Обезьяны и кино

«Конклав» (2024) — уверенно претендующая на «Оскар» новинка Эдварда Бергера, создателя недавней экранизации «На Западном фронте без перемен».

Всепоглощающая холодная техника, зловеще склонившаяся над смертью прежнего Папы и процедурой элекции нового, вступает в аккуратное созвучие с фабулой в двух амбивалентных перспективах: отчуждающей, что оголяет величественный лоск мизансцены, и волнующей, что въедливо упирается объективом в мизер ритуальной скорби.

Гибель понтифика обустраивает функциональный и идейный кризис, как разумеется, непоколебимого базового института, выкорчёвывая его метастазы, обретшие инерцию на почве радикальной косности, вплоть до культивации церковного национализма и коррумпированности.

Прямо заигрывая с экстремальной толерантностью и разлагающейся духовностью «единой Европы», «Конклав» проходит путь от пастельных тонов тихого скандала до неприкрытой агонии диссонирующих с декорациями кулуарных интриг, однако всё ещё в бессменном векторе протокольного цинизма.

На протяжении львиной доли хронометража зритель вынужденно мирится с элегантной нерасторопностью действия, довольствуясь обложной пышностью и разовыми акциями сюжетных извержений, в нервном ожидании логической развязки того провокационного напряжения, что нарядно смакует Бергер.

До последних минут текст скрывает в рукаве грядущий страшный камуфлет, неприкрыто бережёт последнюю возможность выстрелить в лоб сидящего в кинозале непоседы. И безрезультатно. Режиссёру не удаётся поразить кульминационной пощёчиной, не удаётся пошатнуть собственную веру в сценарный классицизм, который в его творении попросту молится на деконструкцию.

Накал принципиального конфликта печально угасает на руинах завышенных помпезностью концепции ожиданий, а за ним гаснет и неубедительная попытка поставить неформальную точку, удивив отважной предприимчивостью. Вследствие терпит крах и философская подоплёка ленты, которая в приевшемся алом свете сутаны, особенно сегодня, обязана оставлять сомнения и недомолвки.

Под давлением жирной авторской подсказки, сопровождающейся импотенцией катарсиса, публике не остаётся пищи для размышлений, испаряется пропагандируемое все два часа пространство для нравственных дилемм. Представляющийся слащавым, в лучших традициях либеральной зарубежной повестки, финал, одновременно силящийся улететь в кювет центризма, будто бы намеревается доказать, что он заслуживает ошеломления — в реальности же никак не дотягивается до желанного «вау-эффекта», вдобавок лишь портит впечатление от неслаженного апогея и поистине привлекательного марафета ленты.

Потенциальный номинант Американской академии делает высокие ставки, волнует изысканной иллюстрацией своего рискованного хода и, кажется, даже забирает куш, однако при выходе из-за стола неуклюже роняет на пол солнечные очки, либо маскируя — не самый фатальный, но всё-таки конфуз — гениальной задумкой, либо и вправду веруя в его гениальность.

Недостаточно стигматично.

www.group-telegram.com/no/monkeysandfilms.com/5643

1.3K viewsNov 24 at 14:12

«Конклав» (2024) — уверенно претендующая на «Оскар» новинка Эдварда Бергера, создателя недавней экранизации «На Западном фронте без перемен».

Всепоглощающая холодная техника, зловеще склонившаяся над смертью прежнего Папы и процедурой элекции нового, вступает в аккуратное созвучие с фабулой в двух амбивалентных перспективах: отчуждающей, что оголяет величественный лоск мизансцены, и волнующей, что въедливо упирается объективом в мизер ритуальной скорби.

Гибель понтифика обустраивает функциональный и идейный кризис, как разумеется, непоколебимого базового института, выкорчёвывая его метастазы, обретшие инерцию на почве радикальной косности, вплоть до культивации церковного национализма и коррумпированности.

Прямо заигрывая с экстремальной толерантностью и разлагающейся духовностью «единой Европы», «Конклав» проходит путь от пастельных тонов тихого скандала до неприкрытой агонии диссонирующих с декорациями кулуарных интриг, однако всё ещё в бессменном векторе протокольного цинизма.

На протяжении львиной доли хронометража зритель вынужденно мирится с элегантной нерасторопностью действия, довольствуясь обложной пышностью и разовыми акциями сюжетных извержений, в нервном ожидании логической развязки того провокационного напряжения, что нарядно смакует Бергер.

До последних минут текст скрывает в рукаве грядущий страшный камуфлет, неприкрыто бережёт последнюю возможность выстрелить в лоб сидящего в кинозале непоседы. И безрезультатно. Режиссёру не удаётся поразить кульминационной пощёчиной, не удаётся пошатнуть собственную веру в сценарный классицизм, который в его творении попросту молится на деконструкцию.

Накал принципиального конфликта печально угасает на руинах завышенных помпезностью концепции ожиданий, а за ним гаснет и неубедительная попытка поставить неформальную точку, удивив отважной предприимчивостью. Вследствие терпит крах и философская подоплёка ленты, которая в приевшемся алом свете сутаны, особенно сегодня, обязана оставлять сомнения и недомолвки.

Под давлением жирной авторской подсказки, сопровождающейся импотенцией катарсиса, публике не остаётся пищи для размышлений, испаряется пропагандируемое все два часа пространство для нравственных дилемм. Представляющийся слащавым, в лучших традициях либеральной зарубежной повестки, финал, одновременно силящийся улететь в кювет центризма, будто бы намеревается доказать, что он заслуживает ошеломления — в реальности же никак не дотягивается до желанного «вау-эффекта», вдобавок лишь портит впечатление от неслаженного апогея и поистине привлекательного марафета ленты.

Потенциальный номинант Американской академии делает высокие ставки, волнует изысканной иллюстрацией своего рискованного хода и, кажется, даже забирает куш, однако при выходе из-за стола неуклюже роняет на пол солнечные очки, либо маскируя — не самый фатальный, но всё-таки конфуз — гениальной задумкой, либо и вправду веруя в его гениальность.

Недостаточно стигматично.

BY Обезьяны и кино