– Я совершенно не знал, чего действительно хочу. Как будто передо мной стояла стена. А моя жизнь – за ней. Я начал заниматься психоанализом, чтобы выжить. Времени понадобилось много. Это была толстенная стена. – И что теперь? – Стена никуда не делась, но я научился иногда проходить сквозь нее.
Луиза слушает и смотрит на него. У Тома приятное, ясное лицо. Его черные глаза и ровный голос действуют на нее успокоительно. Покой, взаимное доверие – такое с ней бывает редко. – Тома… Сегодня утром, перед уходом, хотя Ромен ни о чем меня не спрашивал, я зачем‐то сказала ему, что обедаю с клиентом.
Луиза взяла в руки чашку, потом снова поставила, она ждет вопроса, но Тома молчит. Она вскидывает брови и наклоняет голову: – Ты не спрашиваешь почему? А я думала, ты психоаналитик? – Вот именно, а психоаналитик ничего не должен говорить.
Совершенно серьезно он достает из кармана тетрадь и ручку, старательно выводит на чистой странице дату. – Мадам Блюм, я никогда не беру плату за первый сеанс. Цену за следующие встречи назначим позже. А пока продолжим. Я вас слушаю. – Хорошо. Так вот, во‐первых, я ответила на вопрос, которого Ромен не задавал. И сама удивилась. Во-вторых, я назвала тебя клиентом. Думала об этом все утро. За десять лет я ни разу не солгала Ромену.
Она замолчала. Тома глядит на нее. На носу у нее блестит капля пота, она не сводит глаз с кофейной гущи на дне его чашки.
– А раз теперь солгала, значит, чувствую себя виноватой, что назначила это свидание. Я могла бы, конечно, вообще ничего не говорить Ромену или, наоборот, рассказать о тебе, о позавчерашнем ужине. Но только для того, чтобы ослабить это чувство вины.
Она опять помолчала, отпила глоток чаю.
– Но главное, сказать правду стоило бы, если бы я хотела противиться желанию и даже удовольствию прийти сюда. А я на самом деле вовсе не хотела.
Капелька пота сползает по носу. Луиза слегка задыхается.
– Надо быть полной дурой, чтобы все это тебе говорить. Понимаю, на самом деле, кем я тебе кажусь…
– Никем ты мне не кажешься.
– На самом деле, я никогда себе такого не позволяла. Наверно, соседство с психологом располагает.
Она подняла взгляд на Тома. Глаза блестят, но блеск не озорной. Тома и вправду кое‐что записывал.
– Итак? Что скажете, доктор?
– Психолог констатирует, мадам Блюм, что вы слишком часто употребляете выражение “на самом деле”. В этом чувствуется стремление что‐то отрицать. Как будто то, о чем вы говорите, происходит не на самом деле. Это звучит как бессознательное признание в фантазмах.
– Как психолог я лишь обобщаю фрагменты сказанного, которые могут иметь какое‐то значение, а могут и нет. А как мужчина…
– Как мужчина? Что же?
– Я мечтал снова встретиться с тобой с той минуты, когда мы расстались. На случай, если бы ты сегодня оказалась занята, я заранее придумал другие планы и уже подыскивал предлог для нового свидания, если бы ты отказалась прийти на это. Ну вот, теперь ты знаешь. А чтобы уж сказать все до конца… – Да? – Мне уже давно некому врать по утрам. Хотя я тоже никогда не вру. – Я бы не хотела, чтобы ты… Я никогда не соглашалась на свидания, я совсем не… – Тебе незачем оправдываться.
Луиза встает, надевает пальто, поднимает воротник. – Тома, я совсем не хочу есть. Сейчас половина первого, у меня судебное заседание во Дворце правосудия в 15.30. Погода хорошая. – Хочешь, пройдемся по зоомагазинам? Ты знала, что, когда игуане не хватает пищи, ее скелет усыхает? – Значит, скелет для игуаны – то же самое, что мозг для человека? – Можно и так сказать.
Тома так хорошо, оттого что все стало легко и не надо ничего рассчитывать. Они выходят, через несколько шагов он берет ее свободно свисающую руку. И в первой же подворотне – кто кого увлек? – они целуются. Он ощущает вкус ее губ – ежевика и лакрица, а она узнает его парфюм, такой же когда‐то был у Ромена.
Поцелуй долгий, медленный, они вручают себя друг другу, Тома прижимает Луизу к себе. Она отстраняется и что‐то коротко шепчет ему на ухо. Тома кивает, улыбается. Проезжает пустое такси. Тома подзывает его. Игуаны в витрине подождут.
– Я совершенно не знал, чего действительно хочу. Как будто передо мной стояла стена. А моя жизнь – за ней. Я начал заниматься психоанализом, чтобы выжить. Времени понадобилось много. Это была толстенная стена. – И что теперь? – Стена никуда не делась, но я научился иногда проходить сквозь нее.
