И пусть за испанскими «Бандитами» следуют прекрасные стихи Бориса Слуцкого о встрече с Фальком на «старом и пыльном Арбате».

Верные слова о живописи, о красках, которые «с небес отдирают». Это про всех любимых:

Громыхая костями,
но спину почти не горбатя,
в старом лыжном костюме
на старом и пыльном Арбате
в середине июля,
в середине московского лета —
Фальк!
Мы тотчас свернули.
Мне точно запомнилось это.
У величья бывают
одежды любого пошива,
и оно надевает
костюмы любого пошиба.
Старый лыжный костюм
он таскал фатовато и свойски,
словно старый мундир
небывалого старого войска.
Я же рядом шагал,
молчаливо любуясь мундиром
тех полков, где Шагал —
рядовым, а Рембрандт — командиром,
и где краски берут
прямо с неба — с небес отдирают,
где не тягостен труд
и где мертвые не умирают.
Так под небом Москвы,
синим небом, застиранным, старым,
не склонив головы,
твердым шагом, ничуть не усталым,
шел художник, влачил
свои старые синие крылья,
и неважно, о чем
мы тогда говорили.

В 2012 в Музее Тиссен-Борнемисы была незабываемая выставка Эдварда Хоппера. В гости к девушке из коллекции барона («Комната в гостинице»⬆️) свезли со всего мира еще 72 холста.

Это была крупнейшая выставка американского классика в Европе, курировал её Томас Льоренс, почетный директор музея, с которым мы незадолго до того вместе выступали на конгрессе о Матисе в Альгамбре.

«… Пляшут на Солнце протуберанцы, зло прекословит благу.
А у гишпанцев - гордость, гишпанцы злу отвечают: не-а!
Где-то кому-то камень на шею - и в ледяную влагу.
А надо всею Гишпаниею безоблачное небо…»

Эти строки многие знают - сегодня в #стихивоскресные
перечитаем «Райцентр»
Михаила Щербакова целиком, там и «король гишпанский» затесался, Гоголю привет. А можно и послушать.

* * *
Мне ничего не надо. Монета есть, магазин под боком.
Правда, закрыли ближний, так это ладно, схожу в соседний.
Я ни рубля не должен собесу, рано пока по срокам.
Я военкому без интересу, мой формуляр - последний.

Дали квартиру в центре района, с библиотекой рядом.
В двух остановках от стадиона, ровно напротив клуба.
Из дому выйдешь - сразу культура, передом, а не задом.
Слева скульптура, справа скульптура, посередине клумба.

В библиотеке библиотекарь - мне не чета, вестимо.
Я-то, понятно, токарь да пекарь, что голова что шляпа.
А он прочёл все книги, сидит он строго, глядит он мимо.
Прямо король гишпанский, завлит губернский и римский папа.

Знает он всякий косинус-синус, разные там науки.
Может помножить минус на минус, а получить не минус.
Мой формуляр - последний. Хурму и фиги - в мои ли руки?
Раз он король гишпанский, ему и книги. А я подвинусь.

Пляшут на Солнце протуберанцы, зло прекословит благу.
А у гишпанцев - гордость, гишпанцы злу отвечают: не-а!
Где-то кому-то камень на шею - и в ледяную влагу.
А надо всею Гишпаниею безоблачное небо.

К вам, кабальерос, я не полезу в храм со своей обедней.
Книга здоровью малополезна, в ней и микроб и вирус.
Множьте там сами крокус на фикус. Мой формуляр - последний.
Маслом их мажьте, чикос-амигос, ешьте, а я подвинусь.

Мне ничего не надо. В квартиру въехал, обои клею.
Хлеба до завтра хватит, кефиру вдоволь, стреляться глупо.
Из дому выйду, гляну, моргая, встану - и прямо млею.
Слева скульптура, справа другая. Посередине клумба.

Танго, подарки судьбы и первый русский глянец.

Выставка «Журнал красивой жизни» (искусство и журнал «Столица и усадьба») в Музее русского импрессионизма, о которой я писала здесь, закрылась в начале октября. Но остались две исключительно прекрасные истории, которыми я поделиться не успела. Восполняю.

