В честь дня пионерии публикуем трогательный рассказ профессора РШЧП Дениса Васильевича Новака о создании песни на стихи Сергея Есенина "Белая берёза".

Денис Васильевич не только известный цивилист, но и музыкант, певец, а послушать "Белую берёзу" и другие его песни можете здесь.

В 1990 году, когда мне было 11 лет, я написал на нотной бумаге сочиненную мною песню «Белая берёза» на стихи Сергея Есенина, запечатал в конверт и отправил по почте в газету «Пионерская правда» со словами: «Эту я песню я дарю тебе, «Пионерка»! Каковы же были мои удивление и восторг, когда через несколько месяцев я достал из почтового ящика конверт с логотипом «Пионерской правды», а в нём письмо с очень доброжелательной и содержательной рецензией на мою песню от известного советского композитора Юрия Михайловича Чичкова, автора песни «Из чего же, из чего же сделаны наши девчонки/мальчишки» и многих других популярных детских песен, который как оказалось, был ещё и музыкальным консультантом «Пионерской правды».
Спустя 35 лет песня «Белая берёза» вышла на всех цифровых площадках и я с глубоким уважением и благодарностью посвящаю её выдающемуся композитору и прекрасному человеку Юрию Михайловичу Чичкову 🙏

А.В. ВЕНЕДИКТОВ О НОРМАЛЬНОСТИ ОБОРОТА

Заработная плата, цены на сырье и полупродукты растут с такой стремительностью, что контракты, заключённые даже вначале 1916 г. к концу его оказались явно убыточными для ряда предприятий. Нарушенное же соответствие между спросом и предложением, недостаток металла и топлива в особенности, приводит, мы видели, к тому, что убыточность контракта лишь в редких случаях ложится своей тяжестью на самого поставщика, чаще же всего перелагается им на его новых контрагентов. Страдательной стороной абсолютного применения принципа: pacta sunt servanda (храните договоры!) оказались не должники, но третьи лица….

И, наряду с тем, большие портфели невыполненных частных заказов у мобилизованных предприятий вносят полную неопределенность в их расчеты. Владелец предприятия не может учесть ни тех потерь, которыми грозит ему выполнение отсроченных заказов в будущем, ни общей стоимости своего предприятия — на тот случай, если бы ему пришлось продавать его в полном составе и на ходу, со всеми контрактами и обязательствами. От этой неопределенности вряд ли могут вполне избавить предпринимателя и его добровольные соглашения с отдельными контрагентами.

Можно ли признать такой оборот «нормальным»? Мы затруднились бы это сделать. И так как те пути, которыми каждое отдельное предприятие стремится гарантировать себя от потерь по убыточным контрактам, представляются нам не отвечающими интересам государства и потребителя и ведущими часто лишь к чрезмерному повышению цен по новым контрактам, мы не можем уже считать опасной или нецелесообразной такую экстраординарную меру, как изменение условий или аннулирование убыточного контракта. То, что два года тому назад могло повести к дезорганизации «нормального» оборота, теперь может оказаться мерой целительной и организующей — для оборота дезорганизованного.

Мы думаем лишь, что для этого необходимо прежде всего вмешательство законодателя и лишь затем — суда. Должны быть созданы специальные средства защиты контрагента от значительных убытков, которыми грозят ему существенные изменения экономической конъюнктуры в условиях военного времени. Нужно оставить в покое тот институт непреодолимой силы, который мы находим в общей системе гражданского права, и продолжать применять его именно в тех пределах, которые отмежеваны ему и западноевропейской юриспруденцией, и господствующим течением отечественной цивилистики. Это необходимо сделать как по основаниям, лежащим в природе самого института, так и по соображениям правнополитическим — в целях наилучшего выполнения поставленной задачи.

