Из истории. Как один диктатор решил повысить рождаемость для выхода страны из демографической ямы. Форбс. Автор: Василий Легейдо

В середине 1960-х одной из главных забот Чаушеску стала ухудшающаяся демографическая ситуация. Вдохновившись опытом Советского Союза при Сталине, он решил, что рост рождаемости подстегнет развитие экономики. Молодое поколение обеспечило бы Румынию рабочей силой. К тому же выросшие при новом лидере дети получили бы идеологически «правильное» воспитание и, по задумке Чаушеску, были бы максимально лояльны власти. Чтобы реализовать эту программу, в 1966 году диктатор утвердил Декрет 770, запрещавший прерывать беременность женщинам младше 40, если они родили меньше четверых детей.

Средства контрацепции исчезли из открытой продажи, а всех румынок, которые теоретически могли стать матерями, обязали раз в месяц посещать гинеколога. Иногда осмотр устраивали прямо на рабочем месте женщины, чтобы застать ее врасплох. Если врачи устанавливали беременность, то пациентка должна была через положенный срок отчитаться о родах, иначе ее бы привлекли к ответственности за деятельность, противоречащую интересам государства.

«Плод — это собственность всего общества, — объяснял Чаушеску. — Каждый, кто сознательно не заводит детей, — это дезертир, предающий законы национальной преемственности».


Чаушеску преследовал цель — к концу XX века увеличить численность населения Румынии с 19 млн до 30 млн. В первые годы после внедрения Декрета 770 темпы рождаемости действительно выросли вдвое (с 1967 по 1971 год население выросло на шесть процентов), однако затем снова замедлились. Демографическая политика коммунистов вынуждала женщин прерывать беременность подпольно или самостоятельно, рискуя здоровьем, а порой и жизнью. В стране расцвел черный рынок контрацептивов, которые перекупщики и контрабандисты продавали с огромной наценкой.

Чаушеску ужесточил законодательство в том, что касалось демографии: в 1977-м все бездетные пары, независимо от пола и супружеского положения, обязали выплачивать ежемесячный налог. Теперь материнство считалось не возможностью женщины, а обязанностью перед государством и лидером партии. Врачей, проводивших нелегальные аборты, арестовывали и сажали в тюрьму на срок от двух до 10 лет. Женщин, обращавшихся за помощью, могли лишить свободы на два года. Аборты разрешались только женщинам старше 45 лет, жертвам изнасилований и тем, кто родил не менее пяти детей.

Одним из «побочных эффектов» тоталитарной демографической политики стал рост количества семей, в которых родители не могли обеспечить детям минимальный уровень социального благосостояния. Некоторые румыны из низших социальных слоев сдавали детей в муниципальные учреждения.

Но государство не обладало ресурсами, чтобы поддержать многодетные семьи, несмотря на заверения пропаганды. Точное количество детей, прошедших через приюты с середины 1960-х по конец 1980-х, неизвестно — в некоторых источниках говорится о 500 000 жертв режима.

Довольно скоро стало ясно, что демографический бум — это не способ достичь процветания, а путь к экономической и социальной катастрофе. Но еще хуже было то, в каких условиях приходилось существовать главным жертвам провалившейся программы Чаушеску.

Самых маленьких детей, попавших на попечение государства, отправляли в детские сады при Министерстве здравоохранения. По достижении трехлетнего возраста они подвергались сортировке. Их делили на три категории: «поддающихся лечению», «частично поддающихся лечению» и «дефектных». В последнюю категорию часто попадали дети с косоглазием, малокровием, заячьей губой — особенностями, которые не мешали бы им нормально жить и развиваться при условии заботы и внимания со стороны взрослых. Однако именно этим детям, которых распределяли по 26 действующим на территории страны приютам, приходилось тяжелее всего.

«Нас было так много, — вспоминал Исидор Рукель, попавший в категорию «дефектных» из-за деформации ноги, вызванной полиомиелитом. — После завтрака нас оставляли в пустой комнате, где мы просто слонялись от одной стены к другой. Некоторые плакали и даже били себя. Тогда на них надевали смирительные рубашки. После обеда повторялось все то же самое».

