Новогодний снежок разукрасил брезент армейский. И в палатку, как будто в церковь вошёл боец. А Христос говорил по-русски на арамейском: «Пронеси эту чашу мимо меня, Отец.»
Почему то вдруг сами собой загорелись свечки, Было каждое слово острее любой стрелы: «Тридцать лет и три года Россия спала на печке. А теперь вдруг подпрыгнула и затряслись полы.»
Под полами распяли волю, вкурив свободу, Перерезали всех овец, ради двух козлов. Поменяли блаженство на кайф, да на колу воду, А любовь на секс и архангелов на битлов.
Но уже ни битлов, ни секса - объект размолот. Наркотический морок - удобный мертвецкий сон. Только сеть, а в сети только цифры и ровный холод. Между раем и адом берлинский забор снесён.
Механический слон эбонитовый вскинул хобот. Снег, как пепел летит. И церквушка стоит вдали. Под Черниговом институт, в институте робот. И поставлена цель: Нас с тобой стереть с земли.
По привычке ещё надевает коньки столица. Мы стоим на советском вокзале, как вся страна. Говоришь: «Буду каждую ночь за тебя молиться!» И танцует от печки любовь, и грядёт весна.
Новогодний снежок разукрасил брезент армейский. И в палатку, как будто в церковь вошёл боец. А Христос говорил по-русски на арамейском: «Пронеси эту чашу мимо меня, Отец.»
Почему то вдруг сами собой загорелись свечки, Было каждое слово острее любой стрелы: «Тридцать лет и три года Россия спала на печке. А теперь вдруг подпрыгнула и затряслись полы.»
Под полами распяли волю, вкурив свободу, Перерезали всех овец, ради двух козлов. Поменяли блаженство на кайф, да на колу воду, А любовь на секс и архангелов на битлов.
Но уже ни битлов, ни секса - объект размолот. Наркотический морок - удобный мертвецкий сон. Только сеть, а в сети только цифры и ровный холод. Между раем и адом берлинский забор снесён.
Механический слон эбонитовый вскинул хобот. Снег, как пепел летит. И церквушка стоит вдали. Под Черниговом институт, в институте робот. И поставлена цель: Нас с тобой стереть с земли.
По привычке ещё надевает коньки столица. Мы стоим на советском вокзале, как вся страна. Говоришь: «Буду каждую ночь за тебя молиться!» И танцует от печки любовь, и грядёт весна.
But Telegram says people want to keep their chat history when they get a new phone, and they like having a data backup that will sync their chats across multiple devices. And that is why they let people choose whether they want their messages to be encrypted or not. When not turned on, though, chats are stored on Telegram's services, which are scattered throughout the world. But it has "disclosed 0 bytes of user data to third parties, including governments," Telegram states on its website. For Oleksandra Tsekhanovska, head of the Hybrid Warfare Analytical Group at the Kyiv-based Ukraine Crisis Media Center, the effects are both near- and far-reaching. "He has kind of an old-school cyber-libertarian world view where technology is there to set you free," Maréchal said. On February 27th, Durov posted that Channels were becoming a source of unverified information and that the company lacks the ability to check on their veracity. He urged users to be mistrustful of the things shared on Channels, and initially threatened to block the feature in the countries involved for the length of the war, saying that he didn’t want Telegram to be used to aggravate conflict or incite ethnic hatred. He did, however, walk back this plan when it became clear that they had also become a vital communications tool for Ukrainian officials and citizens to help coordinate their resistance and evacuations. So, uh, whenever I hear about Telegram, it’s always in relation to something bad. What gives?
from no
