Сборник ранних рассказов Владимира Сорокина посвящен, как он сам формулирует, ударникам труда и отличникам коленопреклонения перед режимом. Амбивалентное мышление советской эпохи здесь применяется в качестве начинки для гротескного, иронично-уродливого мира, где диктаторы растут на горшках в подоконниках, пятилетний план выполняют даже мертвецы, а дедовский ватник, пропахший потом и тухлятиной, поглощает целую семью. Герои сборника кичатся умением одним прикосновением ко лбу человека отличить врага народа от служителя режима и подсчитывают поседевшие волосы в шевелюре вождя к каждому новому подпленуму.
«Заплыв» очень нарядный и — в противовес более позднему Сорокинскому творчеству — скупой на ультранасилие. Не то чтобы автору когда-то не хватало пороха в пороховницах: бессменному голосу аудиоверсий, Ивану Литвинову, и здесь приходится мужественно тянуть «кормил его спеееермооой», но скорее в качестве исключения. Физиологичность, зашкаливающая жестокость и фирменная эпилептоидная агрессия в «Заплыве» редуцированы в пользу абсурдных юмористических зарисовок.
«Так в неведении и напряжении миновало полтора месяца. Соседей продолжали арестовывать и предупреждать. Вскоре вышел указ о запрещении самоубийств. Самоубийства прекратились…»
Этот Сорокин, как и любой другой Сорокин, во что его ни заверни, интересен в первую очередь филологически. «Заплыв» — чудесное поле для исследования канцеляризмов и психопатологий режимного языка. В рассказах сборника поселилось чудовищное, но бытовое, сумасшедшее, но одобренное официально; закреплённое сначала в уме, потом в букваре.
«Через месяц новый Вождь выступил с обращением к народу, где упомянул «бывшего у Руля, но выбывшего по причине необходимых, но достаточных причин»
«Обрратите внимание… не такой уж старый… уметь разобраться… ты, Фаина, лишена политической прозорливости… необходимо понять… немного износился… нужно учитывать… не всегда верно… уважение к реликвиям… что было – то было, не спорю, но… подкладка совсем новая… положение вещей… каждый на его месте… никому не мешает… может ещё пригодиться… не надо с бухты-барахты… складывалась десятилетиями… узаконено… себя, себя винить надо, а не…»
Что речь верхов, что сонный ком слов, покидающий разваливающуюся от времени гортань деда старой закалки выполняют одинаковую функцию — нести облегчение. Все персонажи здесь поглощены обсессивным оправдыванием, бесплодным объяснятельством, иногда — самоуничижением, лишь бы привести жизнь к знаменателю терпимости или — хотя бы — понятности.
Неудивительно, что ближе к финалу рассказы деконструируются. Здесь Сорокин изобретает новый язык, подходящий для горячих споров на планерке литгазеты, интуитивно понятный только на уровне буквосочетаний и интонаций. Без лишних усилий и все предыдущие истории могут быть сокращены до вкрадчивого бормотания или угрожающего рыка — вся эта какофония и составляет изнанку «Заплыва». Даже каннибализм, который вменяли Хаски за куда более скромные, чем у Сорокина, выражения, здесь носил бы инсультный характер для цензора, если бы его не «заболтали» голоса, нестройно пытающиеся попасть в вокабуляр повестки.
Сборник ранних рассказов Владимира Сорокина посвящен, как он сам формулирует, ударникам труда и отличникам коленопреклонения перед режимом. Амбивалентное мышление советской эпохи здесь применяется в качестве начинки для гротескного, иронично-уродливого мира, где диктаторы растут на горшках в подоконниках, пятилетний план выполняют даже мертвецы, а дедовский ватник, пропахший потом и тухлятиной, поглощает целую семью. Герои сборника кичатся умением одним прикосновением ко лбу человека отличить врага народа от служителя режима и подсчитывают поседевшие волосы в шевелюре вождя к каждому новому подпленуму.
«Заплыв» очень нарядный и — в противовес более позднему Сорокинскому творчеству — скупой на ультранасилие. Не то чтобы автору когда-то не хватало пороха в пороховницах: бессменному голосу аудиоверсий, Ивану Литвинову, и здесь приходится мужественно тянуть «кормил его спеееермооой», но скорее в качестве исключения. Физиологичность, зашкаливающая жестокость и фирменная эпилептоидная агрессия в «Заплыве» редуцированы в пользу абсурдных юмористических зарисовок.
«Так в неведении и напряжении миновало полтора месяца. Соседей продолжали арестовывать и предупреждать. Вскоре вышел указ о запрещении самоубийств. Самоубийства прекратились…»
Этот Сорокин, как и любой другой Сорокин, во что его ни заверни, интересен в первую очередь филологически. «Заплыв» — чудесное поле для исследования канцеляризмов и психопатологий режимного языка. В рассказах сборника поселилось чудовищное, но бытовое, сумасшедшее, но одобренное официально; закреплённое сначала в уме, потом в букваре.
«Через месяц новый Вождь выступил с обращением к народу, где упомянул «бывшего у Руля, но выбывшего по причине необходимых, но достаточных причин»
«Обрратите внимание… не такой уж старый… уметь разобраться… ты, Фаина, лишена политической прозорливости… необходимо понять… немного износился… нужно учитывать… не всегда верно… уважение к реликвиям… что было – то было, не спорю, но… подкладка совсем новая… положение вещей… каждый на его месте… никому не мешает… может ещё пригодиться… не надо с бухты-барахты… складывалась десятилетиями… узаконено… себя, себя винить надо, а не…»
Что речь верхов, что сонный ком слов, покидающий разваливающуюся от времени гортань деда старой закалки выполняют одинаковую функцию — нести облегчение. Все персонажи здесь поглощены обсессивным оправдыванием, бесплодным объяснятельством, иногда — самоуничижением, лишь бы привести жизнь к знаменателю терпимости или — хотя бы — понятности.
Неудивительно, что ближе к финалу рассказы деконструируются. Здесь Сорокин изобретает новый язык, подходящий для горячих споров на планерке литгазеты, интуитивно понятный только на уровне буквосочетаний и интонаций. Без лишних усилий и все предыдущие истории могут быть сокращены до вкрадчивого бормотания или угрожающего рыка — вся эта какофония и составляет изнанку «Заплыва». Даже каннибализм, который вменяли Хаски за куда более скромные, чем у Сорокина, выражения, здесь носил бы инсультный характер для цензора, если бы его не «заболтали» голоса, нестройно пытающиеся попасть в вокабуляр повестки.
BY Дом Астерия
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Meanwhile, a completely redesigned attachment menu appears when sending multiple photos or vides. Users can tap "X selected" (X being the number of items) at the top of the panel to preview how the album will look in the chat when it's sent, as well as rearrange or remove selected media. The perpetrators use various names to carry out the investment scams. They may also impersonate or clone licensed capital market intermediaries by using the names, logos, credentials, websites and other details of the legitimate entities to promote the illegal schemes. NEWS Telegram does offer end-to-end encrypted communications through Secret Chats, but this is not the default setting. Standard conversations use the MTProto method, enabling server-client encryption but with them stored on the server for ease-of-access. This makes using Telegram across multiple devices simple, but also means that the regular Telegram chats you’re having with folks are not as secure as you may believe. In the past, it was noticed that through bulk SMSes, investors were induced to invest in or purchase the stocks of certain listed companies.
from no
