Forwarded from Книжный магазин «Фаланстер»
Джон Рескин. Сезам и лилии.
«Пальмира». Стоит 582 р.
Английский писатель, художник, философ и теоретик искусства Джон Рёскин (1819–1900) был одним из первых, кто на заре развития искусствознания предложил новый взгляд на природу и сущность художественного творчества, показав его глубокую взаимосвязь со всей человеческой культурой. Эта эстетическая программа получила непосредственное выражение в цикле лекций, составивших книгу «Сезам и лилии». Опираясь на классические произведения Данте, Мильтона, Шекспира, автор рассуждает о губительном материализме современного ему общества, необходимости воспитания чувства прекрасного, неразрывно сопряженного с этикой, а также о важнейшей роли женщин в этом процессе.
Заказать книгу с доставкой: [email protected]
«Пальмира». Стоит 582 р.
Английский писатель, художник, философ и теоретик искусства Джон Рёскин (1819–1900) был одним из первых, кто на заре развития искусствознания предложил новый взгляд на природу и сущность художественного творчества, показав его глубокую взаимосвязь со всей человеческой культурой. Эта эстетическая программа получила непосредственное выражение в цикле лекций, составивших книгу «Сезам и лилии». Опираясь на классические произведения Данте, Мильтона, Шекспира, автор рассуждает о губительном материализме современного ему общества, необходимости воспитания чувства прекрасного, неразрывно сопряженного с этикой, а также о важнейшей роли женщин в этом процессе.
Заказать книгу с доставкой: [email protected]
Forwarded from Книжный магазин «Фаланстер»
Джон Рескин. Теория красоты
«Пальмира». Стоит 667 р.
«Теория красоты» — глубокое эстетическое исследование, посвященное природе красоты и ее восприятия. Джон Рёскин, один из основоположников современного искусствознания, призывает к целостному пониманию красоты — как феномена не только материального, но и духовного, неразрывно связанного с этическими аспектами жизни. Именно как отражение гармонии мира, истины и добра красота обитает в природе и обретает свое воплощение в искусстве. С этой точки зрения в трактате рассматриваются различные художественные формы — архитектура, живопись, ремесло, являющиеся своеобразным зеркалом морального состояния общества. Подлинные произведения, исполненные нравственной чистоты и гармонии, противопоставляются автором поверхностному блеску современной урбанистической культуры. Концепция красоты Рёскина стала одной из ключевых в эстетической философии XIX века и оказала значительное влияние на последующие поколения художников, архитекторов и философов.
Заказать книгу с доставкой: [email protected]
«Пальмира». Стоит 667 р.
«Теория красоты» — глубокое эстетическое исследование, посвященное природе красоты и ее восприятия. Джон Рёскин, один из основоположников современного искусствознания, призывает к целостному пониманию красоты — как феномена не только материального, но и духовного, неразрывно связанного с этическими аспектами жизни. Именно как отражение гармонии мира, истины и добра красота обитает в природе и обретает свое воплощение в искусстве. С этой точки зрения в трактате рассматриваются различные художественные формы — архитектура, живопись, ремесло, являющиеся своеобразным зеркалом морального состояния общества. Подлинные произведения, исполненные нравственной чистоты и гармонии, противопоставляются автором поверхностному блеску современной урбанистической культуры. Концепция красоты Рёскина стала одной из ключевых в эстетической философии XIX века и оказала значительное влияние на последующие поколения художников, архитекторов и философов.
Заказать книгу с доставкой: [email protected]
Елена Самоделова. Северо-Американские Соединенные Штаты в романе «Что делать?» Н. Г. Чернышевского и жизни С. А. Есенина: путь через океан и фольклорный мотив странствий. — «Литература двух Америк» (ИМЛИ РАН), 2024, № 16.
«В XIX в. попасть на Северо-Американский материк из центральной части России можно было долгим путем, проехав Западную Европу и далее через Атлантический океан; такой же маршрут оставался актуальным и в начале XX в. <...> Только к этой поре уже началась эра аэроплавания, и в Европу поэт с женой прилетели на германском „Фоккере” (после Первой мировой войны изготавливались в Нидерландах), а через океан переправлялись на мощном морском лайнере <...>».
«В письме к И. И. Шнейдеру 21 июня 1922 г. из Висбадена Есенин перечислил целый ряд европейских городов, которые он посетил с А. Дункан: „Она же как ни в чем не бывало скачет на автомобиле, то в Любек, то в Лейпциг, то во Франкфурт, то в Веймар. Я следую с молчаливой покорностью, потому что при каждом моем несогласии — истерика”. <...> В „Автобиографии” (<1923>) Есенин сообщил о путешествии по Европе и Северо-Американским Объединенным Штатам: „В 22 году вылетел на аэроплане в Кенигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку”. <...> В „Автобиографии” (20 июня 1924 г.) Есенин также отметил факт зарубежного турне: „1921 г. я женился на А. Дункан и уехал в Америку, предварительно исколесив всю Европу, кроме Испании”».