В январе 1990-го журналист The Daily Mail Боб Грэм стал первым иностранцем, посетившим румынские детские дома после смерти Николае Чаушеску. Диктатора с женой Еленой расстреляли двумя неделями раньше. Британца потрясли ржавые, разваливающиеся кроватки, полное отсутствие игрушек и книг, голые стены без рисунков и мрачная атмосфера. Но больше всего — сами дети, которые не прерывали гнетущую тишину веселыми криками и шумной беготней.

«Отчетливее всего я помню две вещи, которые останутся со мной навсегда, — рассказал Грэм. — Запах мочи и молчание множества детей. Обычно, когда заходишь в комнату с детьми, ожидаешь, что они будут шуметь: болтать, кричать или плакать. Но эти дети не издавали ни звука, хотя никто из них не спал. Они лежали в кроватках, иногда по двое или по трое, и смотрели на происходящее. Молча. Это было жутковато, почти зловеще. Резкий и отвратительный запах, с которым я успел познакомиться, посещая в последующие месяцы и годы разные социальные учреждения в Румынии, сбивал с ног».

Многие дети, оказавшиеся в приютах Чаушеску, говорили, что тяжелее всего им было переносить даже не установившуюся в подобных заведениях культуру насилия, а равнодушие персонала. Никому не было дела до их проблем, никто не улыбался им и не разговаривал с ними. Воспитанники часто оставались без света и отопления, врачам не разрешали консультироваться с иностранными коллегами, а медсестер направляли в учреждения без необходимой подготовки. Халатность вела к антисанитарии — например, иглы для уколов не стерилизовали необходимым образом, из-за чего в приютах распространялись инфекционные заболевания, включая ВИЧ.

Распорядок напоминал тюрьму с той разницей, что вместо осужденных преступников объектами давления со стороны безжалостного дисциплинарного аппарата становились невинные дети. Дети почти не покидали одно здание — там они спали, питались, учились и мылись. Больше в их жизни не было ничего, и они почти никак не контактировали с внешним миром, хотя 80% воспитанников приютов при Чаушеску не были сиротами.

От 15 000 до 20 000 детских смертей в румынских приютах с 1966 по 1989 год можно было избежать, если бы власти и сотрудники более ответственно относились к обязанностям. Исследователи проанализировали статистику в трех учреждениях для «дефектных» детей и заключили, что в 70% случаев причиной смерти подопечных становились не врожденные недуги, а заболевания, которые при должном уходе поддавались лечению, например пневмония.

Неотъемлемым аспектом приютов при Чаушеску стало физическое насилие: старшие дети избивали младших, а сотрудники — всех подопечных. Иногда они специально заставляли воспитанников избивать друг друга в качестве наказания за «недостаток дисциплины». Некоторые дети настолько тосковали по прикосновениям, которые не причиняли им боль, что цеплялись за каждого посетителя и не отпускали, пока их не отдирали силой.

У детей, которые провели несколько лет в муниципальных учреждениях, где недоедали, не получали внимания, не имели минимальных удобств и подвергались насилию, наблюдалось снижение мозговой активности в зонах, отвечавших за память, решение проблем и аргументацию. Их IQ оказался ниже, чем у ровесников, выросших в семьях, и понижался по мере взросления.

Другой серьезной трудностью для жертв румынских приютов стало отсутствие социальных навыков: они не понимали, как реагировать и что чувствовать в ответ на заботу, проявленную приемными родителями.

Некоторым людям кажется, что если они признают свою неправоту, значит они потерпят тяжелейшее поражение. Они будут защищать свою позицию изо всех сил, чтобы показать, что способны отстаивать ее всеми возможными способами. Они так привыкли отождествлять свое «я» с конкретной точкой зрения, что не могут посмотреть на ситуацию со стороны.

А человек, который убеждает нас в чем-то, что нам кажется неправильным, часто воспринимается нами, как враг — он покусился на мое "я". Между тем нужно быть благодарным людям, которые показывают, как мы ошибались. Они заделывают нам пробоину под ватерлинией.

Попробуйте представить себе человека, который не ошибается ни в чем. У меня не получается. Или, точнее получается какой-то непробиваемый самовлюбленный дурак. Менять свое мнение под давлением убедительных аргументов — это нормально.

И еще одно замечание. Эмоциональное. Мне понравился довод одного психолога, который работал с постоянно спорящей семейной парой: «Скажите, чего вы хотите больше — быть правым или быть счастливым?»

Честь небес.