ЕКАТЕРИНА ПРАВИЛОВА О РАЗВИТИИ И ПОНИМАНИИ ИНСТИТУТА ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Развитие частной собственности в России проходило в чрезвычайно сжатые сроки: и взлет ее, и падение были стремительными и интенсивными. В России XVIII века государство было главным проводником реформ, поэтому характерно, что Екатерина II была первой, кто ввел и популяризировал понятие собственности. Именно императрица сделала больше всего, чтобы подчеркнуть связь между свободой и собственностью, хотя, как мы увидим, она не всегда была последовательна. Понятие собственности было первоначально истолковано в России с сильным акцентом на индивидуализм и социальное значение собственности было выражены слабо. В то же время, хотя императрица, несомненно, была первооткрывателем этого ключевого «либерального» института, ее представления о собственности были довольно ограниченными и консервативными. Так, при всем их духе «индивидуализма», екатерининские реформы собственности подчеркнули, что право собственности является даром монарха дворянам, и, следовательно, привели к усилению подчиненности знатных землевладельцев по отношению к трону. В этом и заключался искусный замысел императрицы, талантливого социального инженера и политика.

Вызовы екатерининскому индивидуалистическому понятию частной собственности появились сразу с нескольких сторон. Первые признаки разрушения этого понятия были заметны уже через несколько десятилетий после ее реформ. В конце 1820-х и в 1830-е годы европейские идеи рационализации использования природных ресурсов добрались до России, подстегнув дебаты об обязанностях владельцев лесов по отношению к обществу - воображаемому коллективу людей, населяющих страну, в число которых входят как ныне живущие, так и будущие поколения. В то же время подталкиваемое мольбами русских писателей и художников правительство разработало законы о литературной собственности и столкнулось с проблемой посредничества между частными (экономическими) и общественными (культурными) интересами при использовании литературных трудов. Первый закон об авторском праве (1828) определял писателя и «публику» (аудиторию) как две стороны культурного обмена, и каждая сторона могла претендовать на долю конечного продукта - литературного произведения, которое рассматривалось как выражение и индивидуального творчества, и национального культурного развития. С середины XIX века процесс пересмотра старых отношений собственности и поиск нового соотношения между частными и общественными интересами вели нередко к столкновениям интересов частных владельцев и общества по вопросам защиты окружающей среды (лесов и водных ресурсов), экономического использования природных ресурсов (рек и минералов), охраны исторических объектов и собственности на произведения искусства. В результате многое из того, что оставалось в области частного владения в конце XVIII века, стало рассматриваться в качестве общественного достояния. Значение частной собственности, таким образом, изменилось: по сравнению с ее изначальным пониманием как «абсолютного» владения и эксклюзивного права (хотя на практике она никогда не была ни абсолютной, ни эксклюзивной) она стала намного более ограниченной, ослабленной множеством обязательств и скованной интересами общества.

Сопоставление, с одной стороны, приверженности Екатерины идее частной собственности и, с другой - стремление либералов рубежа веков найти альтернативу этой идее свидетельствует о том, что индивидуализм не является эксклюзивной характеристикой либеральной идеологии. Более того, поскольку и Екатерина, и позднейшие интеллектуалы осмысляли частную собственность под влиянием Запада, двойственное восприятие индивидуализма не является особенной чертой России. На самом деле существовало множество различных «индивидуализмов» (консервативно-романтический и либеральный), и, следовательно, были также и разные версии частной собственности, которые наполнялись разнообразными социальными и культурными значениями.

В.А. СЛЫЩЕНКОВ О ПРАВЕ И НРАВСТВЕННОСТИ

Любой закон, устанавливающий правила поведения, определяет форму или меру свободы человека в обществе. Юриспруденция выявляет сущностные признаки закона, на которые нужно ориентироваться, чтобы закон действительно закреплял, а не подавлял свободу вопреки собственному предназначению.

Юриспруденция рассматривает наличное законодательство сквозь призму права как истинной сущности закона. Отправной точкой является различие права и нравственности (морали): нравственный закон абстрактного добра прилагается к человеку извне, тогда как правовой закон свободы идет изнутри.