«Он посетил Нью-Йорк, Бостон, Чикаго, Индианаполис, Луисвилль, Милуоки (?), Канзас-сити, Сент-Луис, Мемфис, Детройт, Кливленд, Толидо, Торонто».
«Впервые в художественном творчестве Есенина образ Америки звучит в „Яре” (<1915>). При сравнении с романом Чернышевского видна существенная разница в философском подходе двух авторов: Лопухов и Рахметов уезжают на разное время в Америку, а в „Яре” поп просит своего работника отправить туда собаку обучиться „по-людски гуторить”».
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский). "Новый мир", 2024, № 11: https://nm1925.ru/articles/2024/11-2024/periodika-11-2024/
«В XIX в. попасть на Северо-Американский материк из центральной части России можно было долгим путем, проехав Западную Европу и далее через Атлантический океан; такой же маршрут оставался актуальным и в начале XX в. <...> Только к этой поре уже началась эра аэроплавания, и в Европу поэт с женой прилетели на германском „Фоккере” (после Первой мировой войны изготавливались в Нидерландах), а через океан переправлялись на мощном морском лайнере <...>».
«В письме к И. И. Шнейдеру 21 июня 1922 г. из Висбадена Есенин перечислил целый ряд европейских городов, которые он посетил с А. Дункан: „Она же как ни в чем не бывало скачет на автомобиле, то в Любек, то в Лейпциг, то во Франкфурт, то в Веймар. Я следую с молчаливой покорностью, потому что при каждом моем несогласии — истерика”. <...> В „Автобиографии” (<1923>) Есенин сообщил о путешествии по Европе и Северо-Американским Объединенным Штатам: „В 22 году вылетел на аэроплане в Кенигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку”. <...> В „Автобиографии” (20 июня 1924 г.) Есенин также отметил факт зарубежного турне: „1921 г. я женился на А. Дункан и уехал в Америку, предварительно исколесив всю Европу, кроме Испании”».
«Он посетил Нью-Йорк, Бостон, Чикаго, Индианаполис, Луисвилль, Милуоки (?), Канзас-сити, Сент-Луис, Мемфис, Детройт, Кливленд, Толидо, Торонто».
«Впервые в художественном творчестве Есенина образ Америки звучит в „Яре” (<1915>). При сравнении с романом Чернышевского видна существенная разница в философском подходе двух авторов: Лопухов и Рахметов уезжают на разное время в Америку, а в „Яре” поп просит своего работника отправить туда собаку обучиться „по-людски гуторить”».
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский). "Новый мир", 2024, № 11: https://nm1925.ru/articles/2024/11-2024/periodika-11-2024/
Олег Григорьевич Чухонцев
(1938 г.р., Павловский Посад, Московская обл.)
* * *
Седой учитель начальных классов в пиджаке с заложенным рукавом
рассказывает о княгине Ольге и ее хитроумной мести древлянам,
а я гляжу за окно, где крыши косым отсвечивают огнем
и голуби уличные, кружась, над городом носятся деревянным.
Когда ж это было? Страшно представить: тысячелетье тому назад,
а любовь, разорванная войной, верна все так же и вероломна,
и голуби, бедные мировестники, все так же в гнезда свои летят,
и все еще Искоростень горит, и зарево буднично и огромно.
И пол-Европы лежит в руинах, но, хоть все зарева погаси,
неугасимое что-то брезжит, и синевою исходят лица,
и та княгиня: – Си первое вниде в Царство Небесное от Руси, –
и однорукий, и мы со всеми – в одном походе, и он все длится.
А палец выбрал уже цитату, но указующему персту
так мало, видимо, было карты, а зримый образ так исковеркан,
что длань, продолженная указкой, пронзила пикою пустоту:
– Не в мести правда, а в искупленье! – и вышла где-то под Кенигсбергом.
И было тихо, но где нам было постичь всю долгую скорбь его?
Для всякой правды свой час, и ныне в ту даль я всматриваюсь из этой.
И он свидетель, и я свидетель – мы все свидетели, но чего?
Чего-то высшего мы коснулись своей бедой и своей Победой.
Ведь даже тот, кто звездой отмечен, помечен свыше еще крестом,
и кровь, пролитая в правой битве, все кровь – и ждет своего ответа,
но где последнее воздаянье – не в рукаве ли его пустом? –
где память сердцу и утешенье – не эта орденская ли мета?
И я, поживший на этом свете и тоже тронутый сединой,
я вижу сердцем десятилетним тот класс и строгие наши лица,
и как молчали мы потрясенно, виной настигнутые одной,
и друг на друга взглянуть не смели, боясь увидеть в них те зарницы.
1982
(1938 г.р., Павловский Посад, Московская обл.)
* * *
Седой учитель начальных классов в пиджаке с заложенным рукавом
рассказывает о княгине Ольге и ее хитроумной мести древлянам,
а я гляжу за окно, где крыши косым отсвечивают огнем
и голуби уличные, кружась, над городом носятся деревянным.