Получил комментарий с вопросом про евреев Ирана, которые вышли на марш против Израиля и призвали поскорее освободить Иерусалим от сионистов. Еврейский представитель в парламенте заявил: «Все свободные люди мира оказывают сопротивление оккупационному режиму в Иерусалиме. Мы, иранские евреи, никоим образом не считаем сионистский режим легитимным, а политические установки этого режима несовместимы с учениями иудейской веры».

Мне кажется, что в этом нет ничего страшного. Когда-то еврейская община Ирана была одной из крупнейших в мире. Евреи жили в Персии почти три тысячи лет, но в ХХ веке почти 95% были вынуждены уехать из страны. В Иране осталось всего несколько тысяч евреев и сегодня они фактически являются заложниками. А заложник не то, что может — он должен говорить и делать то, что понравится исламскому государству. Особенно сейчас, когда идет война Ирана с Израилем. На слова подневольных людей можно вообще не реагировать.

Но одновременно с этим в самом Израиле произошло событие, которое никто практически не заметил. А оно гораздо страшнее и будет иметь более серьезные последствия, чем сожжение израильского флага в Тегеране.

Раввины привели свою паству в крупнейший торговый центр Израиля с угрозами и требованием закрыть его в шаббат. Их аргументация до боли знакома: «стены нашей святой субботы все более яростно разрушаются владельцами торговых центров, невозможно представить себе судьбу тех, кто оскверняет субботу и честь небес». Угу. Святость и честь небес.

А вот это очень серьезно. Это маркер тех процессов, которые могут уничтожить Израиль. Религия — это газ, который стремится заполнить весь объем. Если верующие начинают указывать неверующим, что те должны чувствовать, думать и делать, то они не остановятся никогда. Все это было множество раз и несложно предсказать, как действия будут развиваться дальше.

Сначала закрытие всех магазинов, оскверняющих честь небес. Потом запрет на езду на машинах в шаббат. Вплоть до бросания камнем в лобовое стекло. Затем к вам домой начнут приходить возмущенные верующие, если вы включите стиральную машину или миксер в субботу — вы оскверняете наши религиозные чувства. Потом в Тель-Авиве начнут делать замечания девушкам в легкой одежде. Нашим мужчинам неприятно на вас смотреть. Потом их будут колоть булавками. В школах будет все больше Талмуда и все меньше физики. Раввины захотят изменить свод законов — мы должны судить людей по Галахе.

Скорость изменений будет быстро увеличиваться. Женщины должные носить парики и ездить в автобусах сзади, чтобы не отвлекать мужчин своей болтовней. Любая критика религиозного лобби будет приравнена к антисемитизму. Любого светского человека, которому не нравится жить в религиозном халифате, начнут сравнивать с Гитлером. Евреи, которые раньше слышали в России: «если вам что-то у нас не нравится, валите в свой Израиль», станут улавливать похожие обертона и в Земле Обетованной.

А потом финансовая модель государства начнет трещать по швам. Сто евреев общины могут прокормить одного раввина. 60% работающих в стране могут прокормить детей, инвалидов и пенсионеров. Но если к ним каждый год будут прибавляться десятки тысяч мужчин, отказывающихся воевать за свою страну и работать на благо своей страны, то денег перестанет хватать. Значит еще больше возрастут налоги. Израиль и так очень дорогая страна и она станет еще дороже. И светские начнут массово уезжать из страны — хорошие специалисты, в отличие от ультраородоксов, нужны везде. Их с распростертыми объятиями примут в десятках светских стран мира.

Один раз иудаизм уже погубил Израиль. Он может и повторить.

Как обосновывались территориальные претензии раньше:

Эту землю дал нам Бог. Наши предки похоронены здесь. Наш король породнился с иностранной принцессой и получил это графство в качестве приданного. Наши отцы проливали кровь за эти камни. Наша нация была расколота на две части, но всегда мечтала воссоединиться — вот результаты референдума, признанные мировым сообществом. С этой земли происходило нападение на нас, мы выиграли войну и получаем территорию по праву победителя. Это наша исконная земля, мы жили здесь тысячи лет, вот доказательства историков и археологов.

