"Меня и моего товарища взяли в плен и повезли в штаб украинской роты. Везли с завязанными глазами, с руками, стянутыми за спиной, сначала в одну деревню, потом перебросили в другую. Там начались допросы.
Нас допрашивала женщина, сотрудница СБУ, около 35 лет. Она говорила, что без физического воздействия мы не заговорим. После ее слов их командир роты начинал пытки.
Сначала он сломал мне палец, порвал его так, что пошла кровь. Потом пытался сломать второй — кость лопнула.
После допроса нас бросали в яму, с утра поднимали, а к обеду снова начинали допрос.
Через несколько дней они начали заставлять нас записывать поздравления. Нам выдавали текст на украинском, где было написано, что я — оккупант такой-то, поздравляю заместителя внутренних дел с днем рождения. Это снимали так, чтобы не было видно, в каком состоянии мы находимся.
Потом начали заставлять записывать призывы к российским военным сдаваться. Я отказывался, они посадили меня на стул голым, привязывали проволокой за яйца и стягивали.
Она все это время была рядом, наблюдала, отдавала команды. Между пытками выходила, говорила с дочерью по телефону, а потом возвращалась и снова продолжала допрос."
"Меня и моего товарища взяли в плен и повезли в штаб украинской роты. Везли с завязанными глазами, с руками, стянутыми за спиной, сначала в одну деревню, потом перебросили в другую. Там начались допросы.
Нас допрашивала женщина, сотрудница СБУ, около 35 лет. Она говорила, что без физического воздействия мы не заговорим. После ее слов их командир роты начинал пытки.
Сначала он сломал мне палец, порвал его так, что пошла кровь. Потом пытался сломать второй — кость лопнула.
После допроса нас бросали в яму, с утра поднимали, а к обеду снова начинали допрос.
Через несколько дней они начали заставлять нас записывать поздравления. Нам выдавали текст на украинском, где было написано, что я — оккупант такой-то, поздравляю заместителя внутренних дел с днем рождения. Это снимали так, чтобы не было видно, в каком состоянии мы находимся.
Потом начали заставлять записывать призывы к российским военным сдаваться. Я отказывался, они посадили меня на стул голым, привязывали проволокой за яйца и стягивали.
Она все это время была рядом, наблюдала, отдавала команды. Между пытками выходила, говорила с дочерью по телефону, а потом возвращалась и снова продолжала допрос."
"The argument from Telegram is, 'You should trust us because we tell you that we're trustworthy,'" Maréchal said. "It's really in the eye of the beholder whether that's something you want to buy into." Perpetrators of these scams will create a public group on Telegram to promote these investment packages that are usually accompanied by fake testimonies and sometimes advertised as being Shariah-compliant. Interested investors will be asked to directly message the representatives to begin investing in the various investment packages offered. Channels are not fully encrypted, end-to-end. All communications on a Telegram channel can be seen by anyone on the channel and are also visible to Telegram. Telegram may be asked by a government to hand over the communications from a channel. Telegram has a history of standing up to Russian government requests for data, but how comfortable you are relying on that history to predict future behavior is up to you. Because Telegram has this data, it may also be stolen by hackers or leaked by an internal employee. The message was not authentic, with the real Zelenskiy soon denying the claim on his official Telegram channel, but the incident highlighted a major problem: disinformation quickly spreads unchecked on the encrypted app. For Oleksandra Tsekhanovska, head of the Hybrid Warfare Analytical Group at the Kyiv-based Ukraine Crisis Media Center, the effects are both near- and far-reaching.
from us