Поэтому нравственность объективирует человека, право, напротив, защищает субъекта в человеке. Основополагающим правовым принципом является взаимное признание людей на основе инаковости каждого. Инаковость субъекта выражается в юридической форме права и обязанности: одна сторона правоотношения является управомоченной, другая – обязанной; обязанность второй стороны уравновешивается правом против первой стороны в другом правоотношении.

Свобода воплощается в социальной действительности как равновесие прав и обязанностей человека, поэтому юриспруденция есть наука о свободе. Излагаемая правовая теория является либертарной теорией, особое наименование которой подчеркивает отличие от либеральных политико-правовых воззрений, абсолютизирующих исторические достижения западных демократий в обеспечении общественной свободы.

Во имя самой свободы, практически возможной только в юридической форме, важность этих достижений не должна препятствовать ни научному осмыслению права, ни дальнейшему правовому развитию.

Инаковость субъекта также предполагает правовое общение как чувственный уровень правоотношения, ибо инаковость открывается чувству, а не мышлению. Правовое общение оказывается дружеским, потому что дружба опирается на инаковость каждого участника общего дела. Таким образом, взаимное признание посредством правопорядка имеет чувственную основу.

Поэтому либертарная правовая теория одновременно является соборной теорией. В отличие от нравственных предписаний, правовой закон выражает не природные или божественные требования, но сугубо человеческие, служит не победе добра над злом, но достижению общего блага путем примирения сознающих собственную инаковость людей.

С.А. МУРОМЦЕВ ОБ УЧЕНИИ САВИНЬИ О ПРИРОДЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ

Учение Савиньи о природе обязательств содержит положение, которое служит ярким примером ошибки, вызванной игнорированием того, что сказано нами в предыдущем параграфе. Савиньи полагает, что отношения лиц, вступивших в обязательство, представляются в виде двух различных деятельностей: одна состоит в исполнении обязательства со стороны должника, другая - в вынуждении, требовании со стороны верителя. Но из двух деятельностей главное значение принадлежит первой, деятельность же верителя имеет второстепенное значение. По мнению Савиньи, в обязательстве, как и во всяком другом правовом отношении, нормальным, естественным считается добровольное признание и исполнение права; борьба, которая вызывается отказом должника от исполнения (вынуждение, иск), служит только для устранения ненормального состояния.

Нам нечего прибавлять к сказанному в § 68 для того, чтобы обнаружить всю ошибочность этого рассуждения. Если обязательство не соблюдается добровольно, а должник принуждается к этому лишь силой юридического вынуждения, то, наверное, мы имеем дело с правом. Если же обязательство исполняется добровольно, то надо разобрать, проистекает ли это из одного страха юридического принуждения или также от других причин. Их присутствие выводит отношение вполне или отчасти из области права.

Савиньи думает, что его точка зрения объясняет непосредственно одно важное правило. Именно по римскому праву добровольное исполнение по обязательству прекращает начатый судебный процесс, в какой бы стадии он ни находился, даже тогда, когда состоялась litis contestatio, т. е. тогда, когда, собственно говоря, обязательство перестало существовать юридически, заменившись новыми отношениями по процессу. Таким образом, исполнение составляет как бы центр тяжести всего обязательства. Но приведенное правило объясняется гораздо проще иным образом. Конечная практическая и культурная цель права состоит в образовании в людях наклонности к добровольному исполнению своих обязанностей. Как скоро эта цель реализуется, всякий процесс становится излишним вместе со всеми своими юридическими последствиями. К их числу относятся особенности в действии litis contestatio, а потому исчезают и они. То обстоятельство, что в римском праве добровольное исполнение обязательства прекращало процесс вопреки состоявшейся litis contestatio, свидетельствует, что римские юристы умели, когда было нужно, пожертвовать формализмом в интересах практической стороны дела.

