В 2018-м мы делали читку пьесы Натальи Зайцевой «Siri» в рамках проекта Science Drama, я тогда с ней и познакомился. Первая прозаическая книжка драматурга называется «Ипотека страданий», и это в чистом виде автофикшн. О мужчинах, о творчестве, о деньгах и долгах, «о себе (не)любимой», в общем. Это очень подходящая для дискуссий про автофикшн книжка. Почему, скажем, «Рана»,«Степь» и завершающая трилогию «Роза» Васякиной на литературу похожи, а у Зайцевой — что это, дневник? Почему мне, собственно, должны быть интересны притворяющиеся художественной прозой дневники человека, с которым я и лично-то не знаком? Он чего вообще о себе возомнил-то, этот человек? Но тут же возникает обратное сомнение — а кто я такой, с другой стороны, чтобы судить, раздавать оценки и отказывать другому в праве быть услышанным? Как повод для таких обсуждений она работает хорошо, эта тоненькая во всех отношениях «Ипотека страданий». И работает лучше, чем как собственно книга, которую однажды захочешь вдруг перечитать. Я вряд ли захочу.
В 2018-м мы делали читку пьесы Натальи Зайцевой «Siri» в рамках проекта Science Drama, я тогда с ней и познакомился. Первая прозаическая книжка драматурга называется «Ипотека страданий», и это в чистом виде автофикшн. О мужчинах, о творчестве, о деньгах и долгах, «о себе (не)любимой», в общем. Это очень подходящая для дискуссий про автофикшн книжка. Почему, скажем, «Рана»,«Степь» и завершающая трилогию «Роза» Васякиной на литературу похожи, а у Зайцевой — что это, дневник? Почему мне, собственно, должны быть интересны притворяющиеся художественной прозой дневники человека, с которым я и лично-то не знаком? Он чего вообще о себе возомнил-то, этот человек? Но тут же возникает обратное сомнение — а кто я такой, с другой стороны, чтобы судить, раздавать оценки и отказывать другому в праве быть услышанным? Как повод для таких обсуждений она работает хорошо, эта тоненькая во всех отношениях «Ипотека страданий». И работает лучше, чем как собственно книга, которую однажды захочешь вдруг перечитать. Я вряд ли захочу.
Russian President Vladimir Putin launched Russia's invasion of Ukraine in the early-morning hours of February 24, targeting several key cities with military strikes. Asked about its stance on disinformation, Telegram spokesperson Remi Vaughn told AFP: "As noted by our CEO, the sheer volume of information being shared on channels makes it extremely difficult to verify, so it's important that users double-check what they read." On February 27th, Durov posted that Channels were becoming a source of unverified information and that the company lacks the ability to check on their veracity. He urged users to be mistrustful of the things shared on Channels, and initially threatened to block the feature in the countries involved for the length of the war, saying that he didn’t want Telegram to be used to aggravate conflict or incite ethnic hatred. He did, however, walk back this plan when it became clear that they had also become a vital communications tool for Ukrainian officials and citizens to help coordinate their resistance and evacuations. The channel appears to be part of the broader information war that has developed following Russia's invasion of Ukraine. The Kremlin has paid Russian TikTok influencers to push propaganda, according to a Vice News investigation, while ProPublica found that fake Russian fact check videos had been viewed over a million times on Telegram. He floated the idea of restricting the use of Telegram in Ukraine and Russia, a suggestion that was met with fierce opposition from users. Shortly after, Durov backed off the idea.
from no