Как обосновываются территориальные претензии сегодня:

Вэнс: Если нам нужна территория Гренландии, значит Трамп её получит.
Трамп: Мы завоюем Гренландию. Да, 100%

В 1986 году компания Porsche представила суперкар 959, ставший самым быстрым серийным автомобилем в мире (на один год, до появления Ferrari F40). Автомобиль имел оглушительный успех, но с финансовой точки зрения суперкар оказался настоящей катастрофой. Он стоил сумасшедших денег - 225 000 долларов. Выпустили всего около 300 машин. По машине купили основатели корпорации Microsoft Билл Гейтс и Пол Аллен.

Поскольку стоил Porsche чрезвычайно дорого, вкладывать дополнительные деньги в его сертификацию для американского рынка никто не хотел. И таможня США забраковала автомобиль и из порта Сиэтла он не выехал.

Для сертификации автомобиля в США, в числе прочего, нужно было провести минимум 4 краш-теста, а значит разбить 4 машины стоимостью 225 000 долларов. В какой-тот момент Билл Гейтс был готов купить эти 4 машины на свои деньги и передать компетентным органам США для необходимых мероприятий. Однако, этого оказалось недостаточно: Porsche еще должны были модифицировать автомобиль под стандарты дорожного движения США, так что проблема представлялась не решаемой.

Доведенный до отчаяния Билл Гейтс с коллегами по несчастью, к которым прибавились американский модельер Ральф Лорен и коллекционер Porsche актер Джерри Сайнфелд решили действовать как истинные американцы - наняли юристов. На консультации с Агентством по охране окружающей среды США (EPA) и Национальном управлением безопасностью движения (NHTSA) ушли годы. В 1999 году поправки в законодательство, позволяющие ввозить в США редкие и интересные автомобили в обход существующих правил были подписаны президентом Биллом Клинтоном.

Поправки к Федеральным стандартам безопасности механических транспортных средств США, названные "Show or Display", позволили ввозить в Америку автомобили представляющие культурную или коллекционную ценность, выпущенные ограниченным тиражом. Каждый случай рассматривается индивидуально.

В 2000 году спустя 13 лет хранения на таможенном складе Билл Гейтс смог сесть за руль Porsche 959. За 13 лет борьбы за автомобиль экологические стандарты в США ужесточились, поэтому Биллу Гейтсу пришлось еще и модернизировать выпускную систему Porsche 959, но это были уже мелочи. Пол Аллен смог получить свой Porsche гораздо раньше, поскольку переехал жить в Европу.

Автор текста Сергей Клюшниченко

Большевики в свое время объявили амнистию и призвали творческую интеллигенцию вернуться в СССР. Русское сердце очень доброе и отзывчивое. И некоторые вернулись из эмиграции — Горький, А.Толстой, Вертинский, Эренбург, Цветаева, Куприн, Прокофьев.

Горького отравили, Цветаева повесилась, Вертинского бойкотировали, Прокофьева запрещали, набор "Черной книги" Эренбурга и Гроссмана о Холокосте рассыпали. Куприн приехал умереть в России. "Красный граф" сделал блестящую карьеру в советской литературе. Славил Сталина и Беломорканал, стал академиком.

И вот сейчас из нескольких источников идет информация, что власти России, якобы, тоже собираются провести большую амнистию уехавших и согласны принять их, конечно, раскаявшихся, обратно на Родину. Русское сердце очень доброе и отзывчивое.

Не собираюсь никого ни с кем сравнивать, никому свою точку зрения не навязываю, скажу только за себя: Что? Раскаяться? Попросить у вас прощения? Да вы охренели! Сама мысль о том, чтобы вернуться на Чистые пруды и пройти мимо Табакерки, украшенной огромной буквой Z, кажется мне оскорбительной. Видеть на улицах Москвы военных преступников, увешанных орденами за Бучу и Бахмут? Говорить со школьной учительницей, рассказывающей детям про "уроки мужества"? Здороваться с соседом, написавшим на меня донос в прокуратуру? Ну, вы же понимаете, время было такое.

НЕТ.

Есть легенда о надписи на стене в концлагере: «Если Бог существует, то ему придется умолять меня о прощении».

Нет, дорогие мои москвичи, вы будете прощены не раньше, чем вас простят украинцы. За все, что вы сделали в Украине — русские люди с очень добрым и отзывчивым сердцем.

Немного реалий из Викторианской Англии.
Как стирали белье.