Когда ж это было? Страшно представить: тысячелетье тому назад,
а любовь, разорванная войной, верна все так же и вероломна,
и голуби, бедные мировестники, все так же в гнезда свои летят,
и все еще Искоростень горит, и зарево буднично и огромно.
И пол-Европы лежит в руинах, но, хоть все зарева погаси,
неугасимое что-то брезжит, и синевою исходят лица,
и та княгиня: – Си первое вниде в Царство Небесное от Руси, –
и однорукий, и мы со всеми – в одном походе, и он все длится.
А палец выбрал уже цитату, но указующему персту
так мало, видимо, было карты, а зримый образ так исковеркан,
что длань, продолженная указкой, пронзила пикою пустоту:
– Не в мести правда, а в искупленье! – и вышла где-то под Кенигсбергом.
И было тихо, но где нам было постичь всю долгую скорбь его?
Для всякой правды свой час, и ныне в ту даль я всматриваюсь из этой.
И он свидетель, и я свидетель – мы все свидетели, но чего?
Чего-то высшего мы коснулись своей бедой и своей Победой.
Ведь даже тот, кто звездой отмечен, помечен свыше еще крестом,
и кровь, пролитая в правой битве, все кровь – и ждет своего ответа,
но где последнее воздаянье – не в рукаве ли его пустом? –
где память сердцу и утешенье – не эта орденская ли мета?
И я, поживший на этом свете и тоже тронутый сединой,
я вижу сердцем десятилетним тот класс и строгие наши лица,
и как молчали мы потрясенно, виной настигнутые одной,
и друг на друга взглянуть не смели, боясь увидеть в них те зарницы.
1982
Forwarded from введение к отсутствующему
а уже не ранним утром нового года – отчего-то думаю о старой, хорошо известной – но все равно завораживающей меня истории –
- как известно, советский институт редактуры родился из 20-х, попытки массового «призыва» новых авторов – рабочих и крестьянских –
- попытки сформировать из них литераторов –
- [отклик, кстати, воистину был мощный – к концу 1920-х одних только драматургов насчитывалось более 2.000, большей частью как раз из пробующих и пытающихся] –
- сразу же было понятно, что напрямую написанное ими – совершенно непригодно, но здесь и родилась – созвучная эпохе техники, мечт о фабриках и массовом производстве – идея «обработки» -
- в разделении «сырья» и «формы», «техники» -
- идея, которая будет жить очень долго [породив в том числе Литинститут, существующий по сей день, но в первую очередь памятную разнообразными «Как мы пишем?», «Как работал Бальзак?», «Как работал Толстой?» и т.п. – и напряженным интересом к стилистике, от Эльсберга до Гуковского, полагающего стиль как системообразующий принцип] –
- редакторы 1920-х – быстро умножающиеся в числе – были теми, кому надлежало привести созданное «призывниками» к более или менее конвенциональному виду –
- следом, как вновь хорошо известно, оказалось, что все-таки вырастить «от станка» или «от сохи», а еще желательно и без отрыва, что журналиста, что беллетриста или драматурга – дело не то, чтобы невозможное, но весьма редкое, штучное, «кустарное» -
- проще, по модели Горького, скорее уже существующих литераторов направлять в «творческие командировки», от одиночных выездов до массовых путешествий вроде Беломоро-Балтийского или Туркестанского – чтобы они отрывались от своих кабинетов и письменных столов и напитывались «живой жизнью» -
- но армия редакторов уже была – и правила и правила рукописи – и вырабатывала, к чему и была изначально призвана, тот самый конвенциональный стиль –
- и усилия ее оказались направлены теперь на уже профессиональных литераторов – порождая характерную «стертость» языка 1930 – 50-х
- как известно, советский институт редактуры родился из 20-х, попытки массового «призыва» новых авторов – рабочих и крестьянских –
- попытки сформировать из них литераторов –
- [отклик, кстати, воистину был мощный – к концу 1920-х одних только драматургов насчитывалось более 2.000, большей частью как раз из пробующих и пытающихся] –
- сразу же было понятно, что напрямую написанное ими – совершенно непригодно, но здесь и родилась – созвучная эпохе техники, мечт о фабриках и массовом производстве – идея «обработки» -
- в разделении «сырья» и «формы», «техники» -
- идея, которая будет жить очень долго [породив в том числе Литинститут, существующий по сей день, но в первую очередь памятную разнообразными «Как мы пишем?», «Как работал Бальзак?», «Как работал Толстой?» и т.п. – и напряженным интересом к стилистике, от Эльсберга до Гуковского, полагающего стиль как системообразующий принцип] –
- редакторы 1920-х – быстро умножающиеся в числе – были теми, кому надлежало привести созданное «призывниками» к более или менее конвенциональному виду –
- следом, как вновь хорошо известно, оказалось, что все-таки вырастить «от станка» или «от сохи», а еще желательно и без отрыва, что журналиста, что беллетриста или драматурга – дело не то, чтобы невозможное, но весьма редкое, штучное, «кустарное» -
- проще, по модели Горького, скорее уже существующих литераторов направлять в «творческие командировки», от одиночных выездов до массовых путешествий вроде Беломоро-Балтийского или Туркестанского – чтобы они отрывались от своих кабинетов и письменных столов и напитывались «живой жизнью» -
- но армия редакторов уже была – и правила и правила рукописи – и вырабатывала, к чему и была изначально призвана, тот самый конвенциональный стиль –
- и усилия ее оказались направлены теперь на уже профессиональных литераторов – порождая характерную «стертость» языка 1930 – 50-х
«Я еще не женат, но пьесы пишу исключительно для вдовы, так как рано или поздно не миную общей участи и женюсь» (Антон Чехов — Алексею Плещееву, 1888)
Forwarded from Мастер Антон
В копилку бесполезных знаний: в первой редакции романа Степу Лиходеева звали Гарася Педолаев 😂
Игорь Владимирович Чиннов (1909, Тукумс, Курляндская губерния, Российская империя — 1996, Флорида, США)
* * *
Вот, живешь: суета, нищета,
Только тщетно считаешь счета,
Только видишь, что сумма не та;
А умрешь – темнота, немота
И такая, мой друг, пустота,
Будто ночью под аркой моста.
