SLIME-COR(E)
             Росту Русакову


Лана Ленкова, Дарья Фоменко

Саусан Махмуд Нури
(род. 1981)

в твоих объятьях

в твоих объятьях
я писала мрачные стихи
как чёрные воро́ны
я сливала в них смолу
затапливающую грудь
дробила камни
вынимая их из угольной шахты где живёт душа
чтобы не ржавели стены сердца я купила краску
белую
я хотела побороть страх этого цвета —
цвета холода и смерти
но что если для меня выбрали узорчатый саван?
или жёлтый который больше подходит моему безумию?
более серый чем мои графитовые карандаши?
что если саваном была картина Микеланджело?
или афиша оперы
пьесы
мультфильма?
в твоих объятьях
я продумала интерьер нашего дома
заправила постель
развесила халаты
не забыла твою зубную щётку
не забыла утренний поцелуй
не забыла попросить на пороге
конфеты из твоего кармана
ты меня знаешь — я ребёнок
плачу всякий раз когда забываешь сказать «я люблю тебя»
не забыла выделить угол для моей компании: одиночества
бутылки водки и сигареты
я продумала экстерьер
и маленький сад
где все цветы — ирисы —
несомненно благая ревность
овальный бассейн
кресло с голубой мозаикой зулляйдж
в объятьях
мы сидели на нём
считая листья ивы
плавающие
смеёмся
и я выключаю твой телефон
смеёмся
и ты закрываешь мне глаза
мы были приклеены друг к другу
ты был моей кожей я — твоей
сегодня я вернула себя себе
в углах своей немой комнаты
вновь обрела печаль
и опустила шторы


перевод: Лана Ленкова
подстрочник: Софья Скоринова

е. з.

за нами присматривает квартира
где паркет ёлочкой как клавиши синтезатора
незадолго гулял под ногами.
post mortem будто на паузе видео
где продолжается жизнь в объятьях
проводов
нежные обитатели небесного электричества
мы уже исчезали: тем вечером в царапинках на поручне
рвущих отражение. мне не страшно
не быть чуть больше чем тогда в метро.
пыльные губы застыли в навсегда-поцелуе
на родинке пятнышке трупном
мой милый нам так не шло быть живыми
намертво приклеены друг к другу
мы больше не homo suspense — всё случилось.
среди mp3-руин ещё разбросаны голоса словно специально разложены — мой + твой — потусторонний смолтолк
и наши лица в глазури теней спокойно бледнеют

Время показывает, что Премия Аркадия Драгомощенко была лучшей премией, которую мы не заслуживали

нашла тетрадь, в которой только одна запись, сбивчивым почерком, и фотография. снимок оцифровала — прикладываю. текст удалось разобрать лишь частично:

<...> между трещинами заметили <...> собственное, свежевырезанное, кровоточащее <...> в полнолуние оно прокашливалось ветвями и шептало слова на языке, который никто в деревне не знал. <...> сначала слышали тихий шёпот мальчика, затем – плач сестры <...> НИКОГДА НЕ ОТКЛИКАЙТЕСЬ НА ЗОВ!!! <...> те, кто пристально вглядывались в кору дерева, утверждали, что видели ужасающие лица, будто кричащие изнутри <...> Это может произойти когда угодно. <...> будут всё отрицать. <...> станут сверкать красными глазами, летать по <...> — да так, что <...> ни разу не чихнёт от пыли. На стенах появятся следы <...> Вы столкнулись с <...>

...на стенах в электротеатре появились следы...

‍Что значил и значит Дэвид Линч для всех нас? По реакции в соцсетях — поди пойми, насколько она репрезентативна, и все же, — можно сделать вывод, что это был по-настоящему народный режиссер. В пристрастии, настоящей любви к нему и его кино объединялись люди самых разных жизненных установок, происхождения, достатка, зрительского опыта. Его кино волшебным образом вскрывало реальность, оставаясь сном, и манило, если не всех, то очень разных зрителей. Первая редакция «Сеанса» — в начале девяностых — боготворила Линча. Не меньшее обожание окружает его в нашей редакции и сегодня, спустя тридцать лет, в ревущих двадцатых XXI века.

«В Лос-Анджелесе сегодня солнечно», — годами сообщал дедушка откуда-то с изнанки мира, приспосабливая твой взгляд к абсурду мира и тьме кинозала. Где бы он сейчас ни был, ему обязательно нальют чашку хорошего кофе и даже предложат сигарету. В Петербурге сегодня солнечно, день Линча.

Сегодня только о нем. Вспоминаем классический текст Сергея и Карины Добротворских о мастере — https://seance.ru/articles/trial

In der Strafkolonie (Outro)

Л.

Полицейская сирена. Эмилия и Натан
меняются головами, раздевают обнимают
убивают друг друга. Белый свет. Смерть машины
на электрическом стуле. Сцена темнеет.

Нелегко разобрать, он камрипы своих проступков проецирует прямо
на ногтевую пластину, выковыривает татуировку с груди, что оранжевым
войлоком в рот прорастает и в маковый сок — Ни о Чём твою Розу,
Ни о Ком твою Розу, кроме. Коменданты вместо имён реванш обещают
на бумажных стаканах, ты же машешь руками, хоронишь меня под столами
московских кофеен, вытряхиваешь с потрохами вооружение, так что мы
умножаем жесты. Кровавая вата, вода, сегментообразный в моей голове
кусок, что делает меня головой ребёнка, слепленной из электричества и
стекла, эскалаторов, я подражаю набедренным шрамам, уже ни на что не
ссылаясь, тогда отставные актёры ломают клавиатуру, охраняют кинжал,
как собака, и, вывернутые наизнанку, вводят в себя войска.