Стирка была, пожалуй, самой ненавистной работой для всех викторианских женщин. Любая женщина, способная заплатить за то, чтобы стиркой вместо нее занимался кто-то другой, пользовалась этой возможностью. Стирка была сопряжена с тяжелым физическим трудом и полностью нарушала привычный распорядок дня

В 1837 году котел для нагрева воды оставался редкой роскошью. В большинстве домов воду для стирки грели на огне или на кухонной жаровне, в чайниках или кастрюлях. Естественно, это мешало готовить еду в течение дня и, кроме того, заставляло экономно использовать ресурсы. Стирка была масштабным мероприятием, требовавшим очень много тепловой энергии, много свободного места и еще больше времени. Поэтому стирку необходимо было запланировать заранее, позаботившись о том, чтобы все поели, освободив нужное место и посуду и временно отложив все остальные дела.

Перед началом стирки женщина просматривала белье, проверяя, нет ли на ткани прорех и потертостей. Процесс стирки был настолько интенсивным, что любая маленькая дырочка могла быстро превратиться в огромную дыру, поэтому все, что требовало починки, немедленно чинили.

Затем вещи сортировали по степени загрязнения и по типу ткани. Шерстяная одежда требовала более бережного отношения, чем хлопковая и льняная, а некоторые виды хлопка выдерживали более жесткую стирку и отжимание, чем другие. Ошибки на этом этапе могли дорого обойтись.

Рассортированное и заштопанное белье замачивали. Стирка хорошо замоченной одежды требовала намного меньше усилий: уличная грязь растворялась в воде, другие пятна в результате длительного замачивания становились слабее — насыщенные водой волокна ткани разбухали, сбрасывая с себя большую часть загрязнений. Во многих семьях замачиванием белья занимались по субботам.

Корыта для стирки снимали и начисто протирали, затем ставили в углу кухни (или судомойни, если она была в доме), чтобы они не мешались под ногами, и наполняли водой, которую приносили в ведрах из колонки, колодца или местного ручья. Прежде чем класть белье, в воде могли развести горсть стиральной соды.

К утру понедельника белье достаточно отмокало, и можно было приступать непосредственно к стирке. В течение дня всей семье приходилось довольствоваться холодными остатками воскресного обеда, поскольку жаровню использовали для нагрева воды. Трудовой день и так начинался рано, а когда предстояло выполнить столько работы, многие женщины поднимались на несколько часов раньше обычного (еще одна причина, по которой стирка была непопулярна).

В жаровне разводили огонь, все имеющиеся в хозяйстве кастрюли и чайники наполняли водой и не без труда доставляли на кухню. Все предварительно замоченное белье как можно тщательнее отжимали. После этого нужно было избавиться от грязной воды. В большинстве домов ее снова переливали в ведра и выносили на улицу в канаву или сточную яму (участок земли, засыпанный щебнем или прикрытый решеткой, где вода могла впитаться в почву, не создавая грязных луж) — домов с внутренней канализацией было очень мало. К этому времени самый маленький чайник достаточно прогревался или даже начинал закипать, и воду из него можно было использовать, чтобы превратить мыло в пену (в холодной воде мыло не действовало).

В теплой воде с небольшим количеством мыла застирывали воротники, манжеты и все то, что особенно пачкалось от жира и пота. Если в доме имелась достаточно большая кастрюля, после первичного застирывания одежду примерно полчаса кипятили на жаровне. Впрочем, обычно это было нецелесообразно — во всяком случае, для больших вещей, таких как простыни, — поэтому большие вещи чаще складывали в корыто и заливали горячей водой.

Затем белье начинали отбивать или встряхивать. Здесь действовал тот же принцип, что и в современной стиральной машине, — одежду очищали путем энергичного взбалтывания в воде. Современная стиральная машина делает это, вращая одежду в барабане, так что вещи непрерывно ударяются друг о друга и о стенки барабана, благодаря чему вода проходит сквозь волокна тканей. В результате грязь отстает от поверхности одежды.

В средневековой Британии для этого колотили мокрое белье большой палкой, по форме очень похожей на крикетную биту. В викторианской Британии белье перемешивали и колотили в корыте с помощью мешалки (dolly), которая выглядела как маленький трехногий табурет на длинной ручке, или колотушки (posser), напоминавшей большой колокол, тоже на длинной ручке. И мешалка, и колотушка позволяли женщине бить и энергично перемешивать одежду стоя, не наклоняясь к ванне.

