Кальвин сжигает Мигеля Сервета.

Безусловно, неоправданно возлагать всю ответственность на бедного реформатора. "Женевский папа", по приказу которого разжигается огонь протестантской инквизиции, — скорее карикатура Контрреформации, чем реальное положение дел. Жан Кальвин даже не входил в Женевский магистрат, он постоянно боролся против него, отстаивая, причем с большими неудачами, независимость церкви от государства, — такое не очень вписывается в портрет диктатора.

Но все же Кальвин участник убийства. Он был свидетелем на суде против Сервета и одобрил, единодушно со всеми, казнь еретика (хоть и предложил не сжигать, а обезглавить его. Что не очень-то оправдывает)

Этот исторический эпизод стал важным высказыванием о бедствии церкви. Церковь, по словам Карла Барта, осуждается тем, что она созидает. Это особенно характерно для Реформации, которая во главу своей теологии поставила всеобщее священство и авторитет Писания:

чтобы каждый человек, без посреднических институтов, мог, "повернувшись спиной ко всем людям" (Лютер), сам решить, во что верить.

"Реформация принесла вместо темной, слепой веры – рассудочную ясность добровольной убежденности, вместо принуждения совести под властью духовенства – свободу духа и сердца под властью Бога"
Авторитет Писания, провозглашенный Реформацией, знаменовал собой выхватывание человека из системы властных отношений. Отныне совесть человека не подчинена людским мнением, но только Богу, реальность которого достаточно самораскрыта в Библии.

Мир изменился. Лютер приложил большие усилия, чтоб дать свободу человеку выбирать Бога самому. Я бы очень хотел, чтоб это сделали за меня, чтоб кто-то вместо меня принял решение о том, каков Бог, как в Него верить и есть ли Он вообще. Но поставив под сомнение систему папства, Лютер лишает людей этой возможности. Отныне на земле нет лица или учреждения, которое властно и окончательно разрешало бы сомнения людей: есть Писание, разум, совесть, прими решение сам.

Лютер поместил нас в ситуацию, где мы обречены выбирать сами и нести за это ответственность.
И если это не главная ценность Реформации, то одна из.

И вот появляется Мигель Сервет, и вот поворачивается спиной ко всем людям, вот он остается один на один с Писанием и вот он доверяет своему праву понимать его. И вот он становится еретиком

Вот он, Мигель Сервет — следствие выпущенного на свободу духа протестантской Реформации — умирает от руки этого же духа.

В 1553 году его сжигают кальвинисты. История церкви закольцевалась. Вернулась в ту же точку откуда и пришла. Реформаторы, вышедшие из одной системы властных отношений, не смогли удержаться, чтоб не создать другую. Угроза насилия пленила свободу совести.

Повторение скотного двора Оруэлла: мы переводим глаза с католика на протестанта, с протестанта на католика, но угадать, кто из них кто, — теперь невозможно

до сих пор путаю:

право и лево
июнь и июль
замуж и жениться
штукатурку и шпаклёвку
веру и дела

а что путайте вы?

Я снимал с себя ответственность понимать

Когда я был чуть моложе и только-только ударился с головой в богословские тонкости, я очень быстро пришел к выводу — я ничего не понимаю. Разбросанные букеты альтернативных библейских прочтений, богословских мнений, пролегоменов и т.д. просто не давали мне шанса быть убежденным хоть в чем-то. Очень быстро я согласился с мнением Эразма Роттердамского, которое он сформулировал в своей диатрибе, адресованной Мартину Лютеру:

«Если оно [Писание] так ясно, то почему здесь пребывают в слепоте выдающиеся мужи всех веков, и как раз, как те думают, в весьма важном вопросе?»
«Что мне делать, если многие люди предлагают разные смыслы и каждый из них клянется, что в нем есть дух?!»
«Меня настолько не радуют определенные утверждения, что я с легкостью пошел бы за скептиками…»

Когда я читал эту диатрибу три года назад, мне казалось, что Эразм опередил свое время — как он точно выделил мучившую меня проблему. Действительно, как я, человек без образования и знания языков, могу составить правильное суждение о Боге, пусть и руководствуясь Священным Писанием. Академики устраивают дебаты, пытаются друг друга переспорить, а в итоге — я никому не верю. И проблема в том, что протестантизм в основе своей добивался именно этого — поместить человека в одинокое предстояние перед Его Словом с правом понимать Его.

