Возможно, для части читателей это станет сюрпризом, но в Москве вполне официально существует масонская ложа, у нее есть помещение, куда можно прийти, и где есть много примечательных артефактов. Традиции масонства родом из Европы, и поэтому большая часть письменных артефактов там на новоевропейских языках. Но совсем без латыни, разумеется, никак не обойтись. Особенно если дело касается девизов. Девиз, который можно прочесть в скульптурной композиции в исполнении Андрея Додина над выходом из офиса масонов — Audi. Vide. Tace. То есть Слушай. Смотри. Молчи. Понятно, что ролевой риторической моделью здесь послужил афоризм Цезаря, но заменены два глагола и грамматическая форма: вместо внешне очень похожего перфекта императив, чтобы было не как у воинственного язычника. Еще один девиз (условие? инструкция?) — перед входом в храм: omni modo concordes, во всем соглашаешься. Он настолько дискурсивно привязан к первому, что в интернете можно найти место, где для этой второй фразы предложен перевод первой.

Амариллис/Гиппеаструм

Новогодние и рождественские дни радуют нас не только нарядными елками, но и цветением «зимних» цветов - например, амариллиса (а точнее, гиппеаструма из семейства Амариллисовых).
Греки с римлянами этого цветка не знали, поскольку он - уроженец Южной Америки, а в Европе очутился и был описан лишь в 18 веке. Однако оба его звучных имени - не совсем точное и более распространенное амариллис и подлинное и чуть менее распространенное гиппеаструм - представляют собой латинизированные формы греческих слов.
Именем прекрасной и знающей себе цену пастушки Амариллис/Ἀμαρυλλίς, упоминаемой в третьей идиллии Феокрита ("Козопас, или Амариллис") и позже у Вергилия в «Буколиках», нарек это растение Карл Линней, вероятно впечатленный его эффектными  и ярким цветами. Правда, этого южноамериканского красавца он предусмотрительно назвал Amaryllis equestris, подчеркивая эпитетом equestris лишь его внешнее сходство с африканским амариллисом (Amarýllis belladónna), но не сближая их окончательно как представителей одного рода.
Чуть позже, в начале 19 века, английский священник и ботаник  Уильям Герберт, большой знаток амариллисов, подтвердил подозрения Линнея: оба амариллиса хотя и относятся к одному семейству, представляют, однако, два совершенно разных ботанических рода. Герберт и придумал новое название южноамериканскому амариллису - гиппеаструм (от греч.слов ἱππεύς — всадник и ἄστρον — звезда). Есть версии, что это название пришло тему на ум из-за сходства цветка с эмблемой какого-то рыцарского ордена. Впрочем сам Герберт объяснял свой выбор так: "...Я впервые отличил этот род от растений, с которыми его смешивали. Я сохранил за ним название Amaryllis и предложил название Coburghia для Belladonna и Blanda. Я тогда не знал, что Линней дал Белладонне имя Амариллис по шутливой причине; но как только я это узнал, понял, ...что не следует пренебрегать jeu d'esprit выдающегося человека и что ни один континентальный ботаник не примет это изменение. Поэтому я дал этому роду название Гиппеаструм или звезда всадника (Hippeastrum or Equestrian star), следуя идее Линнея, когда он назвал один из первоначальных видов конным (equestre)" (Amaryllidaceae, 1837. P.144). 
Оба названия прекрасны, а мы, наслаждаясь цветением, не упускаем возможность перечитать Феокрита.

Сегодня в Московской консерватории им. П. И. Чайковского дается кантата К. Орфа Carmina Burana. Для любителей средневековой латинской поэзии и немецкого музыкального экспрессионизма это станет прекрасным завершением праздничных дней и вдохновляющим началом наступившего года.

А мы публикуем O Fortuna - песнь, которой начинается и заканчивается этот музыкальный цикл (перевод с латинского языка М.Л. Гаспарова см. в первом комментарии)

O Fortuna,
velut luna
statu variabilis,
semper crescis
aut decrescis;
vita detestabilis
nunc obdurat
et tunc curat
ludo mentis aciem;
egestatem,
potestatem
dissolvit ut glaciem.

Sors immanis
et inanis,
rota tu volubilis,
status malus,
vana salus
semper dissolubilis,
obumbrata
et velata
mihi quoque niteris;
nunc per ludum
dorsum nudum
fero tui sceleris.

Sors salutis
et virtutis
mihi nunc contraria,
est affectus
et defectus
semper in angaria.
Hac in hora
sine mora
corde pulsum tangite;
quod per sortem
sternit fortem,
mecum omnes plangite!

Многозадачный Цезарь.

Как известно, Юлий Цезарь обессмертил себя способностью быстро переключаться с одного дела на другое и достигать в каждом впечатляющих результатов. Это стало основанием общеизвестного мифа, что он якобы умел одновременно делать три разных дела - «писать, смотреть и слушать».

