В заключение хотел бы сказать несколько слов о роли аналитика в том, что
анализ становится бесконечным, с особым вниманием к влиянию на его реакции конкретных факторов, характеризующих перенос этих пациентов. Возможно, будет проще, если выскажу свой предварительный тезис прямо сейчас. Патология этих двух пациенток уходит корнями в раннюю материнскую депривацию. Тревожность, связанная с их отношениями с матерями, ослаблялась за счет переноса зависимости на более привлекательного в сексуальном плане брата или сестру, что привело к психологической привязанности к ним. Неспособность смириться с потерей объекта первой любви привела, как и в случае с меланхолией, к масштабной амбивалентной интроекции объекта любви. Эта интроекция была смешана с другими, например, с интроекцией брата или сестры, и подкреплялась мощной сексуальной стимуляцией, усиливающей зависть и садизм и тем самым препятствующей синтезу агрессии и либидо.
Сложность анализа заключается в том, что зависимая связь переносится на аналитика, и пациент боится дальнейшей интроекции, если она будет разорвана.
Степень разрешения, которого можно достичь, зависит от способности аналитика объединить либидинозные и агрессивные компоненты отношений. На это в значительной степени влияет степень, в которой Эго пациента подвергается
вторжению первичного процесса мышления.

//из статьи Джона Клаубера «Трудности в аналитической ситуации. Анализы, которые нельзя завершить» (1977)
Перевод Анны Моисейченко

Именно они, влечения, а не внешние раздражители, – настоящий двигатель прогресса, выведший бесконечно дееспособную нервную систему на современный уровень развития.

//из статьи З.Фройда «Влечения и их судьбы» //Хрестоматия: в 3 т. Том 1: Основные понятия, теории и тоды психоанализа. Пер. с нем. А.М. Боковикова

В идеале терапевт должен обладать способностью стать для пациента аналитиком – то есть должен быть способен аналитически слушать, думать и вмешиваться – вне зависимости от того, как часто проходят сессии, и сидит ли пациент в кресле или лежит на кушетке. Также как пилот самолета должен уметь «летать по инструментам», чтобы безопасно преодолевать облачность, также и терапевт должен быть способен последовать за пациентом в любые глубины.

Более того, описав психоанализ как изучение субъективности одной личности (но в контексте двухличностой интерсубъективности), в которой все персонажи «романа» проявленного содержимого низводятся до статуса вымысла, фантазий и сновидений, я поспешил добавить уточнение: психоанализ действительно изучает исключительно психические структуры пациента, но в ходе анализа аналитику приходится время от времени применять и элементы психотерапии, поскольку пациент верит в реальность представленных объектов и эмоционально вовлечен во взаимодействие с ними. Таким образом, на сессии анализант может очень эмоционально говорить о матери, отце, жене, муже, начальнике и т.д. Аналитик должен внимательно слушать изложение чувств, осознаваемых пациентом, тщательно изучать эти аффекты, задавать вопросы и даже комментировать услышанное. Как только аналитик распознает паттерн этих ассоциаций, он сможет незаметно закончить «психотерапию» и начать анализ словами: «... но в то же время на другом уровне ваша мать, к которой вы испытываете такие сильные чувства, как мне кажется, отражает материнскую фигуру в моем лице и те чувства, которые вы испытываете ко мне».

//из книги Джеймса С. ГРОТШТЕЙНА
«...НО В ТО ЖЕ ВРЕМЯ НА ДРУГОМ УРОВНЕ...» Психоаналитическая теория и техника в кляйнианском/бионианском подходе

В одинаковой мере верно и правильно двоякое понимание взаимоотношений между "Я" и сексуальностью: согласно одному взгляду, главным является индивид, сексуальность представляет из себя только проявление его деятельности, а сексуальное удовлетворение - одну из потребностей его; согласно другому - индивид представляет из себя только временный и проходящий придаток к будто бы бессмертной зародышевой плазме, доверенной ему родом.

//из статьи З.Фройда «Влечения и их судьбы» /Хрестоматия: в 3 т. Том 1: Основные понятия, теории и тоды психоанализа. Пер. с нем. А.М. Боковикова

Психоанализ — это как уроки музыки: 5 лет не замечаешь никакого прогресса, и вдруг умеешь играть на пианино.