Как правило, получаса такой усердной «стирки» хватало, чтобы избавиться от грязи. После каждую вещь отжимали. Обычно хозяйка делала это вручную, а затем аккуратно выносила всю грязную воду и вместо нее наливала в корыто чистую воду, чтобы прополоскать одежду. За этим следовало второе отжимание, и корыто снова наполняли чистой водой. Теперь в воду добавляли немного синьки, которая делала вещи ярче (аналогичный синий краситель можно найти в современных моющих средствах).

В викторианские времена синька была особенно нужна при стирке, чтобы нейтрализовать желтоватые пятна, оставленные мылом. Однако если синьку недостаточно тщательно разводили в воде, на белье могли появиться голубые разводы.

Процесс отжимания значительно упрощался, если семья могла приобрести отжимный каток для белья.

После того как партию белья пропускали через отжимный каток или каландр, дело было практически сделано — оставалось только развесить белье на просушку. Увы, в редком хозяйстве требовалось постирать за один раз только одну партию белья — в большинстве случаев их набиралось четыре или пять. Поэтому имело смысл начинать с самых деликатных и самых чистых вещей и постепенно переходить к более грубым и грязным. Это позволяло повторно использовать воду, вместо того чтобы четыре раза заново наполнять корыто для каждой новой партии.

Женские чепчики, кружевные салфетки и другие тонкие и изящные вещи (если вам повезло их иметь) стирали в первую очередь, рубашки, панталоны и ночные сорочки — во вторую. За ними следовали скатерти, простыни и наволочки (как правило, по количеству партий) и наконец наступала очередь фартуков, кухонных полотенец, гигиенических салфеток и подгузников.

Если у вас были вещи из шерсти — а у большинства людей они были, поскольку нижнюю рубашку или нижнюю юбку из фланели имел почти каждый, — их следовало стирать иначе: от горячей воды и трения ткань могла испортиться или дать сильную усадку. Неправильно постиранная викторианская фланель может уменьшиться в размерах более чем вдвое. Шерстяные вещи обычно не замачивали — их клали в кастрюлю с чистой холодной водой и ставили на огонь. В воду натирали мыло и кастрюлю медленно нагревали до умеренно горячей температуры. После этого кастрюлю снимали с огня, давали немного остыть и вручную осторожно взбалтывали шерстяные вещи в теплой мыльной воде — мешалка и колотушка были для них слишком грубыми. Когда вода становилась чуть теплой, можно было слить с шерстяных вещей воду и переложить их в другую емкость с водой для полоскания, где их снова осторожно перемешивали и слегка выжимали (каландр и отжимный каток для шерстяных вещей также не использовали).

Из книги Рут Гудман "Как жить в Викторианскую эпоху. Повседневная реальность в Англии XIX века"

Вспомнил тут старую историю про Мын, которую рассказывал Вадим Жук в Суздале. Ее автор Степан М. Печкин, если я не ошибаюсь.

«Эту историю рассказали мне старые аксакалы на одном кочевье, и я часто вспоминаю ее с тех пор и рассказываю молодежи.

Значит, всемирный фестиваль и конкурс традиционной кочурской музыки в столице Кочуристана. Выступает молодой, но очень энергичный кильмандарчи. Уж и так он умеет, и сяк, и в учумском стиле, и в кочумайском, и танцы такие, и баллады сякие… Отыграл, сидит в первом ряду довольный.

Тут на сцену поднимается старик – то ли поддатый, то ли всегда такой, кильмандар потертый, царапаный даже, струна одна из бараньих жил, другая вроде как от мандолины, да и не строит малость… Посидел молча, потом поиграл немного, потом еще немного посидел. Да и ушел.

И надо же – дают ему первое место на конкурсе. Наш молодой чуть умом не тронулся, бежит в жюри, спрашивает – как так?

—А так, – говорят ему. – Играешь ты лучше, тут вопросу нет. Но вот, понимаешь, мына у тебя нет. Настоящего мына вот нет. У него мын есть, а у тебя нет.

—Да какой еще такой мын? – тот кричит. – Что он вообще такое? Где его взять?

—Что он такое, и где его взять, мы не знаем, – отвечают аксакалы. – Но только вот у него он есть, а у тебя его нет».

Фотография Ramkie guitar, South African - by Peter Magubane (1932 - 2024)