Новый номер — только online

— Сверхзнание боли: как Даниил Андреев увидел невидимые миры и что он в них нашел / Юрий Сапрыкин

— Портреты русской цивилизации: Псков / Григорий Ревзин

— 30 лет российского искусства в лицах: «Малышки 18:22» / Анна Толстова

— «Партенопа»: Паоло Соррентино показывает красивое / Зинаида Пронченко

— «Мегалополис»: долгострой Фрэнсиса Форда Копполы / Ксения Рождественская

— Что бы такого ре-анимирировать: герои отечественных мультфильмов, не нуждающихся в оживлении / Павел Пугачев

— Первые 50 лет одиночества: первая экранизация главного романа Маркеса / Татьяна Алешичева

— «13 клиническая. Начало»: история установления контактов генсеков с демонами / Василий Степанов

— Кукольный бум: как культура осмысляла историю одной женщины, ушедшей из семьи / Ульяна Волохова

— «Мифология советского космоса»: Юра, мы все развенчали / Игорь Гулин

— Выбор нити: новые смыслы текстиля на выставке Ольги де Амараль / Елена Стафьева

«Роза мира» Даниила Андреева — одна из самых удивительных книг в истории русской литературы: это визионерский трактат об устройстве мироздания, объяснение скрытого устройства мироздания, план спасения человечества, а также хроника видений и пророчеств автора. Эта книга придумана и частично написана в общей камере Владимирской тюрьмы, где автор в конце 1940-х — начале 1950-х провел значительную часть своего 10-летнего заключения. Принимать этот текст на веру так же сложно, как считать его «просто литературой»: при всей поэтической образности текста автор настаивает на том, что видел все описанное своими глазами, и это знание, которое он должен передать человечеству. Заранее согласившись со всеми скептическими оговорками,

Юрий Сапрыкин пытается понять, как читать «Розу мира» сегодня.

145 лет назад, 21 декабря 1879 года, в Королевском театре Дании в Копенгагене состоялась премьера пьесы Генрика Ибсена «Кукольный дом». История о том, как Нора, идеальная женщина своей эпохи — красавица-жена преуспевающего юриста и нежная мать троих детей,— приняла решение бросить мужа, сразу стала хитом в европейских театрах и предметом горячих споров.

Ульяна Волохова рассказывает, как культура осмысляла историю об уходе одной женщины из семьи и почему этот процесс оказался таким сложным.

Город — это цивилизация, она от одного человека мало зависит, а складывается из многих воль. Причем каждый хочет чего-то хорошего: один — поставить в городе Смольный, другой — сохранить великие памятники, третий — запустить заводы, четвертый — сделать столицу, пятый — построить такой кремль, чтобы дух захватывало,— и ни у кого не получается, вернее, получается не то, что хочется. Но в итоге возникает некоторое стремление что-то все-таки сделать. Куда-то уйти. На площади Ленина стрела Октябрьского проспекта резко поворачивает на запад и следует к Ольгинскому мосту через реку Великую, и кажется, вся энергия города устремляется туда. Туда, на запад, по рижской трассе, оставляя позади исторические катастрофы и ошибки.

В новом выпуске проекта Григория Ревзина «Портреты русской цивилизации» — Псков.

Сверхуспех «Чебурашки», самого кассового фильма в истории российского проката, не даст покоя кинематографистам и зрителям еще долго: недавно на киноэкраны переносили «Возвращение блудного попугая», вот-вот выходит «Домовенок Кузя», а «Союзмультфильм» обещает взяться за «оживление» троицы из Простоквашино и других героев анимационных шедевров прошлого. «Хорошо еще, что “Ежика в тумане” никто не делает сейчас»,— замечал Юрий Норштейн в одном недавнем интервью.

Тем не менее давайте попытаемся взглянуть в глаза неизбежности и представить, из каких еще отечественных мультфильмов можно сварганить то или иное «переосмысление для новой аудитории». Можно, но не нужно.

Габриэль Гарсия Маркес не верил, что его главный роман можно удачно перенести на экран. С кино у Маркеса были созависимые отношения: «Я не могу жить без кино, но и с ним не могу тоже. Судя по количеству предложений от продюсеров, кино питает ко мне те же чувства». Предложения ему делали Марлон Брандо (хотел экранизировать «Осень патриарха», которой также интересовался Куросава) и Фрэнсис Форд Коппола (положил глаз на «Генерала в своем лабиринте»), но дальше обмена любезностями дело не заходило. Известно, что «Сто лет одиночества» Маркес писал с оглядкой на кинематограф. Некоторые сюжеты книги, с его слов, когда-то были забракованы продюсерами как «нереалистичные» — мол, зрителям такое не понравится,— и писателем двигало желание заявить: дался вам этот реализм! При жизни Маркеса другие его романы экранизировались, а права на «Сто лет одиночества» он продавать отказывался. Но не запретил это сделать после своей смерти сыновьям.

