Религиозный язык – это язык образов и метафор. Попытка читать их буквально заводит в тупик. Причем граница между тем, что воспринимается как метафора, и тем, что так не воспринимается – подвижна. Вот мы молимся: «Отче наш, иже еси на небесех...» Для человека древнего Ближнего Востока (да даже и для времен Нового Завета) здесь не было никакой метафоры: небо есть твердый купол над нашим миром, днем серо-голубой, ночью черный. Философы, вроде Платона и Аристотеля, считали, что не купол, а сфера. Но для современного человека этот образ уже не может быть ничем иным, кроме метафоры: в нашем мире этого купола больше нет, да и сферы тоже нет, есть особенности преломления света в атмосфере, которые создают иллюзию голубой поверхности. Небо – это метафора. Но метафора чего? Мы как-то не задумываемся над этим, хотя, вроде бы, «Отче наш...» - главная христианская молитва. А если задуматься, то станет понятно, насколько изменился за эти столетия сам язык нашей культуры, тот язык, которым люди могут разговаривать друг с другом, в том числе на религиозные темы. «Небо» – это место, где хорошо и красиво, ср. такие обороты, свойственные всем европейским языкам, как «небесное блаженство», «небесная красота». Но еще небо – это место, которого на самом деле нет. В этой перспективе, которая абсолютно непредставима, например, во времена написания псалмов и Нового Завета, «Отче наш...» есть апофеоз апофатизма: «Отец наш, пребывающий в месте, которого на самом деле нет...» Это перекликается некоторым образом с мистикой апофатизма, например, у Дионисия Ареопагита: Бог как «причина бытия всего, пребывающая над всем... не есть тело или образ, не имеет вида, качества, количества или величины... Он не находится в каком бы то ни было месте, не видим и не доступен для осязания... ни покоится, ни движется, ни пребывает неподвижно, не обладает силой и не является ни силой, ни светом, Он не живет, и не является жизнью, Он не является ни бытием, ни вечностью, ни временем... Он - не истина, не царство, не мудрость, ни Единое, ни единство, ни Божество, ни добро… Он не относится к числу того, что не существует, но не относится и к числу того, что существует... Он ни тьма, ни свет, ни заблуждение, ни истина...» («О мистическом Богословии», перевод мой, Михаил Селезнев). А еще это перекликается с какими-то важными интуициями философии и теологии последнего столетия, от Бонхеффера до Деррида. А еще такого Бога трудно вовлекать в политические игры.
Религиозный язык – это язык образов и метафор. Попытка читать их буквально заводит в тупик. Причем граница между тем, что воспринимается как метафора, и тем, что так не воспринимается – подвижна. Вот мы молимся: «Отче наш, иже еси на небесех...» Для человека древнего Ближнего Востока (да даже и для времен Нового Завета) здесь не было никакой метафоры: небо есть твердый купол над нашим миром, днем серо-голубой, ночью черный. Философы, вроде Платона и Аристотеля, считали, что не купол, а сфера. Но для современного человека этот образ уже не может быть ничем иным, кроме метафоры: в нашем мире этого купола больше нет, да и сферы тоже нет, есть особенности преломления света в атмосфере, которые создают иллюзию голубой поверхности. Небо – это метафора. Но метафора чего? Мы как-то не задумываемся над этим, хотя, вроде бы, «Отче наш...» - главная христианская молитва. А если задуматься, то станет понятно, насколько изменился за эти столетия сам язык нашей культуры, тот язык, которым люди могут разговаривать друг с другом, в том числе на религиозные темы. «Небо» – это место, где хорошо и красиво, ср. такие обороты, свойственные всем европейским языкам, как «небесное блаженство», «небесная красота». Но еще небо – это место, которого на самом деле нет. В этой перспективе, которая абсолютно непредставима, например, во времена написания псалмов и Нового Завета, «Отче наш...» есть апофеоз апофатизма: «Отец наш, пребывающий в месте, которого на самом деле нет...» Это перекликается некоторым образом с мистикой апофатизма, например, у Дионисия Ареопагита: Бог как «причина бытия всего, пребывающая над всем... не есть тело или образ, не имеет вида, качества, количества или величины... Он не находится в каком бы то ни было месте, не видим и не доступен для осязания... ни покоится, ни движется, ни пребывает неподвижно, не обладает силой и не является ни силой, ни светом, Он не живет, и не является жизнью, Он не является ни бытием, ни вечностью, ни временем... Он - не истина, не царство, не мудрость, ни Единое, ни единство, ни Божество, ни добро… Он не относится к числу того, что не существует, но не относится и к числу того, что существует... Он ни тьма, ни свет, ни заблуждение, ни истина...» («О мистическом Богословии», перевод мой, Михаил Селезнев). А еще это перекликается с какими-то важными интуициями философии и теологии последнего столетия, от Бонхеффера до Деррида. А еще такого Бога трудно вовлекать в политические игры.
BY Mikhail Seleznev
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Under the Sebi Act, the regulator has the power to carry out search and seizure of books, registers, documents including electronics and digital devices from any person associated with the securities market. NEWS Either way, Durov says that he withdrew his resignation but that he was ousted from his company anyway. Subsequently, control of the company was reportedly handed to oligarchs Alisher Usmanov and Igor Sechin, both allegedly close associates of Russian leader Vladimir Putin. Telegram users are able to send files of any type up to 2GB each and access them from any device, with no limit on cloud storage, which has made downloading files more popular on the platform. "The inflation fire was already hot and now with war-driven inflation added to the mix, it will grow even hotter, setting off a scramble by the world’s central banks to pull back their stimulus earlier than expected," Chris Rupkey, chief economist at FWDBONDS, wrote in an email. "A spike in inflation rates has preceded economic recessions historically and this time prices have soared to levels that once again pose a threat to growth."
from nl