Воспетые Лютером протестантские доктрины о ясности Писания и о праве его толковать — должны внушать нам ужас: теперь я обречен разбираться с откровением Божьим сам. Разве я могу понимать, если выдающиеся мужи всех веков... — Лютер, перебивая, утверждает «Не просто можешь, должен!»

Понимать Писание — это не только право, это обязанность:
«Слушающие не только обладают правом и властью судить всё, что проповедуется, но и обязаны..»
«Люди поставили в закон и предписали, что судить об учениях могут только епископы, ученые мужи и соборы. <…> Христос устанавливает прямо противоположное. Он забирает у епископов, ученых мужей и соборов и право, и власть судить учения и передает ее каждому отдельному человеку и всем христианам в общине, говоря в 10 главе Евангелия от Иоанна: «Овцы Мои слушаются голоса Моего»»

Лютерово понимание призывала меня к ответственности, а Эразмово — выглядело как желание эту ответственность снять. Действительно — быть может, я специально затемнял некоторые тексты Писания, утверждал их герменевтическую сложность, только для того, чтоб снять с себя ответственность понимать их так, как я их по-настоящему понимаю?

Лютер говорил, что наша неблагодарность к Слову Божьему снова посадит папу в седло.
Надо ли говорить, сколько раз, не желая брать ответственность за понимание текста, мы «сажали папу в седло», умножая до одури бесчисленное количество деструктивных культов?

я не большой фанат проповедей Джона МакАртура, и я особо не вникал, почему среди реформированных протестантов он пользуется таким сумасшедшим почитанием, но вот эту проповедь я рекомендую.

когда мне приходится кому-то говорить о Боге, вопрос о соотношении закона и евангелия для меня, наверное, чуть ли не самый ключевой. часто ошибочно закон сводят к ветхому завету, а евангелие — к новому. но это не так.

Бог открывает Свою святость в постоянных императивах — не согрешай, люби Бога, ближнего, будь совершенен, подражай Христу, живи достойно благовествованию. функция этих императивов — выявить человеческую немощь, указать на мою греховность, обвинить меня, заставить ужаснуться перед грозным и праведным Судьей, который выносит мне смертельный приговор. это закон.

но не меньше, если не больше, Бог открывает Свою святость в декларативах — ты будешь счастлив, Я воскрешу тебя, мирное царство будет на земле, Я не оставлю тебя, Я умру за тебя, Я не осуждаю тебя. обетования Бога — это Его безвозмездный дар, обретенный Богом для нас, вопреки нашей греховности. это евангелие.

и важно для здоровой христианской жизни и для разъяснения нашего упования и утешения удерживать и разделять эти две фундаментальные реальности о Боге. не смешивать их.

не преуменьшать строгость Его закона и обезоруживающую нежность Его евангелия.

сегодня у нас в церкви проходил семинар по евангелизации. рассказывали, как можно создать комфортное пространство для общения и проповеди евангелия. в частности, упоминались так называемые творческие аутричи, перфомансы, флешмобы и т.д. так как такие проекты из-за своей масштабности могут привлечь внимание полиции, рекомендовалось не касаться в них политических тем. ведь наше возвещение — евангелие, а не политика.

и я, вроде, согласен. но задумался. насколько сегодня слова Христа о любви к врагам — неполитическая тема. еще три года назад, я мог, если б захотел, организовать супер-перфоманский аутрич с посылом "любите врагов ваших". и, может быть, администрация города посодействовала мне в этом. но сегодня — обнародовано возвещать важный кусок нагорной проповеди — это политично и даже немножко оппозиционно.

и потому рисуются два варианта: сказать, что евангелие можно проповедовать, обойдя острую тему о любви к врагам. с этим я точно не соглашусь, ибо для меня любовь к врагам — это центровой принцип воплощенного на земле божьего царства и единственная причина, из-за которой Бог пошел на крест (из-за любви к нам, к Его врагам)

второй варианта: признать невозможность проповедовать аполитичное евангелие. и с этим я вынужден согласиться. конечно, я не говорю о том, что проповедь должна быть христианизированной версией "центрального телевидения", что, держа в одной руке газету, в другой библию, мы должны дать своё экспертное христианское мнение по всем геополитическим вопросам. нет, дело не в этом.