Они и стали продюсерами сериала, первая часть которого вышла на Netflix.

Онлайн-кинотеатр «Иви» выпускает приквел «13-й клинической», где демонов приравняли к вирусам и бактериям. Как создавалось специальное отделение ЦКБ на окраине Москвы, кто в нем работал в 1970-х и почему ни Астарот, ни Люцифер в белых халатах не в силах спасти престарелых генсеков от смерти — обо всем этом зрителям предстоит узнать от шоураннера Андрея Золотарева в «13-й клинической. Начало». Подробнее — Василий Степанов.

К годовщине смерти Андрея Зализняка — текст Григория Дашевского о его книге «Из заметок о любительской лингвистике»:

Интерес — почти драматический — книги заключен в самом сочетании двух имен. А. А. Зализняк олицетворяет понимание гуманитарной науки как общего труда многих поколений ученых, ищущих истину; он крупнейший современный лингвист, создатель Грамматического словаря русского языка, автор фундаментальных исследований по истории русского языка. Каждая его работа — образец почти уникальной в гуманитарных науках строгости и ясности. А. Т. Фоменко изображает гуманитарную науку как корыстный многовековой обман, дело рук многих поколений фальсификаторов; всю историю античности и Средневековья он объявил огромной фальсификацией, с помощью которой западноевропейцы пытались стереть память о всемирной Русско-Ордынской империи: "Дабы предотвратить восстановление Империи, надо, чтобы народы забыли сам факт ее недавнего существования". При чтении такого рода заявлений неясно, говорит ли здесь безумец или циник. Зализняк предполагает, что в книгах Фоменко говорит тот, кто "с позиции супермена ставит широкомасштабный человековедческий эксперимент — проверяет границы бездумного легковерия", то есть и безумец, и циник одновременно. Но на самом деле интересны не столько мотивы автора книг, сколько умонастроение, сделавшее возможным их массовый успех. Кажется, что в основе читательского легковерия лежит глубокое и неопределенное чувство общей обманутости и обкраденности: нас обманули, мы только не знаем как; у нас украли, мы только не знаем что; и поэтому мы готовы поверить всякому, кто нам это объяснит.

В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга «Мифология советского космоса» американского историка науки Вячеслава Геровича — исследование космического нарратива советской эпохи и его причудливых отношений с реальностью.

Всю историю советского космоса можно описать как систему неразрешимых на первый взгляд противоречий. Космическая программа была предельно публичной. Пропаганда с самого начала была одной из главных ее целей, а символическое значение полетов спутника, Лайки и Гагарина было едва ли не важнее практического. Вместе с тем она была сверхсекретной. Космические разработки были частью оборонного комплекса, первые корабли были слегка переоборудованными межконтинентальными ракетами; никто из их создателей не мог появляться на публике. Сергей Королев превратился в мифологическую фигуру отца-основателя советской космонавтики только после смерти — до этого никто даже не знал его имени. Иногда доходило до смешного: инженеры специально строили фальшивые модели спутников для торжественных фотографий (настоящие оставались тайной).

Подробнее — Игорь Гулин.

В прокат выходит «Партенопа» Паоло Соррентино — вуайеристская ложь о великой женской красоте из основного конкурса Канна. Режиссер намекает, что кризис среднего возраста у мужчин навсегда, как советская власть, и вряд ли однажды закончится. Подробнее — Зинаида Пронченко.

Место действия — Новый Рим, в котором сразу можно узнать Нью-Йорк. Время действия — закат империи. Патриции загнивают, чернь сбивается в банды, журналисты несут чушь, продают свое тело и хотят завладеть капиталом, капитал близится к деменции. Для правителей идеал будущего — новое казино из стали и бетона. Архитектор Цезарь Катилина, изобретатель чудо-материала мегалона, грезит о другом городе, живом и справедливом, где не будет долгов, а лишь бесконечный диалог о человеке и его предназначении. В него влюбляется Юлия, дочь мэра Цицерона, одного из главных врагов Катилины. А, еще важная деталь: Катилина умеет останавливать время.

В январе в российский прокат выйдет «Мегалополис» Фрэнсиса Форда Копполы. Двухчасовая притча, над которой один из главных кинорежиссеров в истории работал 45 лет, фильм, ради создания которого он продал свои виноградники,— то ли грандиозный провал, то ли зарождение нового философского течения о будущем человечества. Подробнее — Ксения Рождественская.

