Дорогой подписчик Д. В. который уже не раз и не два дарил нас сканами редких книг, завел собственный канал. Сам этому очень рад и всех зову подписаться. Вот, например, какую дивную графоманию сегодня нам принес Даниил.

Самая что ни на есть документалистика: правда с утра написал первую часть, вроде бы стих кончился, но чего-то в нем не хватало. И сама жизнь, а вернее, глупость моя зарифмовала утро и вечер, и чего я боялся, сидя в междугороднем автобусе, на то и напоролся, выйдя из пригородного:

в течение вчера подзаёбся чтобы в автобусе
спать и на въезде в город встретить рассвет
солнце встаёт очень далеко
зато ближе цепочка золотых фонарей
среди редколесья и ничего
и думал: страшно впасть в его руки
но хорошо что прошло мимо
и стих пора бы кончать
а вечером по-глупому вышел не на той остановке
на въезде в предместье
и ничего меня дождалось и распахнуло объятья

Христос обязательно воскреснет.

Это вот вчера Эля Ярудова передала икону на выставке (фотографией тоже авторской воспользовался, а то мой телефон все цвета мажет). Очень и очень рекомендую петербуржцам посетить, пока висит, и приобресть что-нибудь! А то все я захапаю.

До автобуса восвояси полчаса, значит, время итожить поездку в Питер. В этот раз она получилась разговорной и пешкодральной, прошел с друзьями и один десятки тыщ шагов, благоразумно не выпил ни грамма и не посетил ни одного букиниста, но тем не менее несколько книжек в дар получил — взрослую Янссон и про советскую милицию. Прочел и прослушал три новых мемуарных рассказа дедушки (он их статьями называет), про ловлю щуки, про собаку Бельчика и про то, как дедушкин сослуживец над уже опубликованными рассказами плакал. В метро и автобусах освоил треть Кораблинова, все так же богато бытовым материалом и ностальгией.

Есть какое-то лёгкое чувство тоски, которое несколько раз приступало и отступало, и есть несколько недописанных стихов, в которых чего-то сущностно не хватает. Может, допишутся, а может, так и сгинут. Покойной ночи, встретимся в Подольске.

Сельские социологические переписи конца 1917 года (из «Азорских островов» Кораблинова):

«...я впервые прикоснулся к жизни обществен­ной. Случилось так, что однажды пришел к нам сельсоветский секретарь (не помню сейчас, как его звали, но был он наш, углянский, человек пожилой, из давних сельских грамо­теев, пристрастных к словам непонятным, вычурным). Он и прежде не раз бывал у нас в доме и, верно, заметил, как я возился со своими тетрадками.

— Вот, батюшка, — сказал он отцу, — Володя у вас ма­лый письменный, вот бы его ко мне на подмогу... В отделку ведь списки замучили, волость что ни день требует: то дай, это предоставь...

Он вручил мне черновики списков и бумагу какую-то необыкновенную, голубоватую, с бледной красивой сето­чкой на просвет. Я с радостью принялся перебеливать его черновики. Боже ты мой, чего только, каких сведений не тре­бовала волость, — и кто поименно из граждан на гармониях и балалайках играет, и какие сады у кого, сколько корней, и какая скотина, какая птица... Но самый удивительный был первый список, которым я занялся с прилежанием не мень­шим, чем при переписке Дантовых терцин; он так узористо назывался: "Список гражданам села Углянца, кои имеют удовольствие для курения табаку"».

русское богатство
искомое русское богатство
умещается и на сверхмалых метрах квадратных
может быть например фундаментом шаурмячки снесённой
как сказал сегодня прохожий мужик: «выглядает хуёво» а всё-таки
уходит глубоко в протяжённую сплошную землю
как птичий голос в пасмурную ростепель
вот и ты Россия вот и я

И опять-таки, ничего не выдумываю: был такой ларек, сперва антикафе, потом шаурма, наискось от дома, потом стал нерентабельным, снесли, а фундамент остался, и как-то по-особенному дышится над ним. И мужика вправду подслушал случайно сегодня, пока шел из ПВЗ с еще одним Виссарионом и трукраймом под мышкой, только говорил он, конечно, не о фундаменте и не о России, а о каком-то знакомом своем лядащем.

Углядел эту книженцию еще в бытность свою библиотекарем и все мечтал прочесть. А тут Даниил, как по заказу, отсканировал! Чудо из чудес.

Мадорский А. Сатанинские зигзаги Пушкина. Москва, 1998.

***
Бедный, бедный Пушкин, как же он мучался сомнениями бе­совскими в отсутствие Бога! Как корежил душу и мозг его прокля­тый сатана.

***
Читаешь такое и думаешь: нечто сатанинское все же тлело в душе Пушкина постоянно, а не только в момент сочинения бого­хульной «Гаврилиады». Невероятно, как черный сатанизм ужи­вался с ангельской светлостью!

***
На отдельном листе сохранился автопортрет Пушкина в мона­шеском клобуке. И тут же в упор ему корчит рожу с высунутым языком бес-искуситель. «Не искушай (сай) меня без нужды», — начертал под рисунком поэт с лукавым глазом. Таким лукавым, что еще не ясно: кто кого пересатанит в этом противоглядении.

#графомания

Простая книгоношеская радость: впервые за два дня присесть с недочитанным Кораблиновым и передыхать после каждой страницы, уж такой там плотный мемуарный текст. Его описание буденновской конницы отзывается восторгами Керуака, тоже предел радости просто от видения мира:

«И тут вдруг, разъярясь, солнце хлынуло с необыкновенной, прямо-таки летней силой — багряное, предзакатное. Длинные ослепитель­ные лучи выхватывали из серой тесноты вечерней улицы то на всю ширину растянутые, расписные мехи голосистой ли­венки, то огненный бант на шапке удалого запевалы, то яростный блеск звонкого, поющего серебра в колонне боевых трубачей...

В ураганном потопе, в грозных обвалах алого света шла, пела, ликующей грозой лилась великая, поистине красная дивизия, о которой вскоре сложат такие удивительные, та­кие могучие песни!»

А ниже — перечень случайных воспоминаний, тоже вполне по-битниковски было его записать:

«Многое множество накоплено в памяти странных мимо­летностей, которые со мной навечно. И добро бы что высокое, героическое или ослепительно-прекрасное, — нет! <...> Вот стожок под снегом и красные снегири на ветках, как райские яблочки.

Вот — шевелящийся свет от фонаря на потолке.

Черный колодезь и сверток со стихами.

Мужичище в маньчжурской папахе.

Театральный занавес, подсвеченный снизу, и деревянный стук разбитого пианино.

Нерусский черт с дирижерской палочкой.

Или синичка-иванок весело свистит в весенней деревен­ской тишине еще сквозного, голого сада.

А то — осень, мокрые тротуары, извозчик дремлет возле бывшей самофаловской гостиницы, и вот, стуча о камни тя­желой тростью, идет не человек — великан, и я узнаю его: Маяковский!

— Владим Владимыч! Я же к вам за кулисы пробивал­ся, да пожарник не пустил...

— Эх, ты! — смеется Маяковский. — Пожарника не про­бивший...»