ВУДИ АЛЛЕН

Можем ли мы говорить об отце в тех же терминах, которые используются для описания отношений с матерью? Это то, что не всегда понимают «новые отцы».
У таких отцов более интимные отношения с телом своего ребенка, они внимательны к нему и заботятся о нем с физической близостью, которую, очевидно, ценит ребенок.
Я бы не стал заходить так далеко, чтобы сказать, что они соперничают с матерью, но иногда кажется, что они скорее дублируют мать, чем стремятся к тому, чего от них ждут как от отцов.
Идея убийства отца возникла, поскольку предполагается, что он является единственным обладателем чего-то, что кажется ребенку необходимым иметь.
Именно в этом смысле мы можем считать его символическим, благодаря знакам, с ним связанным.
Отец вовлечен в такое количество различных обстоятельств, что мы не можем предсказать их исход.
Отношения с отцом могут быть отмечены в прошлом сексуальным насилием, нарушением закона/ перступлениями, изнасилованием или содомией.
Иногда это может привести к идентификации с агрессором, не скрывая сильной фиксации, или, в другой крайности, к мазохистской фиксации или ощущению пустоты в ответ на отношение крайнего пренебрежения, которое может доходить до желания игнорировать само существование ребенка.
Именно через отношения между родителями роль отца оказывается либо в полном отстранении, либо он прибегает к насилию как к единственной реакции в спирали растущего напряжения, которое парализует все его мышление.
Чтобы понять фантазмы ребенка о роли отца, необходимо рассмотреть отношения между двумя родителями.

//из статьи Андре Грина «Конструирование потерянного отца», перевод Екатерины Юсуповой-Селивановой

В младенчестве важное ощущение, которое должен обеспечить объект своим уходом, - ощущение всемогущества. В этот период все влечения Я удовлетворяются, и объект воспринимается как функция. Если этого не происходит, и объект не справляется с функцией связывания влечений жизни и смерти, ребенок вынужден создать иллюзию всемогущества, объект становится объектом-травмой (по выражению А.Грина). Эта иллюзия собственного всемогущества и внутренний плохой объект создают фундамент для развития «частного безумия» (выражение А.Грина), заставляя прибегать к отрицанию и расщеплению, в попытке защититься от психоза. Объект, который разочаровал, - это объект при нарциссическом расстройстве, об этом писал еще Фройд в работе о нарциссизме и эту идею развил Грин, приравнивая нарциссическое расстройство к пограничному.
Даже если объекту удается справляться и исполнять все желания и потребности ребенка, приходит момент, когда мама вынуждена отказать своему сыну в главном его желании - стать его женой, тогда мама перестает быть просто функцией, а становиться цельным объектом с собственными желаниями. Если этот конфликт не удается решить в эдипалтный период, он вновь пытается разрешиться в подростковом.

//из семинара А.И.Коротецкой «Дополнения к теории мышления. Направляющие идеи современного психоанализа. Андре Грин. 23.02.2025 г.

Важное отличение в теории объектных отношений во французском подходе

Первичным объектом, для любого человека, независимо от пола, является мать (или лицо ее заменяющее). Т.е. мать ответственна за удовлетворение влечений своего ребёнка. Благодаря своему присутствию и благодаря тому, что она любит своего ребёнка, она перенаправляет движение влечений в нужную сторону.
В школе объектных отношений акцент смещается с объекта как с того, что удовлетворяет влечение на то, как ранние взаимодействия между младенцем и его первичными объектами, в частности матерью, влияют на развитие его психики, т.е. первичный объект находится отдельно от влечений.

Р. Фэйрбейрн, основатель теории объектных отношений, задаётся вопросом, чего же ищут влечения: своего удовлетворения или объект? И однозначно на него отвечает: влечения ищут лишь объект. Постепенно влечения совсем устраняются из этой связи.
Теория объектных отношений (Представители школы объектных отношений: М. Кляйн, Р. Шпиц, Д.В. Винникотт, М. Малер и др.) охватывает ранний период развития (догенитальный), т.е. она недостаточно охватывает всё психическое функционирование человека и не охватывает важный период - Эдипов конфликт.
Лишь М. Кляйн говорит про ранний Эдип, смещая его на 6-ой месяц после рождения. Но при этом она говорит не о Эдиповой конфигурации, включающей разницу полов, а о ранней триангуляции: во взаимоотношениях матери и младенца достаточно рано возникает третья сторона (отец), это место проекции ненависти ребёнка.

