некто выбежал из комнаты, “застегивая на ходу доху”. Где-то в стихах или шутке это могло бы даже стать занятной находкой, в обычной прозе — только помеха. Хотя бы уж переставить: на ходу застегивая доху.
Повесть называется “Пути титанов” — а можно было сделать либо дороги, либо исполинов.
Не в стихах и не в пародии, в обычном спокойном тексте “автомобиль заурчал и умчал” — может быть, всё же умчался или унесся?
“Этот остров не ускользнул от острого взгляда” — можно хотя бы зоркого. А ненужное созвучие <…> понапрасну сбивает с толку.
“А сверху хитро нам мигали звезды” — не очень-то поэтичны и музыкальны эти “хухи”.
Если сказано — бубенцы звенят, не стоит рядом ставить извини».
«Это, конечно, мелочи», — заключает Нора Галь. «Но именно из мелочей образуется словесная ткань. Как бы она не оказалась грубой и серой дерюгой!»
Переводчик, подобно ткачу, трудится над словесным полотном своего перевода. И всякий раз в этом непростом деле его подстерегает опасность: несовместимые друг с другом слова, которые будто «друг с другом на ножах», готовы превратиться в острейший клинок и разорвать хрупкую ткань. И, как пишет Нора Галь в книге «Слово живое и мертвое», подчас таким оружием могут становится коварные излишние созвучия. Вот только некоторые примеры, для которых переводчица предлагает замены.
«“Спи, Пит!” (а можно сказать усни, либо заменить
имя на малыш или на что-нибудь еще).
Лицо дергает тик — и тут же старик сидит на тюке.
Некто выбежал из комнаты, “застегивая на ходу доху”. Где-то в стихах или шутке это могло бы даже стать занятной находкой, в обычной прозе — только помеха. Хотя бы уж переставить: на ходу застегивая доху.
Повесть называется “Пути титанов” — а можно было сделать либо дороги, либо исполинов.
Не в стихах и не в пародии, в обычном спокойном тексте “автомобиль заурчал и умчал” — может быть, всё же умчался или унесся?
“Этот остров не ускользнул от острого взгляда” — можно хотя бы зоркого. А ненужное созвучие <…> понапрасну сбивает с толку.
“А сверху хитро нам мигали звезды” — не очень-то поэтичны и музыкальны эти “хухи”.
Если сказано — бубенцы звенят, не стоит рядом ставить извини».
«Это, конечно, мелочи», — заключает Нора Галь. «Но именно из мелочей образуется словесная ткань. Как бы она не оказалась грубой и серой дерюгой!»
Друзья, вы слышите стук колес? Это приближается «Книжный экспресс №2025». Время в пути — целый год! Скорее занимайте места!
Forwarded from Книжный экспресс №2025
«Книжный экспресс №2025» — самое большое и выгодное книжное путешествие нового года!
А вы загадали желание побольше читать в новом году? Приглашаем вас в грандиозное книжное путешествие! «Книжный экспресс №2025» выедет со станции «Сказка» в январе, а к перрону станции «Лучший подарок» пристанет в декабре, проехав еще десять тематических станций.
Скидки на книги из тематических каталогов, задания с призами, розыгрыши и другие акции, книжные списки известных читателей, идеи для чтения и множество книжных открытий!
«Книжный экспресс №2025» — поезд, конечно же, воображаемый, но мы верим, что большой семейный книжный клуб у нас получится самый настоящий, и мы рады в нём каждому. В дороге будем читать и обсуждать книги, делиться книжными планами и проверять свою начитанность, разрешать книжные загадки и играть с попутчиками. Вместе с нами в экспрессе поедут писатели, переводчики, редакторы, художники и другие книжные люди, и некоторые из них уже заняли свои места!
Подписывайтесь на страницы «Книжного экспресса №2025» в Телеграме и Вконтакте, чтобы ничего не пропустить.
Экспресс отправляется!
А вы загадали желание побольше читать в новом году? Приглашаем вас в грандиозное книжное путешествие! «Книжный экспресс №2025» выедет со станции «Сказка» в январе, а к перрону станции «Лучший подарок» пристанет в декабре, проехав еще десять тематических станций.
Скидки на книги из тематических каталогов, задания с призами, розыгрыши и другие акции, книжные списки известных читателей, идеи для чтения и множество книжных открытий!
«Книжный экспресс №2025» — поезд, конечно же, воображаемый, но мы верим, что большой семейный книжный клуб у нас получится самый настоящий, и мы рады в нём каждому. В дороге будем читать и обсуждать книги, делиться книжными планами и проверять свою начитанность, разрешать книжные загадки и играть с попутчиками. Вместе с нами в экспрессе поедут писатели, переводчики, редакторы, художники и другие книжные люди, и некоторые из них уже заняли свои места!
Подписывайтесь на страницы «Книжного экспресса №2025» в Телеграме и Вконтакте, чтобы ничего не пропустить.
Экспресс отправляется!
