В искажённых постбиологических формах скульптур сербской художницы Иваны Башич то смутно, то явно угадываются бывшие человеческие тела — интегрированные в механизмы они запечатлены как бы в процессе метаморфозы.
По словам Иваны, все её работы вдохновлены (внезапно) теоретиками русского космизма. Хотя при первом взгляде на истязаемую плоть, пронизанную металлом, в качестве философской подложки на ум приходят скорее гностики (с космизмом я знаком лишь поверхностно — возможно, идея о «материи, отягощенной злом» не так уж ему противоречит).
В то же время Башич не скрывает, что её творения имеют и более личное измерение, связанное, в частности, с травматическим опытом, полученным во время югославской войны.
Так сплетаются постгуманизм и постмодерновая спиритуальность, особое значение придающая эволюции/трансформации сознания, освобождающегося от материального ради преодоления травмы.
И сам процесс изготовления фигур — тяжёлая трудозатратная обработка и сплавка жёстких и хрупких, плохо совместимых материалов и конструкций, как бы резонирует с концепцией превозмогания материи в посттелесности.
Тем временем, после внимательного наблюдения за работой Башич можно заметить, что одно из её важнейших измерений — постепенное превращение материалов в пыль: одновременно и утопическая попытка освободить свои скульптуры от ограничений физического, и иллюстрация максимы Ф. Юнгера об уничтожении субстанции как главной цели техники.
По словам Иваны, все её работы вдохновлены (внезапно) теоретиками русского космизма. Хотя при первом взгляде на истязаемую плоть, пронизанную металлом, в качестве философской подложки на ум приходят скорее гностики (с космизмом я знаком лишь поверхностно — возможно, идея о «материи, отягощенной злом» не так уж ему противоречит).
В то же время Башич не скрывает, что её творения имеют и более личное измерение, связанное, в частности, с травматическим опытом, полученным во время югославской войны.
Так сплетаются постгуманизм и постмодерновая спиритуальность, особое значение придающая эволюции/трансформации сознания, освобождающегося от материального ради преодоления травмы.
И сам процесс изготовления фигур — тяжёлая трудозатратная обработка и сплавка жёстких и хрупких, плохо совместимых материалов и конструкций, как бы резонирует с концепцией превозмогания материи в посттелесности.
Тем временем, после внимательного наблюдения за работой Башич можно заметить, что одно из её важнейших измерений — постепенное превращение материалов в пыль: одновременно и утопическая попытка освободить свои скульптуры от ограничений физического, и иллюстрация максимы Ф. Юнгера об уничтожении субстанции как главной цели техники.
Заговор Черного Сердца
Первыми «агентами» зарождающегося социального контроля и прорастания иерархий внутри органических дописьменных обществ Мюррей Букчин считает стариков. В тяжёлых условиях выживания старики были самой незащищённой группой — от них первыми избавлялись во время…
«Подобные индивиды всегда существовали на окраинах ранних человеческих коллективов. Обычно они получали определенную степень институционального самовыражения, хотя бы в качестве своеобразного предохранительного клапана для чересчур ярко выраженных индивидуальных “особенностей”. Племенное общество всегда проявляло снисхождение к нетипичному сексуальному поведению, экзотическим психологическим чертам и раздутым личным амбициям (синдром «большого человека») — поблажка, которая находила выражение в высокой степени сексуальной свободы, существовании шаманских ролей и экзальтированных восторганиях мужеством и мастерством. Из этой же маргинальной области общество набирало жрецов и воинов-вождей на командные позиции в более поздних, более иерархических институтах».
Мюррей Букчин. Экология свободы.
Иллюстрация: Mark Rogers.
Мюррей Букчин. Экология свободы.
Иллюстрация: Mark Rogers.
В рамках нерегулярной рубрики «причуды современного мира, о которых вы не хотели знать» в новом тексте на Бусти рассказываю про модный апокалиптический фетиш цифрового капитализма: финансовых доминатрикс и их paypiggies, а также при чём здесь неофрейдизм, феминизм и традиционные ценности.