Во французской психоаналитической школе к этой ранней триангуляции близко понятие «цензура любовницы» (Д. Брауншвейг, М. Фэн), когда мать перестаёт быть только матерью и возвращается к своей женской функции. Эта концепция включает в себя понятия: ребёнок дня и ребёнок ночи.
Ребёнок дня - тот ребёнок, который является объектом влечений своей матери в дневное время, а ночью у неё появляется другой объект - её сексуальный партнёр. Если этого не происходит, то ребёнок дня становится ребёнком ночи. Т.е. ребёнок становится местом инвестирования её сексуального влечения.

//из семинара Коротецкой А.И. «Теория объектных отношений мать-дитя» в #институтНаЧистыхПрудах

МЫ МОЖЕМ ЛЮБИТЬ КОГО-ТО, ТОЛЬКО ЛИШЬ ПОТОМУ ЧТО МЫ КОГДА-ТО ЛЮБИЛИ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ.
МЫ ИСПЫТЫВАЕМ СЕКСУАЛЬНОЕ ЖЕЛАНИЕ К КОМУ-ТО, ТОЛЬКО ЛИШЬ ПОТОМУ, ЧТО КОГДА-ТО ИСПЫТЫВАЛИ ЭТО ЖЕЛАНИЕ К НАШИМ ПЕРВИЧНЫМ ОБЪЕКТАМ. Это обязательная часть программы взросления и роста психики.

//из семинара А.И.Коротецкой «Дополнения к теории мышления. Направляющие идеи современного психоанализа. Андре Грин. 23.02.2025 г.

ПРОБЛЕМА НЕПОНИМАНИЯ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ В ТОМ, ЧТО ЛЮДИ НЕ ПЫТАЮТСЯ УСЛЫШАТЬ И ПОНЯТЬ ДРУГОГО, А ЛИШЬ ЗАЯВИТЬ О СЕБЕ ИЛИ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ПЛОХОГО В СЕБЕ.
Чаще всего это приводит либо к одиночеству, либо к созданию садо-мазохистических отношений.
Почему услышать другого так сложно? Потому что сначала нужно научиться слушать и понимать себя.

#размышленияTerekhova

Отношения или, лучше сказать, поле не нужно постоянно интерпретировать. Поле скорее понимается как среда для трансформативных и нарративных операций, а также следующих за ними маленьких инсайтов — их не нужно интерпретировать, они просто свидетельствуют об изменениях. Само поле по мере его исследования постоянно увеличивается (Бион, 1970), становится матрицей возможных историй, многие из которых лежат в «зернохранилище» в ожидании момента, когда у них появится шанс прорасти.

Нужно постоянно следить за способностями пациента к восприятию, нельзя давать его αльфа-функции и его «аппарату по думанью мыслей» нагрузку больше, чем они могут вынести. В противном случае это вызовет ощущения преследования, о чем тут же просигнализирует текст. Пациент — не исследуемый, он действительно «лучший коллега» (Бион, 1970), он помогает открывать неожиданные пути. Отказ от немедленного трансферентного толкования (интерпретации в переносе) означает «посев» будущих путей следования. Несомненно, все то, что не было проинтерпретировано незамедлительно, все равно прошло нитью в ткани самого поля и в нужный момент проявится.

/из книги Антонино Ферро «В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации», Перевод с итальянского A. B. Казанской и Е. А. Кисловой. Издательство Beta 2 Alpha

«Но ведь именно поэтому я
хочу понять, что между нами произошло, что стало причиной такого финала» [пациентка резко оборвала анализ].
«Зачем?»
«Неужели это не ясно? - о, я в изрядном замешательстве. - Для того, чтобы не повторилась такая ситуация; для того, чтобы не совершать этой ошибки впредь».
«Ты можешь быть спокоен, - говорит мой vis-a-vis, - такая ситуация никогда не повторится. Ситуации вообще не повторяются, каждая из них уникальна, и каждая единственна. И этой ошибки ты никогда больше не совершишь. Ты совершишь много других. И, боюсь, неизвестно зачем станешь искать истоки каждой из них».
«Не понимаю. Как же тогда научиться
работать?»
«Научиться работать нельзя. Неужели ты еще не понял столь элементарной вещи?»
- Он качает головой, явно удивляясь моей бестолковости. А я обескуражен до предела.
«Но как же так, - бормочу я, - как тогда быть?…