Игра строит города
Игровой дух не знает границ и преград. Так, многие архитектурные шедевры веками хранят память о событиях прошлого, определивших облик восхищающих нас древних городов. Вот что об этом пишет Йохан Хёйзинга в книге Homo ludens:
«Объявляется ли конкурс на проект ратуши, соревнуются ли на стипендию ученики художественной школы, прямая цель всего этого — возбудить творческую фантазию или обнаружить наиболее многообещающее дарование и тем самым обеспечить достижение самого высокого результата. И всё же такая практическая задача не была первопричиной подобных форм состязаний. На заднем плане здесь всегда находится древняя игровая функция состязания как такового. Никто не может определить, чтó именно и в какой мере перевешивало в тех или иных исторических случаях: соображения пользы или агональные страсти, — как, например, в 1418 г., когда объявленный во Флоренции конкурс на купол храма выиграл Брунеллески, оставив позади тринадцать соперников. Во всяком случае, чистая польза никак не играла основной роли в смелой идее купола. Двумя веками ранее та же Флоренция обзавелась целым лесом башен, посредством которых благородные семейства, охваченные духом самого жестокого соперничества, жаждали поразить друг друга. История искусства и история военного дела в настоящее время склонны рассматривать флорентийские башни скорее как башни для красоты, чем как всерьез предназначавшиеся когда-либо для обороны. Средневековый город не испытывал недостатка в блистательных игровых идеях».
Игровой дух не знает границ и преград. Так, многие архитектурные шедевры веками хранят память о событиях прошлого, определивших облик восхищающих нас древних городов. Вот что об этом пишет Йохан Хёйзинга в книге Homo ludens:
«Объявляется ли конкурс на проект ратуши, соревнуются ли на стипендию ученики художественной школы, прямая цель всего этого — возбудить творческую фантазию или обнаружить наиболее многообещающее дарование и тем самым обеспечить достижение самого высокого результата. И всё же такая практическая задача не была первопричиной подобных форм состязаний. На заднем плане здесь всегда находится древняя игровая функция состязания как такового. Никто не может определить, чтó именно и в какой мере перевешивало в тех или иных исторических случаях: соображения пользы или агональные страсти, — как, например, в 1418 г., когда объявленный во Флоренции конкурс на купол храма выиграл Брунеллески, оставив позади тринадцать соперников. Во всяком случае, чистая польза никак не играла основной роли в смелой идее купола. Двумя веками ранее та же Флоренция обзавелась целым лесом башен, посредством которых благородные семейства, охваченные духом самого жестокого соперничества, жаждали поразить друг друга. История искусства и история военного дела в настоящее время склонны рассматривать флорентийские башни скорее как башни для красоты, чем как всерьез предназначавшиеся когда-либо для обороны. Средневековый город не испытывал недостатка в блистательных игровых идеях».
105 лет назад в Римини родился один из самых титулованных режиссеров XX века Федерико Феллини
Первое время он зарабатывал на жизнь карикатурами, рисунками для газет и журналов, текстами для рекламы, пока однажды не оказался на киностудии. Очарованный миром кино с его вдохновляющим хаосом, Феллини начал писать сценарии. Вскоре став режиссером, он смело соединял в своих фильмах обыденное и фантастическое, реальное и сновидческое.
Для Федерико Феллини, как и для Фрейда, сновидения — это via regia к бессознательному, главная магистраль его творчества. В этом контексте дневник снов итальянского режиссера, который он вел с 1960 по 1990 год, становится своего рода каталогом идей и визуальных образов, архивом внутренней жизни Федерико. При этом дневник выходит за рамки нескромного анализа души: феллиниевское бессознательное предстает перед глазами читателя прежде всего грандиозным зрелищем, неудержимым потоком пестрых видений, сплавленных в волшебном тигле фантазии.
Мы готовим к изданию дневник сновидений итальянского режиссера в двух томах. Признанная шедевром искусства иллюстрации «Книга снов» (Libro dei sogni) впервые выйдет на русском и будет воспроизведена факсимильно с параллельной транскрипцией текста и авторских помет в переводе.
Первое время он зарабатывал на жизнь карикатурами, рисунками для газет и журналов, текстами для рекламы, пока однажды не оказался на киностудии. Очарованный миром кино с его вдохновляющим хаосом, Феллини начал писать сценарии. Вскоре став режиссером, он смело соединял в своих фильмах обыденное и фантастическое, реальное и сновидческое.
Для Федерико Феллини, как и для Фрейда, сновидения — это via regia к бессознательному, главная магистраль его творчества. В этом контексте дневник снов итальянского режиссера, который он вел с 1960 по 1990 год, становится своего рода каталогом идей и визуальных образов, архивом внутренней жизни Федерико. При этом дневник выходит за рамки нескромного анализа души: феллиниевское бессознательное предстает перед глазами читателя прежде всего грандиозным зрелищем, неудержимым потоком пестрых видений, сплавленных в волшебном тигле фантазии.