Луиза слушает и смотрит на него. У Тома приятное, ясное лицо. Его черные глаза и ровный голос действуют на нее успокоительно. Покой, взаимное доверие – такое с ней бывает редко. – Тома… Сегодня утром, перед уходом, хотя Ромен ни о чем меня не спрашивал, я зачем‐то сказала ему, что обедаю с клиентом.
Луиза взяла в руки чашку, потом снова поставила, она ждет вопроса, но Тома молчит. Она вскидывает брови и наклоняет голову: – Ты не спрашиваешь почему? А я думала, ты психоаналитик? – Вот именно, а психоаналитик ничего не должен говорить.
Совершенно серьезно он достает из кармана тетрадь и ручку, старательно выводит на чистой странице дату. – Мадам Блюм, я никогда не беру плату за первый сеанс. Цену за следующие встречи назначим позже. А пока продолжим. Я вас слушаю. – Хорошо. Так вот, во‐первых, я ответила на вопрос, которого Ромен не задавал. И сама удивилась. Во-вторых, я назвала тебя клиентом. Думала об этом все утро. За десять лет я ни разу не солгала Ромену.
Она замолчала. Тома глядит на нее. На носу у нее блестит капля пота, она не сводит глаз с кофейной гущи на дне его чашки.
– А раз теперь солгала, значит, чувствую себя виноватой, что назначила это свидание. Я могла бы, конечно, вообще ничего не говорить Ромену или, наоборот, рассказать о тебе, о позавчерашнем ужине. Но только для того, чтобы ослабить это чувство вины.
Она опять помолчала, отпила глоток чаю.
– Но главное, сказать правду стоило бы, если бы я хотела противиться желанию и даже удовольствию прийти сюда. А я на самом деле вовсе не хотела.
Капелька пота сползает по носу. Луиза слегка задыхается.
– Надо быть полной дурой, чтобы все это тебе говорить. Понимаю, на самом деле, кем я тебе кажусь…
– Никем ты мне не кажешься.
– На самом деле, я никогда себе такого не позволяла. Наверно, соседство с психологом располагает.
Она подняла взгляд на Тома. Глаза блестят, но блеск не озорной. Тома и вправду кое‐что записывал.
– Итак? Что скажете, доктор?
– Психолог констатирует, мадам Блюм, что вы слишком часто употребляете выражение “на самом деле”. В этом чувствуется стремление что‐то отрицать. Как будто то, о чем вы говорите, происходит не на самом деле. Это звучит как бессознательное признание в фантазмах.
– Как психолог я лишь обобщаю фрагменты сказанного, которые могут иметь какое‐то значение, а могут и нет. А как мужчина…
– Как мужчина? Что же?
– Я мечтал снова встретиться с тобой с той минуты, когда мы расстались. На случай, если бы ты сегодня оказалась занята, я заранее придумал другие планы и уже подыскивал предлог для нового свидания, если бы ты отказалась прийти на это. Ну вот, теперь ты знаешь. А чтобы уж сказать все до конца… – Да? – Мне уже давно некому врать по утрам. Хотя я тоже никогда не вру. – Я бы не хотела, чтобы ты… Я никогда не соглашалась на свидания, я совсем не… – Тебе незачем оправдываться.
Луиза встает, надевает пальто, поднимает воротник. – Тома, я совсем не хочу есть. Сейчас половина первого, у меня судебное заседание во Дворце правосудия в 15.30. Погода хорошая. – Хочешь, пройдемся по зоомагазинам? Ты знала, что, когда игуане не хватает пищи, ее скелет усыхает? – Значит, скелет для игуаны – то же самое, что мозг для человека? – Можно и так сказать.
Тома так хорошо, оттого что все стало легко и не надо ничего рассчитывать. Они выходят, через несколько шагов он берет ее свободно свисающую руку. И в первой же подворотне – кто кого увлек? – они целуются. Он ощущает вкус ее губ – ежевика и лакрица, а она узнает его парфюм, такой же когда‐то был у Ромена.
Поцелуй долгий, медленный, они вручают себя друг другу, Тома прижимает Луизу к себе. Она отстраняется и что‐то коротко шепчет ему на ухо. Тома кивает, улыбается. Проезжает пустое такси. Тома подзывает его. Игуаны в витрине подождут.
Messages are not fully encrypted by default. That means the company could, in theory, access the content of the messages, or be forced to hand over the data at the request of a government. Individual messages can be fully encrypted. But the user has to turn on that function. It's not automatic, as it is on Signal and WhatsApp. Asked about its stance on disinformation, Telegram spokesperson Remi Vaughn told AFP: "As noted by our CEO, the sheer volume of information being shared on channels makes it extremely difficult to verify, so it's important that users double-check what they read." Ukrainian forces have since put up a strong resistance to the Russian troops amid the war that has left hundreds of Ukrainian civilians, including children, dead, according to the United Nations. Ukrainian and international officials have accused Russia of targeting civilian populations with shelling and bombardments. "There are a lot of things that Telegram could have been doing this whole time. And they know exactly what they are and they've chosen not to do them. That's why I don't trust them," she said.
from no