РАЗВИТИЕ ИНСТИТУТА СУДА ПРИСЯЖНЫХ В АНГЛИИ

Вот что говорит знаменитый английский писатель, глубокий знаток истории (С. Ч. Мэн), о суде присяжных своей родины:

«Народное правление вначале было тождественно с народным судом. Древние демократии занимались судом в гражданских и уголовных делах больше, чем делами политической администрации, и на самом деле историческое развитие народного правосудия несравненно непрерывнее и последовательнее, чем развитие форм народного правления… Мы у себя, в Англии, имеем живой памятник и след народного суда в отправлении суда присяжных. Суд присяжных есть не что иное, как древняя, творящая суд демократия, но только поставленная в пределы, в измененных и улучшенных формах, соответственно с началами, выработанными опытом целых столетий, — согласованная с новой идеей судебного процесса. И те изменения, коим подверглось притом учреждение народного суда, в высшей степени поучительны. Вместо собрания народного — двенадцать присяжных. Все их дело состоит в том, чтобы ответить „да“ или „нет“ на вопросы, конечно, весьма важные, но имеющие отношение к предметам ежедневного быта. Для того чтобы эти люди могли придти к заключению, в помощь им существует целая система приспособлений и правил, выработанная до тонкости и достигающая высшей искусственности. В исследовании дела они не предоставлены сами себе, но совершают его под председательством сведущего лица — судьи, представителя королевского правосудия; образовалась целая громадная литература руководственных правил, под условием коих предлагаются им доказательства спорных фактов, подлежащих их осуждению. С неуклонною строгостью устраняются от них всякие свидетельские показания, обличающие намерение склонить их в ту или другую сторону. К ним обращаются и теперь, как бывало в старину, на народном суде стороны или представители сторон, но для охранения беспристрастия установлено новое действие, вовсе неизвестное на прежнем народном суде, именно — все исследование заключается самым тщательным изложением фактов, которое произносит искусный и опытный судья, обязанный званием своим к самому строгому беспристрастию. Если он сам впадает притом в ошибку или в ответе присяжных обличается заблуждение, вся процедура может быть уничтожена высшим судом сведущих людей. Таков настоящий вид суда народного, выработанный целыми столетиями заботливой культуры.

Посмотрим же теперь, каков представляется народный суд в первоначальном виде, как его описывает, конечно, с натуры древнейший греческий поэт. Открывается заседание; предлагается вопрос: виновен или не виновен. Старейшины высказывают по очереди свое мнение; а вокруг стоящее и судящее демократическое сборище заявляет рукоплесканиями свое сочувствие тому или другому мнению, и взрывом рукоплесканий определяется решение. Вот какой характер носило на себе народное правосудие в древних республиках. Производившая суд демократия просто принимала, так сказать, с боя, то мнение, которое сильнее на нее действовало в речи тяжущегося, подсудимого и адвоката. И нет ни малейшего сомнения, что когда бы не было строгой регулирующей и сдерживающей власти в лице председателя-судьи, английские присяжные нашего времени словно потянули бы со своим вердиктом на сторону того или другого адвоката, кто сумел бы на них подействовать».

Вот что говорит англичанин, глубокий знаток своей истории и глубокий мыслитель. Мысль невольно переносится к несчастному учреждению суда присяжных в тех странах, где нет тех исторических и культурных условий, при коих он образовался в Англии. Очевидно, многие, вводя это учреждение, только «слышали звон, да не знали, где он». Неразумно и легкомысленно было вверять приговор о вине подсудимого народному правосудию, не обдумав практических мер и способов, как его поставить в надлежащую дисциплину, и не озаботившись исследовать предварительно чужеземное учреждение в истории его родины, и со сложною его обстановкой.

И вот по прошествии долголетнего опыта всюду, где введен с примера Англии суд присяжных, возникают уже вопросы о том, как заменить его для устранения той случайности приговоров, которая из года в год усиливается. Эти вопросы возникают и обостряются и в тех государствах, где есть крепкое судебное сословие, веками воспитанное, прошедшее строгую школу науки и практической дисциплины.