а в том, что Христос целиком и полностью господствует над нашими жизнями. и если мой господь говорит мне любить врагов и научить этому народы, а мир призывает меня молчать об этом, то "справедливо ли слушать вас более, нежели Бога?"

Сам об этом много думаю, а тут так удачно написали пост

Как я уже писал несколько раз, различные либеральные теологи представили Писание как книгу с описанием религиозного опыта каких-то людей прошлого. Моисей получил определенный опыт на Синае - сам он утверждал, что встретился там с Богом и принес от Него скрижали завета, но кого это интересует, если мы, или некоторые из нас, - просто ценим сам опыт и хотим себе такой же?

Точно так же мы хотим, чтобы Бог разговаривал с нами, как Он разговаривал с Самуилом, и являлся нам так, как Он явился Исаии. И не столь уж важно, что там сказал Бог пророку, по-настоящему важно для нас то, что Он что-то сказал. Некоторых из нас, к сожалению, интересует именно опыт, и несложно заметить, что подобное желание просто рассматривает текст Библии если и не только лишь, то в первую очередь как пример того, какой опыт мы можем получить. То есть сам текст все таки является описанием религиозного опыта древних людей. [Кажется, я нащупал уши Шлейермахера в половине проповедей о том, как слышать голос Божий.]

Огромное количество современных евангельских христиан бесконечно куда-то «прорываются в духе», «ищут большего» (это реальные цитаты) бегают за всевозможными переживаниями и инфоцыганами, обучающими тому, как познавать Бога, как искать Бога - по сути продавцами нового религиозного опыта. Эти христиане верят, что Бог ощущается, переживается, является в субъективном и личном опыте, они игнорируют то, что Бог явился нам во Христе объективно, что Бог стал частью человеческой истории.

Павел в Кол 2:9 утверждает, что во Христе обитала вся полнота Божества телесно, а автор послания Евреям утверждает, что Христос и есть то, что Бог хотел нам сказать (1:1-2). Но для мистика Христос - это не полнота Божества, не абсолютное откровение, он отказывается восторгаться Христом и занимается поиском некоего еще более глубокого откровения и мистического переживания.

2 октября — День Ненасилия

О ненасилии

В евангелиях один из антиподов Христа — это кесарь. Хоть кесарь нигде не фигурирует в текстах евангелия (кроме Августа у Луки), он постоянно невидимо присутствует где-то в интертекстуальном пространстве. Например, Петр называет Иисуса Сыном Бога Живого — это не просто и не столько свидетельство о Его особом божественном статусе, сколько противопоставление кесарю, т.к. именно кесарь претендовал на божественность, и в римской культуре титул «Сын Божий» нередко использовался для его именования.

Вся история восхождения Христа на крест — это противопоставление триумфальному шествию кесаря, где его наделяют божественными регалиями.

Что там далеко ходить — само понятие «евангелие» у римлян означало весть глашатая о рождение или вступлении на престол нового императора. В этом смысле апостол Павел — глашатай нового царя, а ангелы в рождество — глашатаи Его рождения.

Но Христос в них представлен не просто как лучшая альтернатива власти, но как радикально иное представление о самой ее природе.

Христос принципиально и последовательно отрицает главное оружие в руках мироправителей — насилие. Любой политический реалист скажет, что государство не может существовать без силовых структур. Удержать власть можно только путем насилия, потенциального либо реального.
Но Христос отказывается от него «возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут; или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?»

Рене Жирар отгадывает эту евангельскую интуицию как разоблачение. Через проблему коллективных убийств Жирар показывает, как Христос разоблачает земные инструменты властного контроля – «отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору» (Кол 2:15). Это происходит через смерть Христа как отвержение всякой попытки утверждать власть силой, и через воскресения Христа как демонстрации несостоятельности всякой попытки утверждать власть силой. Последнее оружие в руках тирана – убийство – не сработало, Христос воскрес, смерть не имеет власти.