«Фетишизация денег — вообще важная черта современного общества, и конечно, финансовая доминация становится идеальным капиталистическим кинком. Деньги не просто являются символом власти, вокруг которого можно разыграть садомазохистский сценарий. Для «одномерного» человека экономика вообще и финансы в частности становятся точкой сборки всех социальных и психологических процессов, вокруг них крутятся наслаждение и страдание, признание и отвержение...»
Первому выкупившему метаиронию ситуации — пришлю текст с картинками прямиком в личку ;)
«Фетишизация денег — вообще важная черта современного общества, и конечно, финансовая доминация становится идеальным капиталистическим кинком. Деньги не просто являются символом власти, вокруг которого можно разыграть садомазохистский сценарий. Для «одномерного» человека экономика вообще и финансы в частности становятся точкой сборки всех социальных и психологических процессов, вокруг них крутятся наслаждение и страдание, признание и отвержение...»
Первому выкупившему метаиронию ситуации — пришлю текст с картинками прямиком в личку ;)
Слово «свобода» (“ama-gi”) впервые появляется в шумерских клинописных табличках около 2400 г. до н.э., причём в древнем исполнении оно дословно переводится как «возвращение к матери».
Такое значение связывают с практикой освобождения от долгов и долгового рабства, в том числе от принудительной службы правителю за налоговую просрочку. В этом смысле освобождение от кабалы становилось буквальным возвратом должника обратно в семью — «возвращение к матери».
Ama-gi также могло означать обретение независимости от самых разных насильственно навязанных обязательств, угнетений и наказаний, «возврат к изначальному состоянию» (до наложения ограничений) и впоследствии «свободу» в общем смысле.
По поводу первого появления термина в письменных источниках есть две версии — более и менее романтичная.
По основной (более романтичной) версии, в ходе народного восстания, свергнувшего старый тиранический режим в городе-государстве Лагаш, собрание жителей избирает своим правителем лидера восстания Урукагину, который проводит прогрессивную антикоррупционную реформу (её иногда называют первым известным законодательством), даруя народу (восстанавливая) ama-gi.
Несмотря на прогрессивные изменения, которые должны были поумерить излишества местных элит, правление Урукагины по итогу окажется весьма противоречивым (никогда такого не было и вот опять!). К примеру, при нём особенно возвышаются женщины из знатных родов и королевской семьи: Урукагина в 30 раз расширил царский «Дом женщин», переименовал его в «Дом богини Бау (Бабы)» и отдал во владение огромные площади земли, конфискованные у бывшего жречества, поместив всё под надзор своей жены Шаши (вот вам и «возвращение к матери»). С другой стороны, его законы, направленные на уничтожение «пережитков полиандрии» (многомужества), некоторые исследователи рассматривают как древнейшее письменное свидетельство поражения женщин в правах.
По другой (менее романтичной) версии, первый раз “ama-gi” появляется в указах более раннего шумерского правителя Энтемена, который в качестве меры своеобразного древнего вэлфера «вернул мать ребёнку и вернул ребёнка матери», то есть отменил практику передачи жён и детей в долговое рабство.
Шумерское понимание «свободы» как «возвращения к матери» находит и более эзотерические толкования в стиле «возвращения к природному источнику, дарующему освобождение от ограничений», или даже к матрицентричной атмосфере органического (дописьменного) общества (у М. Букчина).
Вообще же, учитывая тесную связь института долга и института рабства (Д. Грэбер «Долг, первые 5000 лет»), восхождение понятия «свобода» (в социальном контексте) к «освобождению от долгов» выглядит весьма логично и остаётся актуальным даже сегодня, особенно в контексте неумолимого роста закредитованности населения, российского и не только. Причём современные правители не спешат даровать ama-gi своим подопечным — даже участники боевых действий могут рассчитывать лишь на списание процентов во время службы, полная же «свобода» зарезервирована для самых исключительных случаев.
Иллюстрация: “ama-gi”, классической шумерской клинописью.
Такое значение связывают с практикой освобождения от долгов и долгового рабства, в том числе от принудительной службы правителю за налоговую просрочку. В этом смысле освобождение от кабалы становилось буквальным возвратом должника обратно в семью — «возвращение к матери».
Ama-gi также могло означать обретение независимости от самых разных насильственно навязанных обязательств, угнетений и наказаний, «возврат к изначальному состоянию» (до наложения ограничений) и впоследствии «свободу» в общем смысле.