Можно себе представить, во что обращается это народное правосудие там, где в юном государстве нет и этой крепкой руководящей силы, но взамен того есть быстро образовавшаяся толпа адвокатов, которым интерес самолюбия и корысти сам собою помогает достигать вскоре значительного развития в искусстве софистики и логомахии, для того чтобы действовать на массу; где действует пестрое, смешанное стадо присяжных, собираемое или случайно, или искусственным подбором из массы, коей недоступны ни сознание долга судьи, ни способность осилить массу фактов, требующих анализа и логической разборки; наконец, смешанная толпа публики, приходящей на суд как на зрелище посреди праздной и бедной содержанием жизни; и эта публика в сознании идеалистов должна означать народ. Мудрено ли, что в такой обстановке оказывается тот же печальный результат, на который указывают вышеприведенные слова Чарльза Мэна: «Присяжные слепо тянут со своим вердиктом на сторону того или другого адвоката, кто сумеет на них подействовать».

Цит.: К.П. Победоносцев. Суд присяжных. Из сборника «Московский сборник». Опубл.: 1896

Е.А. ФЛЕЙШИЦ О СООТНОШЕНИИ ТРУДОВОГО И АВТОРСКОГО ПРАВА

Необходимо также отметить, что творческая деятельность автора только в известной мере может быть уложена в рамки обыкновенного трудового распорядка, действующего в учреждении, предприятии, организации. Дело в том, что всегда существует известная разобщенность во времени между моментом создания произведения литературы, науки, искусства и «овеществлением» этого произведения. Создание литературного, например, произведения относится не к тому моменту, когда писатель записал на бумаге свой рассказ (то есть совершил производственное действие), а к тому моменту, когда рассказ этот сложился в голове писателя.

«Хорошую поэтическую вещь можно сделать к сроку, только имея большой запас предварительных поэтических заготовок», – писал Маяковский. Однако произведение как объект авторского права не может возникнуть до того, как это произведение «отделится от своего творца», станет от него независимым, приобретет внешнюю форму, закрепленную тем или другим способом. Иногда это закрепление состоит просто в сохранении произведения в памяти слушателей. Слушатели могут, например, запомнить прочитанное автором стихотворение или исполненный в их присутствии музыкальный отрывок.

Лица, запомнившие произведение, способны в дальнейшем воспроизводить его без помощи автора. Но чаще внешнее закрепление произведения принимает иную, более прочную форму – произведение записывается словами или нотными знаками на бумаге, закрепляется на пленке или на ленте магнитофона. В области изобразительных искусств дело обстоит так же: нельзя утверждать, что художник создал свое произведение только в тот момент, когда рисунок, картина, скульптура полностью получили свое выражение на бумаге, на холсте, в глине и т.д.

Писатель излагает на письме свои образы обыкновенно только тогда, когда они полностью созрели, выношены в его мыслях. Разобщение во времени между творческим актом создания произведения и производственным актом оформления его может длиться иногда десятилетия (например, у И.А. Гончарова).

Есть, понятно, случаи, в которых оба момента сближаются: произведение создается и тут же оформляется, получает свою внешне обозримую форму. Так бывает при импровизациях. Однако импровизация предполагает всегда достаточный запас предшествующих наблюдений, из которых по существу и возникает импровизированное произведение. Разобщенность во времени между творческим актом и актом производственным можно наблюдать в научно-исследовательской работе. У отдельных ученых, например у Дарвина, Павлова, вынашивание научных идей занимало иногда многие годы.

Отмеченное обстоятельство также приводит к тому, что и в тех случаях, когда отношение, возникающее в связи с созданием произведения литературы, науки, искусства, регулируется в части дисциплины труда нормами трудового права, приходится делать значительные отступления от общих правил трудового распорядка для лиц, у которых творческая работа составляет предмет трудового договора.