* * *
Вот, живешь: суета, нищета,
Только тщетно считаешь счета,
Только видишь, что сумма не та;
А умрешь – темнота, немота
И такая, мой друг, пустота,
Будто ночью под аркой моста.
Игорь Сухих. Юрий Тынянов: вчера и завтра. К 130 летию со дня рождения писателя. — «Литературная газета», 2024, № 41, 16 октября; на сайте газеты — 20 октября.
«„Смерть Вазир-Мухтара” (1928) — главное творение Тынянова-беллетриста. Скептические отзывы критиков-современников, а также А. Солженицына („Тынянов не доработал характера. Духовно высокого Грибоедоваа-писателя мы так и не увидели”) возникают на основе сравнения романа с исторической беллетристикой ХIХ века, в которой главное — характер и психология. Между тем Тынянов продолжает иною линию — орнаментальной модернистской прозы ХХ века (Андрей Белый), основа которой не сюжет/фабула и характер, а метафора, композиционный стык, лирическая ассоциация».
«Более полувека назад поэт Павел Антокольский пред(по)лагал: „Пора приступить к изданию собрания сочинений Юрия Николаевича Тынянова, собранию по возможности полному. <…> Сколько томов или сколько печатных листов здесь потребуется — это вопрос особый, в нужное время он неизбежно встанет сам собою” („Замысел и вымысел”, 1973). Увы, нужное время пока не наступило. Отдельные издания статей Тынянова и его прозы, конечно, время от времени появляются. Работ о писателе и литературоведе немерено. Много лет по материалам научных конференций издавались „Тыняновские сборники”. Но по возможности полного собрания сочинений не существует и сегодня».
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский). "Новый мир", 2024, № 11: https://nm1925.ru/articles/2024/11-2024/periodika-11-2024/
«„Смерть Вазир-Мухтара” (1928) — главное творение Тынянова-беллетриста. Скептические отзывы критиков-современников, а также А. Солженицына („Тынянов не доработал характера. Духовно высокого Грибоедоваа-писателя мы так и не увидели”) возникают на основе сравнения романа с исторической беллетристикой ХIХ века, в которой главное — характер и психология. Между тем Тынянов продолжает иною линию — орнаментальной модернистской прозы ХХ века (Андрей Белый), основа которой не сюжет/фабула и характер, а метафора, композиционный стык, лирическая ассоциация».
«Более полувека назад поэт Павел Антокольский пред(по)лагал: „Пора приступить к изданию собрания сочинений Юрия Николаевича Тынянова, собранию по возможности полному. <…> Сколько томов или сколько печатных листов здесь потребуется — это вопрос особый, в нужное время он неизбежно встанет сам собою” („Замысел и вымысел”, 1973). Увы, нужное время пока не наступило. Отдельные издания статей Тынянова и его прозы, конечно, время от времени появляются. Работ о писателе и литературоведе немерено. Много лет по материалам научных конференций издавались „Тыняновские сборники”. Но по возможности полного собрания сочинений не существует и сегодня».
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский). "Новый мир", 2024, № 11: https://nm1925.ru/articles/2024/11-2024/periodika-11-2024/
Олег Григорьевич Чухонцев
(1938 г.р., Павловский Посад, Московская обл.)
* * *
По гиблому насту, по талой звезде
найдешь меня там, где не будет нигде.
Есть дальняя пристань, последний приют,
где скорби не знают и мертвых не чтут.
Кто был для единого слова рожден,
пусть ветром и пеплом развеян, но он
как кочет туда безголовый взлетел,
а это, скажу вам, не худший удел.
1989
(1938 г.р., Павловский Посад, Московская обл.)
* * *
По гиблому насту, по талой звезде
найдешь меня там, где не будет нигде.
Есть дальняя пристань, последний приют,
где скорби не знают и мертвых не чтут.