«Не ломай голову. Я просто хотел
показать тебе, что у всего, что происходит с нами, есть бесконечное множество причин, а не одна или две, кажущиеся нам порой очевидными и прозрачными. Я встретился с тобой потому, что, во-первых, мне было любопытно, как понимает и чувствует ремесло ваше поколение коллег. Во-вторых, я хотел отвлечься от недочитанной книги: она стала меня утомлять. В-третьих, мне хотелось с кем-то поговорить, и ты пришелся весьма кстати. Я мог бы добавить и в-четвертых, и в-пятых, и так далее»…

«Да, - говорю я. - То есть нет. То есть я понимаю, что ни на что в жизни нет и не может быть однозначного ответа. Но должна же быть какая-то точка опоры. Я полагал найти ее в вашем кабинете.
Оказывается, что никакой опыт не полезен в будущем, и идея опереться о него означает утешение себя иллюзиями. Оказывается, мы вынуждены фактически похоронить принцип детерминизма и признать, что не понимаем на самом деле ничего в происходящем между нами и теми, кто положился на нас»…

//из книги Д.С. Рождественского «Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон»

Концепция инстинкта смерти. Ханна Сигал.
Часть I

Пациенту Д приснился следующий сон: Была область, в которой все и вся было неподвижно и почти мертво. Вокруг этой зоны через равные промежутки времени находилось ядерное оружие, направленное наружу. Если кто-то приближался к зоне, оружие автоматически срабатывало. Среди почти мертвых людей в этой зоне были и его родители.
Этот сон ярко иллюстрирует те состояния сознания, которые Бетти Джозеф (1982) описывает как состояние, близкое к смерти, когда жизнь продолжается лишь до тех пор, пока ничто не остается живым и функционирующим. Сновидение призвано предупредить аналитика о том, что приближение к этой области, которое нарушит смертельный баланс, мобилизует необузданную деструктивность.

После публикации книги Кляйн "Зависть и благодарность" (1957) проблема взаимосвязи инстинкта смерти и зависти занимала многих аналитиков. Кляйн заметила, что зависть и инстинкт смерти имеют главную общую черту. Они нападают на жизнь и источники жизни. Кляйн, однако, упростила эту связь, сказав, что зависть - это внешнее проявление инстинкта смерти. Зависть - это обязательно амбивалентное чувство, поскольку оно коренится, как она сама заметила, в потребности и восхищении. Но, как и во всех амбивалентных чувствах, в ней может преобладать либидинальная или деструктивная сила.
Примитивная зависть, которую она описывает, пронизана инстинктом смерти. Между инстинктом смерти и завистью существует тесная связь. Если инстинкт смерти является реакцией на нарушение, в этом случае объект воспринимается и как помеха, порождающая потребность, и как уникальный объект, способный устранить помеху. Как таковая, хорошая грудь вызывает ненависть и зависть. И одна из тех болей, которых необходимо избежать путем самоаннигиляции и объектной аннигиляции, - это боль, вызванная осознанием существования такого объекта. Аннигиляция является одновременно выражением инстинкта смерти в зависти и защитой от переживания зависти путем аннигиляции объекта зависти и Я, которое желает этот объект, Но зависть, конечно, не единственное выражение инстинкта смерти.

//из статьи Ханны Сигал «О клинической пользе концепции инстинкта смерти», 1993 Международный журнал психоанализа, 74:55-61