По поводу первого появления термина в письменных источниках есть две версии — более и менее романтичная.
По основной (более романтичной) версии, в ходе народного восстания, свергнувшего старый тиранический режим в городе-государстве Лагаш, собрание жителей избирает своим правителем лидера восстания Урукагину, который проводит прогрессивную антикоррупционную реформу (её иногда называют первым известным законодательством), даруя народу (восстанавливая) ama-gi.
Несмотря на прогрессивные изменения, которые должны были поумерить излишества местных элит, правление Урукагины по итогу окажется весьма противоречивым (никогда такого не было и вот опять!). К примеру, при нём особенно возвышаются женщины из знатных родов и королевской семьи: Урукагина в 30 раз расширил царский «Дом женщин», переименовал его в «Дом богини Бау (Бабы)» и отдал во владение огромные площади земли, конфискованные у бывшего жречества, поместив всё под надзор своей жены Шаши (вот вам и «возвращение к матери»). С другой стороны, его законы, направленные на уничтожение «пережитков полиандрии» (многомужества), некоторые исследователи рассматривают как древнейшее письменное свидетельство поражения женщин в правах.
По другой (менее романтичной) версии, первый раз “ama-gi” появляется в указах более раннего шумерского правителя Энтемена, который в качестве меры своеобразного древнего вэлфера «вернул мать ребёнку и вернул ребёнка матери», то есть отменил практику передачи жён и детей в долговое рабство.
Шумерское понимание «свободы» как «возвращения к матери» находит и более эзотерические толкования в стиле «возвращения к природному источнику, дарующему освобождение от ограничений», или даже к матрицентричной атмосфере органического (дописьменного) общества (у М. Букчина).
Вообще же, учитывая тесную связь института долга и института рабства (Д. Грэбер «Долг, первые 5000 лет»), восхождение понятия «свобода» (в социальном контексте) к «освобождению от долгов» выглядит весьма логично и остаётся актуальным даже сегодня, особенно в контексте неумолимого роста закредитованности населения, российского и не только. Причём современные правители не спешат даровать ama-gi своим подопечным — даже участники боевых действий могут рассчитывать лишь на списание процентов во время службы, полная же «свобода» зарезервирована для самых исключительных случаев.
Иллюстрация: “ama-gi”, классической шумерской клинописью.
Иллюстрации художника Кея Нилсона к сборнику норвежских сказок «На восток от солнца, на запад от луны», вышедшего в 1914.
В сборник вошли пятнадцать народных сказок: истории были с немалым трудом добыты фольклористами Петером Асбьёрнсеном и Йоргеном Моэ, которые в середине 19 века провели годы, путешествуя по фьордам в отдаленные рыбацкие, фермерские и шахтерские деревни, чтобы записать местные предания.
Их корни уходят в скандинавскую языческую мифологию: тут и названия в стиле «Принц Линдворм» (линдворм — это такой стрёмный дракон без крыльев и задней пары лап) или «Великан без сердца», и пёстрая тусовка троллей, огров и ведьм. Характерную ключевую роль играют силы природы, которые часто персонифицируются в различных персонажей, вроде грозного жилистого Северного ветра. Да и сама природа — отдельное действующее лицо, попеременно то мрачное, то сияющее.
Больше иллюстраций Нилсона в комментариях.
В сборник вошли пятнадцать народных сказок: истории были с немалым трудом добыты фольклористами Петером Асбьёрнсеном и Йоргеном Моэ, которые в середине 19 века провели годы, путешествуя по фьордам в отдаленные рыбацкие, фермерские и шахтерские деревни, чтобы записать местные предания.
Их корни уходят в скандинавскую языческую мифологию: тут и названия в стиле «Принц Линдворм» (линдворм — это такой стрёмный дракон без крыльев и задней пары лап) или «Великан без сердца», и пёстрая тусовка троллей, огров и ведьм. Характерную ключевую роль играют силы природы, которые часто персонифицируются в различных персонажей, вроде грозного жилистого Северного ветра. Да и сама природа — отдельное действующее лицо, попеременно то мрачное, то сияющее.
Больше иллюстраций Нилсона в комментариях.