Кто был для единого слова рожден,
пусть ветром и пеплом развеян, но он
как кочет туда безголовый взлетел,
а это, скажу вам, не худший удел.
1989
Forwarded from Книжный магазин «Фаланстер»
наша любимая рубрика "Старая книга в небольшом количестве":
Эмилий Блоссий Драконций. Мифологические поэмы.
Перевод с латинского, вступительная статья, комментарии, приложение и указатель В.Н. Ярхо.
Издательство «Лабиринт», 2001 год, стоит 600 руб.
В книге собраны впервые переведенные на русский язык поэмы позднего античного автора Эмилия Блоссия Драконция. В большой вводной статье В.Н. Ярхо показано место Драконция в истории европейской культуры. В приложении рассматриваются драматические интерпретации мифа об Оресте и Электре в XVIII-XX веках.
Заказать книгу с доставкой: [email protected]
Эмилий Блоссий Драконций. Мифологические поэмы.
Перевод с латинского, вступительная статья, комментарии, приложение и указатель В.Н. Ярхо.
Издательство «Лабиринт», 2001 год, стоит 600 руб.
В книге собраны впервые переведенные на русский язык поэмы позднего античного автора Эмилия Блоссия Драконция. В большой вводной статье В.Н. Ярхо показано место Драконция в истории европейской культуры. В приложении рассматриваются драматические интерпретации мифа об Оресте и Электре в XVIII-XX веках.
Заказать книгу с доставкой: [email protected]
Forwarded from введение к отсутствующему
пользуясь новогодними – внимательно прочел доклад Горького на Первом съезде ССП – и впечатлен масштабностью и сложностью построения –
- во-первых, доклад явно разделяется на два уровня, искусно соединенных между собой – всеобщую рамку, трактующую о природе человеке и сути искусства – и план текущей литературы и устремлений –
- во-вторых, может показаться странным, отчего Горький начинает свой доклад с первобытной культуры и полемики со Спенсером и Фрэзером (Стенограмма…, 1934: 5) –
- и на первом ходе ответ вроде бы находится в утверждении, что «созерцательность» (6), отвлеченное мышление – плод не просто позднейшей, а противоречащей, повреждающей сущность человека культуры классового общества –
- но нет, это лишь попутное – или, точнее, призванное настроить восприятие слушателей и читателей так, чтобы подвести их к главному –
- а именно – к тому, каким должно стать новое, желаемое искусство. – в самом центре доклада, уже успев много сказать как о европейской, так и русской литературе XIX века, Горький возвращается к теме первобытного – напоминая на первый взгляд банальное: «Миф – это вымысел» (10) -
- чтобы буквально на следующем ходе утвердить тезис, что в основе всякого искусства лежит вымысел:
«Вымыслить – значит извлечь из суммы реально данного основной его смысл и воплотить в образ» - поступить подобным образом значит получить «реализм» (ib.) –
- если же «к смыслу извлеченному из реального добавить – домыслить, по логике гипотезы – желаемое, возможное и этим еще дополнить образ» - то получим «тот романтизм», который лежит в основе мифа (ib.) –
- отсюда Горький проясняет заявленный на первых страниц, сразу после первобытного человечества, тезис, «что роль буржуазии в процессе культурного творчества сильно преувеличена», что «буржуазия не имела в самой себе и не имеет тяготения к творчеству культуры» (7) -
- дело в том, что она не поощряет воображение и в конце концов «буржуазное общество <…> совершенно утратило способность вымысла в искусстве» (10) – ему в итоге остается лишь укрываться в «магии слова» там, где остается истинное искусство –
- в конце концов выход к новому миру, не знающему разделения на действующего и созерцающего, не ведающего «мышления о “сущностях”, о “первопричине всех явлений”, о “вещи в себе”» (6) – это выход к миру, способному к новому мифу –
- способности к новому началу, разрыву с прошлым не сохранении его проклинаемым, а в забвении – где прошлое перестраивается в памятуемом, становится иным –
- эта способность утверждается в звучащем на первый взгляд странном отступлении: «Многим смешно читать, что люди изменяют фамилии Свинухин, Собакин, Кутейников, Попов, Свищев и т.д., на фамилии Ленский, Новый, Партизанов, Дедов, Столяров и т.д. Это не смешно, ибо это говорит именно о росте человеческого достоинства, об отказе человека носить фамилию или прозвище, которое унижает его, напоминая о тяжелом, рабском прошлом дедов и отцов» (14) – где трудно не расслышать его собственную перемену имени –
- но это же звучит в открывающей съезд речи Жданова, говорящего: «Наша литература является самой молодой из всех литератур народов и стран» (3) – речь идет именно о советской литературе, съездом авторов которой и выступает собрание –
- литература, которая отрицает свою первостепенную связность с языком – и которая возможна в самых разных странах
- во-первых, доклад явно разделяется на два уровня, искусно соединенных между собой – всеобщую рамку, трактующую о природе человеке и сути искусства – и план текущей литературы и устремлений –
- во-вторых, может показаться странным, отчего Горький начинает свой доклад с первобытной культуры и полемики со Спенсером и Фрэзером (Стенограмма…, 1934: 5) –