Русский композитор Цезарь Антонович Кюи (1835-1918), вероятно, полагал, что его имя обязывает ко многому, а потому старался не уступать своему великому тезке в искусстве многозадачности. Не без гордости он писал о себе: «Если взвесить все то, что я наработал в области фортификации, критики и композиции, то этого багажа хватило бы для почтенной деятельности трех лиц». Действительно, Кюи был плодовитым композитором (членом т.н. «Могучей кучки», автором 14-ти опер и не только), музыкальным критиком, инженер-генералом царской армии и профессором фортификации, преподававшим одновременно на трех кафедрах. Современники, впрочем, не считали его перворазрядным композитором, но весьма опасались его критического пера, язвительного и безжалостного. Так о Первой симфонии молодого Рахманинова Кюи высказался как о безумно скучной поделке, которая привела бы в восторг лишь обитателей ада, а об опере «Евгений Онегин» Чайковского он отозвался как сочинении «мертворожденном» и преисполненном «жалостного диатонического нытья».

Однако полемический задор и острое слово не обезопасили самого Кюи от встречных шпилек обиженных им соратников по музыкальному цеху.  Звонкое же имя "Цезарь" предоставило возможность противникам прицельно ткнуть его в больное место. Вот как описывает театральный критик В.П. Погожев злорадную реакцию Чайковского, всегда отличавшегося своим добродушием, на карикатуру авторства А.Раевского, предназначенную Цезарю Кюи.

Ave, Caesar!

Между тем, основанием недоброй карикатуры на Кюи послужила картина Жана-Леона Жерома (1824-1904) «Ave, Caesar, morituri te salutant» (1859). Он, как и Кюи, отличался полемичностью и язвительным остроумием, а его непримиримая вражда с импрессионистами была едва ли не более известна, чем его картины.

Еще начинающим художником Жером по приглашению своего учителя отправился на год в Италию (1843) и в результате навсегда остался певцом античных сюжетов. Римский Колизей и гладиаторские доспехи из музея Неаполя пробудили в нем интерес к гладиаторской теме, которая не оставляла его до конца жизни. Его увлечение всем античным совпало с запросом французской публики на новое освещение событий античной истории: меньше романтических условностей и обобщений и больше исторически достоверных деталей. Именно Жерому удалось максимально успешно удовлетворить этот запрос. Судя по отзывам критиков, публику захватывали его картины - удачно выбранный ракурс, динамичность и детальность исполнения - все это рождало у зрителя чувство сопричастности происходящему на полотне.

Однако картина «Аве, Цезарь!», написанная по следам чтения Саллюстия и выставленная им с успехом в Салоне в 1859 г.,  все же грешила историческими неточностями, из-за которых сам Жером неоднократно сокрушался: в императорской ложе Колизея изображен император Вителиий (69 г.), хотя Колизей будет торжественно открыт Титом лишь в 80 г. Жером также корил себя за неточное изображение вооружения гладиаторов. При этом он совершенно заслуженно гордился своими новаторскими приемами: «композиция была новой, драматическая сторона хорошо представлена, весь эффект достаточно хорошо реализован; реконструкция цирка с его велумом была продумана с большой тщательностью» (Hering, Fanny Field. The life and works of Jean Léon Gérôme. 1892. P.88). Пока слуги под палящим солнцем металлическими крюками растаскивают тела поверженных участников предыдущей схватки, к ложе императора под рев возбужденной толпы подходит с приветствием новая группа гладиаторов. Все это словно обрушивается на зрителя, который находится на одном уровне с гладиаторами, а не с посетителями цирка.

В 1872 г. Жером исправил «досадные ошибки» в другой своей «гладиторской» картине Pollice verso, где гладиаторское облачение воспроизведено максимально точно: «Я полагаю, что она лучше первой во многих отношениях, она более правдива и ясно передает жестокую сторону римлян, для которых человеческая жизнь была ничто», а в 1878 году этот же сюжет он исполнил и в бронзе. Ревнители исторической точности, тем не менее, нашли, что предъявить Жерому, выпустив в 1879г.брошюру с перечислением допущенных им огрехов.

Интересно, что в 20 в. его картины, уже пережившие пик популярности, вновь вызывали особый интерес у американских кинематографистов, снимавших красочные пеплумы в 50-60 гг. Не стал исключением и Ридли Скотт, который с энтузиазмом приступил к съемкам «Гладиатора», после того как продюссеры показали ему репродукцию Pollice verso: «Эта картина показала мне Римскую империю во всей её славе и порочности. Я сразу всё понял, меня это здорово зацепило».
Как видим, Скотт спустя более ста лет предельно точно понял мысль Жерома и воспроизвёл ее не менее драматично.