pavle

​​Мы всем чужие

Одна из самых привлекательных черт современных итераций религиозных течений – это их способность сделать что-то невероятно болезненное, выхолащивающее и, местами, мерзкое – невероятно красивым. Особенно контрастно это проявляется на кладбищах. Вокруг неисчислимое множество закопанных в землю тел, большинство из которых разложились и растеряли свой первоначальный вид. С серо-черных памятников взирают мертвыми глазами еще живые на момент съемки люди. Улыбаются, серьезно смотрят, хмуро косятся. Мертвые. Периодически проходят мимо уменьшившиеся под грузом горя старики, по ночам приваливают мародеры, а где-то вне поля зрения обязательно лаются и завывают между собой бродячие собаки.

Но над всем этим покосившимся несчастьем незримо присутствует Б-г, который окружающее промозглое запустение, так сказать, царство мрака и смерти, освещает необычным светом присутствия некоего замысла, космического предназначения. Мертвые перестают быть просто распадающимися постепенно телами, что отмотали свой срок под регулярно встающим на горизонте солнышком. И становятся божьими сыновьями/дочерьми, отправившимися в лучший из миров.

Есть в этом красота.

Кино же в этом смысле может быть даже лучше религии. Как минимум потому, что кинематограф не нуждается в существовании вышеописанных противоречий между мирским и божественным, ужасным и красивым. Кинематограф запросто может создать удивительно-красивый мир, до отказа заполненный болью. А смотреть на это будет парадоксально приятно. Такой эстетичный, сладкий и мерцающий под звездным небом бассейн с крокодилами.

«Мы всем чужие» как раз такое кино. Невероятно болезненное, грустное и обволакивающее. Но, которое, однако, никак не получится назвать мрачным или тяжелым, потому что оно таковым не является. Корневым условием существования фильмов таких, как «Мы всем чужие» – это концентрация не на самом «реальном ужасе» (трагедиях, потерях, смертях), а на эмоциях и чувствах, местами глобальных и удушающих, а иногда – едва ощутимых и сквозняком пролетающих. Фильм из этой категории – «Солнце мое», который сложно смотреть, хотя формально это просто хорошо смонтированные архивные видео с Полом Мескалем в роли бати.

Ну посмотрел ты, как дочка с отцом отдыхала в Турции. Почему опустошение в глазах, Ержан?

Забавно, что Пол Мескал – человек с лицом французского бульдога, уверовавшего, что он человек, кажется, идеальный актер для подобного рода «трагично-чувствительного» кино, требующего от актеров не столько «игры», сколько существования в кадре. Бескрайне-трагичного, скребущего и глядящего куда-то за пределы человеческих пределов существования. И в «Мы всем чужие» к нему присоединяется неожиданный для такого амплуа Эндрю Скотт, который, по карьерной инерции, продолжает сверкать гладким и стройным телом, но в большинстве своем буквально высверливает дыру в груди взглядом, что переполнен монументальных размеров печалью.

Формально бессобытийное, медленное и лишенное глобальных внешних конфликтов «Мы всем чужие», подхватывает, кажется, сложившийся тренд на препарирование будничных разломов повседневной сутолоки. Bыводя на передний план незначительных людей со вполне ординарными судьбами, проблемами и трагедиями. И если религия в сути своей дарует обещание однажды избавить от сжирающего космического холода непреходящего одиночества, то подобного рода фильмы дают другое – помогают найти свою красоту в пребывании внутри маленького и хрупкого организма, неловко бултыхающегося на днище темной вечности.

www.group-telegram.com/no/pavleblog.com/682

2.5K viewsApr 8 at 16:06

​​Мы всем чужие

Одна из самых привлекательных черт современных итераций религиозных течений – это их способность сделать что-то невероятно болезненное, выхолащивающее и, местами, мерзкое – невероятно красивым. Особенно контрастно это проявляется на кладбищах. Вокруг неисчислимое множество закопанных в землю тел, большинство из которых разложились и растеряли свой первоначальный вид. С серо-черных памятников взирают мертвыми глазами еще живые на момент съемки люди. Улыбаются, серьезно смотрят, хмуро косятся. Мертвые. Периодически проходят мимо уменьшившиеся под грузом горя старики, по ночам приваливают мародеры, а где-то вне поля зрения обязательно лаются и завывают между собой бродячие собаки.

Но над всем этим покосившимся несчастьем незримо присутствует Б-г, который окружающее промозглое запустение, так сказать, царство мрака и смерти, освещает необычным светом присутствия некоего замысла, космического предназначения. Мертвые перестают быть просто распадающимися постепенно телами, что отмотали свой срок под регулярно встающим на горизонте солнышком. И становятся божьими сыновьями/дочерьми, отправившимися в лучший из миров.

Есть в этом красота.

Кино же в этом смысле может быть даже лучше религии. Как минимум потому, что кинематограф не нуждается в существовании вышеописанных противоречий между мирским и божественным, ужасным и красивым. Кинематограф запросто может создать удивительно-красивый мир, до отказа заполненный болью. А смотреть на это будет парадоксально приятно. Такой эстетичный, сладкий и мерцающий под звездным небом бассейн с крокодилами.

«Мы всем чужие» как раз такое кино. Невероятно болезненное, грустное и обволакивающее. Но, которое, однако, никак не получится назвать мрачным или тяжелым, потому что оно таковым не является. Корневым условием существования фильмов таких, как «Мы всем чужие» – это концентрация не на самом «реальном ужасе» (трагедиях, потерях, смертях), а на эмоциях и чувствах, местами глобальных и удушающих, а иногда – едва ощутимых и сквозняком пролетающих. Фильм из этой категории – «Солнце мое», который сложно смотреть, хотя формально это просто хорошо смонтированные архивные видео с Полом Мескалем в роли бати.

Ну посмотрел ты, как дочка с отцом отдыхала в Турции. Почему опустошение в глазах, Ержан?

Забавно, что Пол Мескал – человек с лицом французского бульдога, уверовавшего, что он человек, кажется, идеальный актер для подобного рода «трагично-чувствительного» кино, требующего от актеров не столько «игры», сколько существования в кадре. Бескрайне-трагичного, скребущего и глядящего куда-то за пределы человеческих пределов существования. И в «Мы всем чужие» к нему присоединяется неожиданный для такого амплуа Эндрю Скотт, который, по карьерной инерции, продолжает сверкать гладким и стройным телом, но в большинстве своем буквально высверливает дыру в груди взглядом, что переполнен монументальных размеров печалью.

Формально бессобытийное, медленное и лишенное глобальных внешних конфликтов «Мы всем чужие», подхватывает, кажется, сложившийся тренд на препарирование будничных разломов повседневной сутолоки. Bыводя на передний план незначительных людей со вполне ординарными судьбами, проблемами и трагедиями. И если религия в сути своей дарует обещание однажды избавить от сжирающего космического холода непреходящего одиночества, то подобного рода фильмы дают другое – помогают найти свою красоту в пребывании внутри маленького и хрупкого организма, неловко бултыхающегося на днище темной вечности.

BY pavle