- и на первом ходе ответ вроде бы находится в утверждении, что «созерцательность» (6), отвлеченное мышление – плод не просто позднейшей, а противоречащей, повреждающей сущность человека культуры классового общества –
- но нет, это лишь попутное – или, точнее, призванное настроить восприятие слушателей и читателей так, чтобы подвести их к главному –
- а именно – к тому, каким должно стать новое, желаемое искусство. – в самом центре доклада, уже успев много сказать как о европейской, так и русской литературе XIX века, Горький возвращается к теме первобытного – напоминая на первый взгляд банальное: «Миф – это вымысел» (10) -
- чтобы буквально на следующем ходе утвердить тезис, что в основе всякого искусства лежит вымысел:
«Вымыслить – значит извлечь из суммы реально данного основной его смысл и воплотить в образ» - поступить подобным образом значит получить «реализм» (ib.) –
- если же «к смыслу извлеченному из реального добавить – домыслить, по логике гипотезы – желаемое, возможное и этим еще дополнить образ» - то получим «тот романтизм», который лежит в основе мифа (ib.) –
- отсюда Горький проясняет заявленный на первых страниц, сразу после первобытного человечества, тезис, «что роль буржуазии в процессе культурного творчества сильно преувеличена», что «буржуазия не имела в самой себе и не имеет тяготения к творчеству культуры» (7) -
- дело в том, что она не поощряет воображение и в конце концов «буржуазное общество <…> совершенно утратило способность вымысла в искусстве» (10) – ему в итоге остается лишь укрываться в «магии слова» там, где остается истинное искусство –
- в конце концов выход к новому миру, не знающему разделения на действующего и созерцающего, не ведающего «мышления о “сущностях”, о “первопричине всех явлений”, о “вещи в себе”» (6) – это выход к миру, способному к новому мифу –
- способности к новому началу, разрыву с прошлым не сохранении его проклинаемым, а в забвении – где прошлое перестраивается в памятуемом, становится иным –
- эта способность утверждается в звучащем на первый взгляд странном отступлении: «Многим смешно читать, что люди изменяют фамилии Свинухин, Собакин, Кутейников, Попов, Свищев и т.д., на фамилии Ленский, Новый, Партизанов, Дедов, Столяров и т.д. Это не смешно, ибо это говорит именно о росте человеческого достоинства, об отказе человека носить фамилию или прозвище, которое унижает его, напоминая о тяжелом, рабском прошлом дедов и отцов» (14) – где трудно не расслышать его собственную перемену имени –
- но это же звучит в открывающей съезд речи Жданова, говорящего: «Наша литература является самой молодой из всех литератур народов и стран» (3) – речь идет именно о советской литературе, съездом авторов которой и выступает собрание –
- литература, которая отрицает свою первостепенную связность с языком – и которая возможна в самых разных странах
Forwarded from Книжный магазин «Фаланстер»
в небольшом количестве
М.М. Морозов. «Гамлет»: перевод, комментарии, статьи.
Издательство «Лабиринт», 2009 год, стоит 380 руб.
Выдающийся русский ученый-гуманитарий — литературовед, театровед и переводчик — Михаил Михайлович Морозов (1897—1952) был крупнейшим специалистом по английской литературе и знатоком творчества Шекспира. Прозаический перевод «Гамлета» с подробным культурологическим комментарием дополнен исследовательскими статьями о языке, персонажах и сценографии трагедии, о ее театральной судьбе.
Уильям Шекспир. Гамлет.
Перевод и комментарии И.В. Пешкова.
Издательство «Лабиринт», 2010 год, стоит 380 руб.
Новый перевод на русский язык трагедии Шекспира «Гамлет» основан на многолетних филологических изысканиях, связанных с оригиналом и переводами трагедии на основные европейские языки. Переводчик стремится преодолеть ставшую уже штампом восприятия оппозицию точности и художественности, а также отказывается от принципа единственности, предлагая в комментариях варианты прочтения шекспировского текста.
Заказать книгу с доставкой: [email protected]
М.М. Морозов. «Гамлет»: перевод, комментарии, статьи.
Издательство «Лабиринт», 2009 год, стоит 380 руб.
Выдающийся русский ученый-гуманитарий — литературовед, театровед и переводчик — Михаил Михайлович Морозов (1897—1952) был крупнейшим специалистом по английской литературе и знатоком творчества Шекспира. Прозаический перевод «Гамлета» с подробным культурологическим комментарием дополнен исследовательскими статьями о языке, персонажах и сценографии трагедии, о ее театральной судьбе.
Уильям Шекспир. Гамлет.
Перевод и комментарии И.В. Пешкова.
Издательство «Лабиринт», 2010 год, стоит 380 руб.
Новый перевод на русский язык трагедии Шекспира «Гамлет» основан на многолетних филологических изысканиях, связанных с оригиналом и переводами трагедии на основные европейские языки. Переводчик стремится преодолеть ставшую уже штампом восприятия оппозицию точности и художественности, а также отказывается от принципа единственности, предлагая в комментариях варианты прочтения шекспировского текста.
