Бабушка Хадижат не узнала и не вспомнила меня. Но её милое, доброе лицо я ношу с собой с самого детства.

Она была нянечкой в детском саду, в моей группе. Мы уже тогда называли её «Баб Хадижат», потому что она была в возрасте. Маленькая, с морщинками, с неизменным платком на голове, всегда весёлая и быстрая, как метеор. Вёдра, в которых приносили еду для детей, казалось, были вполовину её роста. Но это не мешало ей быть очень энергичной.

Когда заканчивался сон-час, она будила детей, а потом свистела в два пальца и кричала: «Подъём!». Для четырёх-пятилетних малышей это было очень необычно, и мы всегда ждали этого коронного свиста, а потом смеялись и пытались за ней повторить.

Я уже не помню, откуда я знаю ворота её дома. Зелёные, деревянные, недалеко от центральной площади Махачкалы. И сегодня, увидев её маленькую фигуру, сидящую на стульчике, я схватил жену за руку, перебежал в неположенном месте и пошёл встречаться со своим детством.

— После восьмидесяти я перестала считать, — улыбнулась старушка.
А я стоял перед ней малышом и думал, как хорошо, что у меня были такие светлые, добрые люди в жизни, и как прекрасно встречать их, держать за руки и говорить им: «Спасибо».

И раз уж я начал, расскажу вам ещё одну историю.

Спустя несколько лет я учился в школе неподалёку, во вторую смену. После школы шёл в сад, забирал младшего брата, мы шли на остановку, ждали троллейбус. Это был 91–92 год. На остановке у гостиницы «Кавказ» бывало очень людно. Там же крутились напёрсточники, карманники и прочие тёмные личности. И прямо там иногда появлялись мужики с мангалами и жарили на улице шашлык.

И вот мы стоим, оба очень хотим есть, а до нас доносится просто сумасшедший запах готовящейся рыбы. Я стараюсь не смотреть в ту сторону, младший брат не может оторвать глаз. Стоил этот шашлык на те времена — ох, как дорого, и не то что дети — не каждый взрослый мог себе его позволить.

Шашлычник — прям классический мужик с суровым взглядом, усами, в белом халате — смотрит на нас, подзывает, снимает с шампура кусок рыбы и говорит: «Больше не могу, не моё». Разрезает нам напополам…

И вот мне уже 45. Я не помню его лица. Ему наверняка сейчас хорошо за 70. Но я помню свой детский восторг, и тот вкус, и то, как мы ехали довольные домой.

И вот тут, когда я заканчиваю свой текст в странном для меня душевном волнении, мне хочется, чтобы у каждого ребёнка в детстве случилась маленькая добрая няня, которая свистнет в два пальца и крикнет: «Подъём!», и человек, который отдаст кусочек заработка детям, увидев их голодный взгляд.

И самое важное — это я напоминаю и себе — этими людьми уже должны быть мы.