Книга Курцио Малапарте, во всем мире давно ставшая классикой, но до сих пор неизвестная в нашей стране, была написана в 1931 году, в канун прихода к власти Гитлера. В ней как бы подводится итог долгой череде революций, восстаний и путчей, которые потрясали Европу в начале XX века. Малапарте выстраивает собственную теорию государственного переворота на историческом и современном материале. Но это не сухой научный трактат, а тревожные и горестные раздумья о судьбах Европы, о судьбах человечества. Автор изображает вождей и диктаторов без прикрас: одни вызывают у него ироническую улыбку, другие - дрожь отвращения и ужаса...
Купить!
Купить!
Книжный магазин — место, где книга и человек находят друг друга. Место, куда приходишь не только за впечатлениями, но и чтобы узнать что-то о себе самом.
В этой книге живут 24 книжных магазина. У каждого из них свой характер, созданный неравнодушными людьми, его основателями и сотрудниками; свой дом — будь то маленький подвал или огромный театр; и своя история — у одних пока совсем короткая, а другие прожили уже несколько человеческих жизней.
Также как книжные магазины приглашают в путешествие по странам и эпохам, так и эта книга приглашает вас — в путешествие по особенным книжным по всему миру. Возможно, вы захотите навестить один из них.
Купить!
В этой книге живут 24 книжных магазина. У каждого из них свой характер, созданный неравнодушными людьми, его основателями и сотрудниками; свой дом — будь то маленький подвал или огромный театр; и своя история — у одних пока совсем короткая, а другие прожили уже несколько человеческих жизней.
Также как книжные магазины приглашают в путешествие по странам и эпохам, так и эта книга приглашает вас — в путешествие по особенным книжным по всему миру. Возможно, вы захотите навестить один из них.
Купить!
Джон У Дауэр в настоящее время является профессором истории в Массачусетском технологическом институте. Многие из тем, рассмотренных в данной книге, основаны на его долгих научных исследованиях вопросов войны, мира, власти и справедливости в новейшей истории Японии и в японско- американских отношениях. Его работа Еmрire and Aftermath: Yoshida Shigeru and the Japanese: 1878-1954 стала пионерским исследованием существующих и нарушенных связей в довоенной и послевоенной Японии. Впервые опубликованное в 1979 г., это исследование деятельности самого влиятельного в послевоенное время японского политика стало бестселлером в японском переводе. Книга профессора Дауэра War Without Mercy получила широкое одобрение за глубочайший сравнительный анализ расовых и психологических аспектов Второй мировой войны в Азии. Эта книга получила несколько премий в США, а в Японии она получила премию Охира Масаеси за выдающиеся научные исследования проблем Азиатско-Тихоокеанского региона.
Купить!
Купить!
Портрет Горького я писала летом 1918 года в его новой квартире на Кронверкском проспекте, в доме двадцать три,
на четвертом этаже. Алексей Максимович был очень «заинтересованной» и терпеливой моделью, но, чтобы он меньше утомлялся, я решила писать его сидящим за небольшим столиком. Писала я его в натуральную величину,
маслом.
Позировать, конечно, в любой позе и утомительно, и надоедливо. Мне самой приходилось предлагать ему делать перерывы для отдыха. Он говорил: «Ничего, ничего, сударыня. Вы только пишите, обо мне не беспокойтесь...»
Так что я иногда, заметив, что моя модель как-то «тускнеет», сама притворялась уставшей и говорила: «Не могу больше, давайте отдохнем недолго».— «Ну, пожалуй»,— соглашался Алексей Максимович. Единственная вольность, которую он себе позволял и заранее оговорил, было курение. Когда он затягивался и как-то украдкой выпускал дым изо рта, он каждый раз извинялся.
Позировал мне Алексей Максимович раз восемь — десять, но не каждый день. Сеансы длились часа два, два
с половиной.
Я чувствовала себя опытным и бывалым портретистом,
и храбрость молодости мешала мне долго задумываться
и мучиться над работой.
Во время сеансов Алексей Максимович, стараясь не
менять позы, рассказывал мне интереснейшие похождения своих молодых лет — разнообразные истории о людях
Нижнего Новгорода, о быте и нравах именитого купечества, о ярмарках, духовенстве, монастырях, об Арзамасе
и Америке, Италии, Финляндии и многом-многом другом.