Заказать книгу с доставкой: [email protected]
Игорь Владимирович Чиннов (1909, Тукумс, Курляндская губерния, Российская империя — 1996, Флорида, США)
* * *
Вот, опять вдали кряхтенье
Жабы. Жабе не до сна.
Верно, в прежнем воплощенье
Соловьем была она.
Вот, кряхтит в ночном просторе.
Непонятна речь ее.
Иль выплакивает горе,
Горе личное свое?
Иль про горе мировое
Наше общее твердит?
Иль о счастье быть живою
Как умеет говорит?
Иль, быть может, словно лебедь,
Плачет, покидая свет?
Или бредит (как не бредить?)
Тем, чего на свете нет?
* Ср.: "Будет, будет эта жаба / петь в колодце по ночам. / Будет месяц литься слабо / к золотым ее очам..." (Давид Самойлов)
* * *
Вот, опять вдали кряхтенье
Жабы. Жабе не до сна.
Верно, в прежнем воплощенье
Соловьем была она.
Вот, кряхтит в ночном просторе.
Непонятна речь ее.
Иль выплакивает горе,
Горе личное свое?
Иль про горе мировое
Наше общее твердит?
Иль о счастье быть живою
Как умеет говорит?
Иль, быть может, словно лебедь,
Плачет, покидая свет?
Или бредит (как не бредить?)
Тем, чего на свете нет?
* Ср.: "Будет, будет эта жаба / петь в колодце по ночам. / Будет месяц литься слабо / к золотым ее очам..." (Давид Самойлов)
Forwarded from мракобесие и джаз
«<…> всякий раз вы видите образы и не видите Толстого, видите жизнь так, как ее можно увидеть, только обладая свойствами и чувствами изображаемых Толстым людей. Вы видите их жесты, поступки, они рассказывают вам, даже в момент смерти, что они думали, и даже своей смертью герои Толстого пропагандируют определенное жизнепонимание. Это художественное ясновидение дает воспроизведение жизни более убедительное, чем та повседневность, которую вы видите на улице или на каком-нибудь собрании.
Это и есть “магия” художника, дающая ему силу. С ним становится трудно спорить, даже если жизнь вам говорит другое, чем Толстой, который надел маску жизни или тысячу масок своих действующих лиц и говорит от лица жизни»
[Луначарский А.В. Горький-художник (1931) // Луначарский, 1938:126].
Это и есть “магия” художника, дающая ему силу. С ним становится трудно спорить, даже если жизнь вам говорит другое, чем Толстой, который надел маску жизни или тысячу масок своих действующих лиц и говорит от лица жизни»
[Луначарский А.В. Горький-художник (1931) // Луначарский, 1938:126].
Forwarded from мракобесие и джаз
мемуарное
================
«Меня здесь интересует отчасти самая легенда Кусковой: видите ли, до 1917 года вся подпольная и, особенно, ссыльная и околоссыльная интеллигенция образовала теплый и светлый “орден”, равного которому жизнь позднее ничего не создала. <…>
Но память во многом обманула г-жу Кускову <…>. Все мы, принадлежавшие тогда весьма крепко, не меньше Кусковой, к “ордену”, вспоминаем о ссылке и ссыльной жизни, об этой самой “вдохновенной статистике”, со значительной долей омерзения. Да, попадались, конечно, в ссылке крупные люди, которые успешно боролись против среды “ордена”. Но, в общем, спросите любого бывшего ссыльного, и он вам скажет: “Не было жизни более склочной, сплетнической, нервно-взвинченной, утомительной, принижающей дух, чем в ссылке и эмиграции. И удивительно, - прибавит такой ‘старожил’ ссылки, - ведь не такие же плохие собирались люди: литераторы, образованные, поработавшие на ниве революции! А какую, бывало, кучу несносных дрязг наворотят при усердном участии своих супруг”»
[Луначарский А.В. Самгин (1932) // Луначарский, 1938:159 – 160].
================
«Меня здесь интересует отчасти самая легенда Кусковой: видите ли, до 1917 года вся подпольная и, особенно, ссыльная и околоссыльная интеллигенция образовала теплый и светлый “орден”, равного которому жизнь позднее ничего не создала. <…>
Но память во многом обманула г-жу Кускову <…>. Все мы, принадлежавшие тогда весьма крепко, не меньше Кусковой, к “ордену”, вспоминаем о ссылке и ссыльной жизни, об этой самой “вдохновенной статистике”, со значительной долей омерзения. Да, попадались, конечно, в ссылке крупные люди, которые успешно боролись против среды “ордена”. Но, в общем, спросите любого бывшего ссыльного, и он вам скажет: “Не было жизни более склочной, сплетнической, нервно-взвинченной, утомительной, принижающей дух, чем в ссылке и эмиграции. И удивительно, - прибавит такой ‘старожил’ ссылки, - ведь не такие же плохие собирались люди: литераторы, образованные, поработавшие на ниве революции! А какую, бывало, кучу несносных дрязг наворотят при усердном участии своих супруг”»
[Луначарский А.В. Самгин (1932) // Луначарский, 1938:159 – 160].