Именно торжеством своего воскресения Христос дает уверенность и надежду нам поступать по Его примеру — отказаться от насилия, сказать категорическое нет военным действиям, любить врагов, искать мира, не боясь никаких инструментов подавления. Так мы демонстрируем свержение власти кесаря и причащаемся к Царству Божьему.

Хотел написать пост в честь дня Реформации. Про то, какие мы ослы, что забыли свои корни, запамятовали реформаторские ценности и превратили протестантизм в базар религиозных переживаний. Но за меня это уже сделали все тг-каналы на свете, некоторые очень даже хорошо

Всех с праздником!

Интересно, что библейское повествование о сотворении противопоставляют вавилонской истории Энума-Элишь, где божество Мардук расчленяет тело богини Тиамат, создавая из него мир. Т.е. люди верили, что наш мир это изрезанные остатки Богини.

Обычно говорят, вот эти глупые месопотамцы верили, что мир был создан из насильственного акта, но мы-то знаем: библия утверждает, что творение — это творческий акт божественной любви. На самом деле, я в восторге от этого противопоставления, но не думаю, что месопотамцы такие уж глупые.

Ведь вспахивать землю тяпкой — это буквально избивать грунт. Чтоб построить лодку нужно вырубить дерево, переплавить метал — чтоб упорядочить жизнь вокруг нас нам постоянно нужно насиловать природу. Когда Микеланджело вытесывает из мрамора статую Давида, разве он не производит насилие над мрамором?

Возможно, кстати, отсюда развивается понимание жертвоприношения как чего-то созидательного.

Я ухожу из церкви, в которую ходил всю свою жизнь. Это решение далось мне нелегко. Жду слова поддержки в комментариях

На этом канале есть подписчики, которые ходят в церковь, из которой я ухожу. Я надеюсь, что они не будут думать, что я возненавидел каждого прихожанина и считаю, что они — зло, нет. Я их всех очень люблю и зла не желаю.

Единственная причина моего ухода — несогласие с руководством церкви. И если я считаю, что руководство ведет себя неправильно, то логично предположить, что я не буду петь ему дифирамбы и говорить, какое оно хорошее.

Я очень люблю ту церковь, из которой ухожу, но я не люблю те методы, которые использует руководство для «воспитания» этой церкви.

Может, я об этом расскажу поподробней, но сейчас не в силах

иные языки и черный квадрат.

мне кажется, красиво считать иные языки пятидесятников творческим авангардистским экспериментом.

например, художники-авангардисты рассматривали историю живописи как процесс развития — от изображения предметов реального мира — к миру абстрактному. изображать реальные предметы считалось примитивным, слишком материальным, подражательным. абстракция же всегда простирается к невозможной возможности Бога. неудивительно, что авангардисты так страстно увлекались эзотерикой, духовностью, многообразием религиозного опыта и подобным.

иные языки вписываются тут удачно — от реальных слов и семантического содержания — к случайному, хаотичному проговариванию членораздельных звуков. Бог, как у мистиков, нащупывается как не вербализированная тайна.

еще пример, Малевич Казимир, автор легендарного черного квадрата, определял искусство авангарда как критику просвещенческого дискурса, автономного разума, научного мышление и вообще здравого смысла. противопоставив ему некое случайное, интуитивное, подсознательное, внемодерное. своей живописью Малевич хотел плюнуть в лицо здравому смыслу и освободить краски от его угнетения.

и опять же, как удачно сюда вписывается пятидесятнический импульс пробуждения на Азуза. люди осатаневшие от взаимной ненависти либеральных и фундаменталистских христиан искали выход за пределами этого полемического пространства. и иные языки стали своего рода символом. это протест против искаженного понимания христианства как свода правильных пропозиций о Боге. мы больше не участвуем в вашей языковой игре, отныне мы говорим о Боге на языке ином — если проще, они заткнули уши и кричали «ляля, я тебя не слышу!»

если Малевич хотел освободить краски от «угнетения здравого смысла», то пятидесятники хотели освободить от этого свою веру. и кажется, они достигнули в этом большого успеха.