Zаписки традиционалиста

К.С. Льюис о своем первом знакомстве с творчеством Макдональда:

Должно быть, уже более тридцати лет назад я купил – почти неохотно, ибо ранее я уже глядел на этот том в том книжном киоске и отказывался взять его целую дюжину раз – карманное издание «Фантастеса». Несколько часов спустя я уже знал, что пересек великий рубеж. К тому моменту я был уже по пояс в романтизме; и весьма вероятно, что я в любой момент мог сбиться к сторону его наиболее темных и зловещих форм, скатившись вниз по лестнице, которая ведет от любви к странностям – к любви к эксцентричности и затем к извращенности. «Фантастес» был вполне сознательно создан как романтическое произведение; но тут была разница. В то время ничто не было дальше от моих мыслей, чем христианство, и потому я не имел никакого понятия о том, что это была за разница. Я просто осознавал, что если этот новый мир был странным, но в то же время был уютным и скромным; что если это был сон, то это был сон, в котором, по крайней мере, чувствуешь себя необычайно бодрствующим; что во всей книге было нечто вроде прохладной, утренней невинности, а также, бесспорно, определенное качество Смерти, благой Смерти. Что эта книга сделала со мной? Она обратила в христианство, даже крестила (там, где вошла Смерть) мое воображение. Она никак не повлияла ни на мой интеллект, ни (в то время) на мою совесть. Этот поворот произойдет намного позже и под влиянием многих других книг и людей. Но когда этот процесс завершился – под этим я имею в виду, конечно, «когда он по-настоящему начался» – я обнаружил, что я все еще остался с Макдональдом и что он сопровождал меня на всем моем пути, и что теперь я наконец-то стал готов выслушать от него многое, что он не мог сказать мне в нашу первую встречу. Но, в определенном смысле, теперь он рассказывал мне то же самое, что он говорил с самого начала. Не стоял вопрос о том, чтобы пробраться к ядру и отбросить кожуру; не стоял вопрос о позолоченной пилюле. Вся пилюля была из чистого золота.

Качества, которые очаровали меня в его воображаемых мирах, оказались качества нашей настоящей вселенной – божественной, волшебной, ужасающей и исступленной действительности, в которой все мы живем. Должно быть, я был бы шокирован, если бы в годы отрочества мне сказали, что то, что я научился любить в «Фантастесе» – это добродетель. Но теперь, когда я знаю, то вижу, что здесь не было обмана. Обман – это все остальное вокруг: обман – в том прозаическом морализме, который ограничивает добродетель сферами Закона и Долга, который никогда не позволяет нам почувствовать свежий ветер, дующий в лицо из «страны праведности», никогда не приоткрывает ту неуловимую Форму, которая, однажды увиденная, неизбежно станет желанной всеми способами, кроме чувственного желания – ту вещь, которая, говоря словами Сапфо, «более золотая, чем золото».

www.group-telegram.com/no/zapiskitrad.com/4700

1.4K viewsDec 14 at 19:55

К.С. Льюис о своем первом знакомстве с творчеством Макдональда:

Должно быть, уже более тридцати лет назад я купил – почти неохотно, ибо ранее я уже глядел на этот том в том книжном киоске и отказывался взять его целую дюжину раз – карманное издание «Фантастеса». Несколько часов спустя я уже знал, что пересек великий рубеж. К тому моменту я был уже по пояс в романтизме; и весьма вероятно, что я в любой момент мог сбиться к сторону его наиболее темных и зловещих форм, скатившись вниз по лестнице, которая ведет от любви к странностям – к любви к эксцентричности и затем к извращенности. «Фантастес» был вполне сознательно создан как романтическое произведение; но тут была разница. В то время ничто не было дальше от моих мыслей, чем христианство, и потому я не имел никакого понятия о том, что это была за разница. Я просто осознавал, что если этот новый мир был странным, но в то же время был уютным и скромным; что если это был сон, то это был сон, в котором, по крайней мере, чувствуешь себя необычайно бодрствующим; что во всей книге было нечто вроде прохладной, утренней невинности, а также, бесспорно, определенное качество Смерти, благой Смерти. Что эта книга сделала со мной? Она обратила в христианство, даже крестила (там, где вошла Смерть) мое воображение. Она никак не повлияла ни на мой интеллект, ни (в то время) на мою совесть. Этот поворот произойдет намного позже и под влиянием многих других книг и людей. Но когда этот процесс завершился – под этим я имею в виду, конечно, «когда он по-настоящему начался» – я обнаружил, что я все еще остался с Макдональдом и что он сопровождал меня на всем моем пути, и что теперь я наконец-то стал готов выслушать от него многое, что он не мог сказать мне в нашу первую встречу. Но, в определенном смысле, теперь он рассказывал мне то же самое, что он говорил с самого начала. Не стоял вопрос о том, чтобы пробраться к ядру и отбросить кожуру; не стоял вопрос о позолоченной пилюле. Вся пилюля была из чистого золота.

Качества, которые очаровали меня в его воображаемых мирах, оказались качества нашей настоящей вселенной – божественной, волшебной, ужасающей и исступленной действительности, в которой все мы живем. Должно быть, я был бы шокирован, если бы в годы отрочества мне сказали, что то, что я научился любить в «Фантастесе» – это добродетель. Но теперь, когда я знаю, то вижу, что здесь не было обмана. Обман – это все остальное вокруг: обман – в том прозаическом морализме, который ограничивает добродетель сферами Закона и Долга, который никогда не позволяет нам почувствовать свежий ветер, дующий в лицо из «страны праведности», никогда не приоткрывает ту неуловимую Форму, которая, однажды увиденная, неизбежно станет желанной всеми способами, кроме чувственного желания – ту вещь, которая, говоря словами Сапфо, «более золотая, чем золото».

BY Zаписки традиционалиста