Почему Гоголь сжег второй том «Мертвых душ»? Интервью с Владимиром Легойдой. Беседу вела Елена Яковлева. — «Год литературы», 2024, 13 октября.
Говорит глава Синодального отдела по взаимоотношениям церкви с обществом и СМИ, профессор МГИМО Владимир Легойда: «Юрий Лотман писал, что литература не должна быть дидактична. Но над этим еще стоит размышлять. Удивительно, но лучшие стихи Тимура Кибирова абсолютно прямолинейны. Как „Теодицея”, например, или „Их-то Господь — вон какой!”. У меня в „Парсуне” он говорил, что есть вещи, которые надо высказывать прямо».
«Парсуна» — авторская программа Владимира Легойды на телеканале «СПАС».
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский). "Новый мир", 2024, № 11: https://nm1925.ru/articles/2024/11-2024/periodika-11-2024/
Говорит глава Синодального отдела по взаимоотношениям церкви с обществом и СМИ, профессор МГИМО Владимир Легойда: «Юрий Лотман писал, что литература не должна быть дидактична. Но над этим еще стоит размышлять. Удивительно, но лучшие стихи Тимура Кибирова абсолютно прямолинейны. Как „Теодицея”, например, или „Их-то Господь — вон какой!”. У меня в „Парсуне” он говорил, что есть вещи, которые надо высказывать прямо».
«Парсуна» — авторская программа Владимира Легойды на телеканале «СПАС».
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский). "Новый мир", 2024, № 11: https://nm1925.ru/articles/2024/11-2024/periodika-11-2024/
Олег Григорьевич Чухонцев
(1938 г.р., Павловский Посад, Московская обл.)
* * *
Под тутовым деревом в горном саду,
в каком-то семействе, в каком-то году,
с кувшином вина посреди простыни,
с подручной закуской – лишь ветку тряхни,
с мыслишкой, подкинутой нам тамадой,
что будем мы рядом и там, за грядой,
Амо и Арсений, Хухути и я,
и это не пир, а скорей лития.
Как странно, однако, из давности лет
увидеть: мы живы, а нас уже нет.
Мы рядом, мы живы, и я под тутой
еще и не старый, еще молодой.
Закатная мгла освежила траву.
Цикада окликнула Саят-Нову.
Из давности, из наваждения лет
кузнечик откликнулся ей вардапет.
Вот! роды прейдут, и державы сгорят,
и сад промысловый пожрет шелкопряд,
и речь пересохнет, но из году в год
цикада семнадцатилетняя ткет,
а рядом сверчок, безъязыкий толмач,
смычком высекает свой варварский плач.
Деместикус, дектикус, коноцефал,
да кто бы им имя какое ни дал,
личины меняя, он тот же, что был,
Амо и Арсений под сению крыл,
словесная моль, дегустатор октав,
скажи: каннибал – и не будешь не прав.
Напарники литературных декад,
здесь самое место нам, в цехе цикад.
А что же в остатке? сухая картечь,
лишь воздухом запечатленная речь...
Я вижу, как мы под тутою лежим,
как живо темнеет, как сякнет кувшин,
но миг или век – все равно дефицит,
как жизнь промелькнула, и смерть пролетит.
2000
(1938 г.р., Павловский Посад, Московская обл.)
* * *
Под тутовым деревом в горном саду,
в каком-то семействе, в каком-то году,
с кувшином вина посреди простыни,
с подручной закуской – лишь ветку тряхни,
с мыслишкой, подкинутой нам тамадой,
что будем мы рядом и там, за грядой,
Амо и Арсений, Хухути и я,
и это не пир, а скорей лития.
Как странно, однако, из давности лет
увидеть: мы живы, а нас уже нет.
Мы рядом, мы живы, и я под тутой
еще и не старый, еще молодой.
Закатная мгла освежила траву.
Цикада окликнула Саят-Нову.
Из давности, из наваждения лет
кузнечик откликнулся ей вардапет.
Вот! роды прейдут, и державы сгорят,
и сад промысловый пожрет шелкопряд,
и речь пересохнет, но из году в год
цикада семнадцатилетняя ткет,
а рядом сверчок, безъязыкий толмач,
смычком высекает свой варварский плач.
Деместикус, дектикус, коноцефал,
да кто бы им имя какое ни дал,
личины меняя, он тот же, что был,
Амо и Арсений под сению крыл,
словесная моль, дегустатор октав,
скажи: каннибал – и не будешь не прав.
Напарники литературных декад,
здесь самое место нам, в цехе цикад.
А что же в остатке? сухая картечь,
лишь воздухом запечатленная речь...
Я вижу, как мы под тутою лежим,
как живо темнеет, как сякнет кувшин,
но миг или век – все равно дефицит,
как жизнь промелькнула, и смерть пролетит.
2000