Новый — печатный — номер
про правильный финал:

Максим Семеляк

Мария Степанова

Павел Пугачев

Ксения Рождественская

Игорь Гулин

Григорий Ревзин

Вячеслав Курицын и Юрий Сапрыкин

Зинаида Пронченко

Любовь Аркус и Константин Шавловский

Ольга Федянина

Анна Толстова

Иван Давыдов

Сергей Ходнев

Василий Степанов

Татьяна Алешичева

Сегодня с газетой «Коммерсантъ» и на сайте.

Один из ранних фильмов Богарта назывался «Тупик» — Богарт, которому на этой неделе исполнилось 125 лет, чаще всего изображал на экране разнообразные тупиковые ветви мужского характера и стиля. Его актерское величие заключалось в той убедительной легкости, с которой он выдавал эти тупики за хеппи-энды.

Максим Семеляк рассказывает, как Хамфри Богарт превращал в хеппи-энд любой финал.

Cреди самых известных книжных концовок, какие есть в мировой литературе, последняя фраза вольтеровского «Кандида»: «Это вы хорошо сказали,— отвечал Кандид,— но надо возделывать наш сад». На исходе краткого повествования, где читателю наглядно предъявляется абсурд и жестокость человеческой жизни с ее общественным устройством, религиозными распрями, бесконечными войнами, поминутной бессмысленной гибелью всех и каждого без исключения (некоторые умудряются воскреснуть только для того, чтобы быть убитыми заново), нескольким персонажам выходит что-то вроде помилования или хотя бы передышки. Они живут на маленькой ферме где-то на краю света, ссорятся друг с другом и жалуются на судьбу. За плечами у них некоторое количество увиденного, которое надо бы философски осмыслить, да, видно, нельзя никак: сражающиеся армии, отрезанные головы, изнасилованные женщины, вспоротые животы, смерть, смерть и смерть в разных формах и режимах; сам Кандид, понабравшись опыта, тоже начинает убивать себе подобных — без удовольствия, но технично. Мать-природа ведет себя с той же неутомимой свирепостью, что и люди, добавляя к сценам общей бойни многочисленные стихийные бедствия.

Специально для номера про правильный финал — эссе Марии Степановой о возможностях финала.

Есть такая школа мысли, согласно которой, хорошему фильму нужны не девушка и пистолет, а хорошие начало и конец. И последнее важнее первого, ведь именно финал формирует отношение к увиденному. Неуместным многоточием или чересчур словоохотливым объяснением были убиты тысячи фильмов. Однако же Павел Пугачев собрал десять разных, но по-своему идеальных кинофиналов.

«Думаю, как все закончить» Чарли Кауфмана — один из лучших в истории кино хоррор-ромкомов, меланхолический триллер о знакомстве с родителями, квантовый театр абсурда, солипсический трактат, роуд-муви о том, что будет раньше — отчаяние или счастливый конец и как туда добраться сквозь весь этот холод и лед, да еще чтобы мороженое не растаяло. И уж точно это фильм с идеально правильным финалом. Фильм, в котором «думаю» безусловно важнее, чем «закончить», и гораздо важнее, чем «все».

Ксения Рождественская рассказывает, как Чарли Кауфман сводит все концы со всеми началами.

Жизнь глупа и жалка; она состоит из упущенных шансов, неверных решений, непонятых слов. Но финал оправдывает и возвышает ее. Он превращает жизнь в историю, дает шанс ее рассказать. Целиком об этом — «Монолог» и «Объяснение в любви». Во многом об этом — вроде бы безысходные «Фантазии Фарятьева». Герой Андрея Миронова, самый отчаянный из авербаховских аутсайдеров, нелюбимый, униженный полубезумец, бредящий идеей о внеземном происхождении человеческого рода, говорит: «Все в мире прекрасно, надо только увидеть гармонию момента». Это и делает кинематограф Авербаха — собирает хрупкую гармонию из диссонансов, ошибок, непопаданий.

В этом году исполнилось 90 лет со дня рождения Ильи Авербаха — центральной фигуры «ленинградской школы» позднесоветского кино, режиссера, умевшего найти прекрасную композицию в печальном хаосе и рассказывавшего истории с не очень счастливым, но дающим надежду концом.

Игорь Гулин — о том, как Илья Авербах находил гармонию в окружающей нелепости.

В ожидании удачного финала в обстоятельствах более или менее катастрофических есть что-то театральное. Обыкновенно в представлениях перед развязкой творится что-то уж совсем малоприятное, и это верный признак того, что скоро все будет хорошо. Но это для человека, искушенного в поэтике театра,— а у других бывает, что идея счастливого финала вызывает недоверие.

Григорий Ревзин рассказывает, как научиться ждать не хорошего финала, а правильного.