Мы готовим к изданию дневник сновидений итальянского режиссера в двух томах. Признанная шедевром искусства иллюстрации «Книга снов» (Libro dei sogni) впервые выйдет на русском и будет воспроизведена факсимильно с параллельной транскрипцией текста и авторских помет в переводе.
23 января — Международный день почерка и ручного письма
Это отличный повод полистать рабочие тетради Пушкина, автографы и рисунки из которых украсили страницы наших изданий: романа «Евгений Онегин» и книги Юрия Лотмана «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя». О любопытных деталях пушкинских рукописей читайте в статье на нашем сайте.
Это отличный повод полистать рабочие тетради Пушкина, автографы и рисунки из которых украсили страницы наших изданий: романа «Евгений Онегин» и книги Юрия Лотмана «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя». О любопытных деталях пушкинских рукописей читайте в статье на нашем сайте.
В этот день 165 лет назад в Таганроге родился Антон Павлович Чехов
Домик на Полицейской (ныне Чеховской) улице, в котором выдающийся писатель и драматург появился на свет, к началу 1930-х годов находился в плачевном состоянии.
В 1931 году семья редактора Александра Моррисона переехала в Таганрог. Спустя многие годы его дочь Нелли Морозова в книге «Моё пристрастие к Диккенсу» писала, что «кроме газетной работы» ее отец «занялся спасением уцелевшего, организацией дома-музея, розысками старожилов, знавших Чехова».
Одним из сподвижников Александра Моррисона стал однокашник Чехова старик Туркин. «Вместе с отцом он деятельно взялся за работу в музее: восстанавливал по памяти обстановку, разыскивал ее остатки, фотографии. Отец начал читать лекции о Чехове, которые собирали много публики».
Мать Нелли Морозовой — скульптор Вера Морозова — два года работала над бюстом Чехова. Летом 1935 года в честь 75-летия писателя во дворе восстановленного дома-музея состоялось открытие памятника. Церемония собрала множество гостей, среди которых были вдова Чехова Ольга Леонардовна Книппер-Чехова и сестра писателя Мария Павловна. О чеховском празднике Нелли Морозова вспоминала:
«Произошло какое-то движение в толпе, и отец с поклоном передал маленькой старушке — Марии Павловне — ножницы. Она сделала шажок к памятнику и разрезала ленту.
Материя спала, и взорам публики открылся бюст Антона Павловича. Книппер-Чехова и Мария Павловна, ахнув, в один голос сказали, что никогда еще не видели такого портретного сходства. Это была, и правда, материнская удача. Намек на пенсне, сделанный в камне, углублял взгляд и придавал ему знакомую проницательность.
Раздались аплодисменты. Мать стояла невозмутимо-спокойная, словно все это относилось не к ней, а я обливала слезами радости шелковый бок ее платья».
Домик на Полицейской (ныне Чеховской) улице, в котором выдающийся писатель и драматург появился на свет, к началу 1930-х годов находился в плачевном состоянии.
В 1931 году семья редактора Александра Моррисона переехала в Таганрог. Спустя многие годы его дочь Нелли Морозова в книге «Моё пристрастие к Диккенсу» писала, что «кроме газетной работы» ее отец «занялся спасением уцелевшего, организацией дома-музея, розысками старожилов, знавших Чехова».
Одним из сподвижников Александра Моррисона стал однокашник Чехова старик Туркин. «Вместе с отцом он деятельно взялся за работу в музее: восстанавливал по памяти обстановку, разыскивал ее остатки, фотографии. Отец начал читать лекции о Чехове, которые собирали много публики».
Мать Нелли Морозовой — скульптор Вера Морозова — два года работала над бюстом Чехова. Летом 1935 года в честь 75-летия писателя во дворе восстановленного дома-музея состоялось открытие памятника. Церемония собрала множество гостей, среди которых были вдова Чехова Ольга Леонардовна Книппер-Чехова и сестра писателя Мария Павловна. О чеховском празднике Нелли Морозова вспоминала:
«Произошло какое-то движение в толпе, и отец с поклоном передал маленькой старушке — Марии Павловне — ножницы. Она сделала шажок к памятнику и разрезала ленту.
Материя спала, и взорам публики открылся бюст Антона Павловича. Книппер-Чехова и Мария Павловна, ахнув, в один голос сказали, что никогда еще не видели такого портретного сходства. Это была, и правда, материнская удача. Намек на пенсне, сделанный в камне, углублял взгляд и придавал ему знакомую проницательность.
Раздались аплодисменты. Мать стояла невозмутимо-спокойная, словно все это относилось не к ней, а я обливала слезами радости шелковый бок ее платья».
Друзья, месяц сказок в «Книжном экспрессе №25» подходит к концу. А пока поезд готовится к отправлению, предлагаем вам прочитать статью на нашем сайте о том, как Владимир Пропп стал одним из первых исследователей, кто подробно описал устройство сказочных сюжетов и объяснил, что скрывается за волшебством древних текстов.