Концепция инстинкта смерти. Ханна Сигал.
Часть II

Пациент Д, очень нарциссичный и завистливый, в определенный момент своего анализа добился значительного прогресса, особенно в способности к творческой работе. Он прекрасно осознавал, что это результат его анализа. Подобные ситуации всегда мобилизовывали в нем бешеную зависть, конечно, в конфликте с другими чувствами, но мощную и очень опасную для него, доводящую его до грани психотического срыва, а иногда и за грань, хотя уже несколько лет у него не было поддающихся проверке психотических срывов.
На этот раз за улучшением состояния последовал отказ от любви, превращение меня и анализа в лед.
После нескольких недель сильного сопротивления он принес следующий сон: В каком-то доме человек сидел на ведре, покрытом льдом. Он знал, что лед проломится, человек упадет в ведро и умрет. Мужчина пытался потянуть пациента за собой. Пациент сопротивлялся и хотел задушить мужчину, но не мог, потому что, когда тот терял дыхание, руки пациента естественным образом отпадали.
Он связал ведро и лед с материалом предыдущих сеансов и добавил, что, вероятно, этот человек был дрянной завистливой частью его самого. Но он был озадачен тем, почему не смог задушить этого человека.
Для этого пациента характерно, что он проявляет некую проницательность или псевдопроницательность, видимо, признавая свою завистливую сторону, но упускает очевидное. Мне пришлось указать ему на то, что это он сам не может задушить себя по причине, указанной во сне. Он рассмеялся с большим облегчением и сказал: "Но, конечно, мы говорили об этом с друзьями всего несколько дней назад".
Вот что я имею в виду, говоря о его псевдопроницательности. Он свободно ассоциирует человека на ведре как часть себя, но не верит в это по-настоящему, иначе он не был бы так озадачен тем, почему не может его задушить. Но есть и некая извращенная ситуация: чтобы убить свое разрушительное и суицидальное "я", он думает во сне, что должен убить себя. Вся ситуация настолько пропитана стремлением к смерти, что единственный способ избежать самоубийства, который он может придумать, - это совершить самоубийство. Физиологический тупик в сновидении - нельзя задушить себя - представляет собой также психологический тупик: нельзя избежать самоубийства, совершив самоубийство.

//из статьи Ханны Сигал «О клинической пользе концепции инстинкта смерти», 1993 Международный журнал психоанализа, 74:55-61

Фрейд: Смерть как загадка в книге "По ту сторону принципа удовольствия" (пролог). По Фрейду, принуждение к повторению служит нашему желанию овладеть негативным опытом. Однако, когда мы вынуждены повторять, мы чувствуем себя скорее рабами, чем хозяевами. Мы чувствуем, что нами овладевает некая сила изнутри, не совпадающая с самостью и не чуждая ей. Фрейд (1920) описывает эту принудительную силу как "демоническую", но она больше похожа на сверхъестественное как внутреннюю силу (принимая его первоначальное значение как unheimlich, одновременно домашнее и не домашнее, в доме, и вне его). В тисках принуждения к повторению мы необъяснимо обращаемся к негативу, чтобы пережить его снова. Мы хотим пережить наши потери, а не стереть их. Это происходит не потому, что мы наслаждаемся болью, а потому, что такие чувства приводят нас к нашим самым ранним объектам желания. Через потерю мы возвращаемся к тем, кого впервые полюбили. Это относится не только к потерянному любимому родителю, но и к сильному сопернику, которого мы тоже любили. Эта двойная любовь, не ослабленная ненавистью, играет важную роль в эдиповой интриге, которая наносит шрамы нашим молодым сердцам. Невидимые цепи раннего отвержения тянут нас к тюрьме, которая становится нашим суровым домом.
Быть вынужденным повторять - значит потерять ту власть, которая позволяет нам чувствовать себя полноценными, самоутверждающимися живыми. Когда мы вынуждены повторять, мы сталкиваемся с пагубным бессознательным, с вредным внутренним "я", которое мы никогда не сможем полностью познать в себе, в людях, которых мы любим или ненавидим, или в наших пациентах. Пагубное бессознательное стало предметом самых глубоких исследований - скажем, Кляйн, Биона, Левальда - в постфрейдистском психоанализе. Однако парадокс заключается в том, что вредное внутреннее "я" содержит в себе темную форму желания. Почему мы так хотим вернуться к сценам травмы? Потому что мы возвращаемся к травмирующему, но любимому объекту - объекту, который травмирует именно потому, что он любим. Потеря нашего первого объекта желания с ее глубоким отпечатком всех аффектов, связанных с отвержением, и наше преследование нашим первым объектом-соперником с его глубоким отпечатком всех аффектов, связанных с яростью, - это переживания близости; мы возвращаемся к близости, тем более вредной, что она изначальна, сильна и настолько неотвратимо реальна, что грозит захлестнуть раннюю психику. Это и есть то пагубное бессознательное, которое так безумно.

//из статьи Гавриила Рейснера «Пересмотр стремления к смерти: Принуждение к повторению как смерть в жизни» (2014). Журнал Психоаналитическое обозрение, 101(1):39-69