Поражали точно найденные слова для характеристик людей, городов, пейзажей. Передавая диалог, он никогда
не прибегал к имитации интонаций и жестов. Но в этом и не было надобности — такими убедительно найденными
словами они были охарактеризованы и таким типичным было их поведение. Они получались живыми и на редкость правдоподобными. К сожалению, я не всегда достаточно внимательно вслушивалась в эти рассказы — мне приходилось вникать в свою работу. Я знала, что Алексей Максимович это замечал, но он не прерывал своих рассказов, во-первых, из деликатности, всегда присущей ему, чтобы внезапным молчанием не разрушить моей творческой напряженности, а во-вторых, он ведь рассказывал не только для меня, а и самому себе. Наблюдая мою реакцию на рассказы и выверяя на слух, как неутомимый и взыскательный профессионал, эти литературные заготовки, он дорабатывал отдельные куски своих будущих рассказов и романов, а иногда подготовлял новую редакцию старых. Все это я поняла уже позднее, когда многое из рассказанного мне встречала в его новых творениях. Я прихожу в ужас, понимая теперь, какие духовные и литературные ценности так щедро предлагались моему вниманию и что я теряла (и не только я!) из-за того, что невнимательно слушала
и вникала в рассказы, увлеченная собственным творчеством.
Валентина Ходасевич. Портрет Горького
на четвертом этаже. Алексей Максимович был очень «заинтересованной» и терпеливой моделью, но, чтобы он меньше утомлялся, я решила писать его сидящим за небольшим столиком. Писала я его в натуральную величину,
маслом.
Позировать, конечно, в любой позе и утомительно, и надоедливо. Мне самой приходилось предлагать ему делать перерывы для отдыха. Он говорил: «Ничего, ничего, сударыня. Вы только пишите, обо мне не беспокойтесь...»
Так что я иногда, заметив, что моя модель как-то «тускнеет», сама притворялась уставшей и говорила: «Не могу больше, давайте отдохнем недолго».— «Ну, пожалуй»,— соглашался Алексей Максимович. Единственная вольность, которую он себе позволял и заранее оговорил, было курение. Когда он затягивался и как-то украдкой выпускал дым изо рта, он каждый раз извинялся.
Позировал мне Алексей Максимович раз восемь — десять, но не каждый день. Сеансы длились часа два, два
с половиной.
Я чувствовала себя опытным и бывалым портретистом,
и храбрость молодости мешала мне долго задумываться
и мучиться над работой.
Во время сеансов Алексей Максимович, стараясь не
менять позы, рассказывал мне интереснейшие похождения своих молодых лет — разнообразные истории о людях
Нижнего Новгорода, о быте и нравах именитого купечества, о ярмарках, духовенстве, монастырях, об Арзамасе
и Америке, Италии, Финляндии и многом-многом другом.
Поражали точно найденные слова для характеристик людей, городов, пейзажей. Передавая диалог, он никогда
не прибегал к имитации интонаций и жестов. Но в этом и не было надобности — такими убедительно найденными
словами они были охарактеризованы и таким типичным было их поведение. Они получались живыми и на редкость правдоподобными. К сожалению, я не всегда достаточно внимательно вслушивалась в эти рассказы — мне приходилось вникать в свою работу. Я знала, что Алексей Максимович это замечал, но он не прерывал своих рассказов, во-первых, из деликатности, всегда присущей ему, чтобы внезапным молчанием не разрушить моей творческой напряженности, а во-вторых, он ведь рассказывал не только для меня, а и самому себе. Наблюдая мою реакцию на рассказы и выверяя на слух, как неутомимый и взыскательный профессионал, эти литературные заготовки, он дорабатывал отдельные куски своих будущих рассказов и романов, а иногда подготовлял новую редакцию старых. Все это я поняла уже позднее, когда многое из рассказанного мне встречала в его новых творениях. Я прихожу в ужас, понимая теперь, какие духовные и литературные ценности так щедро предлагались моему вниманию и что я теряла (и не только я!) из-за того, что невнимательно слушала
и вникала в рассказы, увлеченная собственным творчеством.
Валентина Ходасевич. Портрет Горького
19-й номер «Носорога» открывается главой из практически забытого и впервые — даже фрагментарно — публикующегося на русском языке романа «Икозамерон» Джакомо Казановы, одного из первых образцов научно-фантастической литературы, поражающей воображение утопии о мире в центре Земли. Путешествие продолжается и в других текстах — номер следует траектории движения из внутреннего (ядро Земли) к внешнему, тому, что на поверхности; здесь города, воды, руины, зоологические сады и отели. Среди авторов номера Мария Степанова, Игорь Гулин, Леонора Каррингтон, Софья Суркова, Анна Гринка, Ахмад Алмалла, Кристина Константинова, Инга Шепелева, Александр Малинин, Екатерина Хасина и Андрей Мурашко. На обложке — поедание солнца, работа французского живописца Клемента Батая. Мы скитаемся в поисках мирного атома и картографируемся, обнажая прием.
Купить!
Купить!