💥 Первая про то, как танго оказалось неожиданным орудием судьбы. Я могла бы её пересказать, но нашла воспоминания создателя журнала, Владимира Крымова, который выпросил у промышленника и сенатора Владимира Охотникова фотографию его дочерей для первого номера журнала…

«В 1913 году я решил издавать в Петербурге великосветский журнал («Столица и усадьба»), в котором видное место должны были занять фотографии дам «общества». Главной целью было описание старинных усадеб и вообще прошлого и знатного быта, но фотографии великосветских дам необходимы были для тиража. В Англии это давно уже было принято, а в России каждая дама общества в то время сочла бы для себя оскорбительным дать свою фотографию для напечатания в журнале или газете. Надо было пробить брешь.
На первых шагах было очень трудно. Для первого номера я всё-таки достал две интересные фотографии совсем случайно, и тоже совсем случайно они создали сразу успех журнала. Зачем-то я был у В.Н. Охотникова в его доме, вернее, дворце, на Английской набережной. Мы сидели в большом роскошном кабинете с верхним светом и большими портретами Винтергальтера в тяжёлых золотых рамах. Рядом с моим креслом, на письменном столе, была большая фотография двух красивых барышень. Заметивши, что я их рассматриваю, В.Н. сказал:
– Это мои дочери, разве вы не знаете?
Я рассказал ему, что как раз начинаю издание великосветского журнала, по образцу английских, и В.Н. охотно согласился дать мне эту фотографию для первого номера. Он ещё прибавил:
– Моя старшая дочь замечательно танцует, недавно получила в Париже приз за танго…
Через несколько дней вышел первый номер «Столицы и усадьбы». Там был портрет дочерей Охотникова, и в подписи было указано, что одна из дочерей, получившая недавно приз за танго, вообще превосходно танцует.
Я начинал издание журнала очень скромно, было напечатано всего полторы тысячи экземпляров, а подписчиков для начала оказалось всего 72! Номер вышел, был разослан подписчикам, и, так как 72-м был Охотников, то и он его получил.
На следующий день звонок по телефону и встревоженный голос:
– Что вы со мной сделали?.. что вы сделали?..
Я сразу не понял даже, кто говорит, но постепенно выяснилось, что это Охотников и просит меня приехать немедленно к нему по крайне срочному делу.
Через час я был у него. Оказалось, что его супруга в истерике от моего первого номера. Дело в том, что императрица Александра Фёдоровна ненавидела новые танцы и как-то сказала, что если её фрейлина вздумает танцевать какое-то танго, то будет немедленно лишена придворного звания. А дочь О. как раз была представлена во фрейлины… И я всё испортил, императрица могла узнать о её призе, среди моих 72 подписчиков были и придворные…
– Что же делать? Что делать? – восклицал терроризированный супруг и отец. – Остановите печатание номера.
– При всем желании, В.Н., не могу. Номер уже отпечатан и разослан.
– Что же делать?.. Вы меня погубили.
Кончилось тем, что О. послал трёх человек – лакея, метрдотеля и швейцара – скупать мой злополучный номер всюду, где возможно. Все номера в Петербурге были скуплены, в Москве – тоже. Мы вместе с О. укладывали пачки под бильярд, и затем он замкнул бильярдную и запечатал её.
Я выпустил второе издание, уже три тысячи, но без фотографии дочерей Охотникова. В течение ближайших дней в Петербурге предлагали по десять рублей за первое издание номера; думали, что в нём было что-то невероятное, об этом говорили уже в аристократических клубах и в обществе. Первый успех журнала был создан. Второе издание быстро разошлось, и пришлось выпустить третье»…

В 1997 году я сопровождала маму Филиппа VI, королеву донью Софию в Москве. За ужином она рассказала Наине Ельциной историю, про которую сложно не вспомнить сейчас.

Отец Софии был
коронован вскоре после возвращения греческих монархов из эмиграции в 1947 году. Греция и так лежала в руинах («современность после войны уподобилась античности»), а в довершение всего на южном побережье случилось землетрясение. Король решил объехать пострадавшие города и взял с собой дочь.

Девятилетняя принцесса просила купить подарки для бедных детей, но отец ответил:
- Сейчас невозможно, казна пуста. Мы должны уметь поддержать людей верным словом, если иначе нельзя.

Это был урок мужества и сострадания, вечерами София рыдала в обнимку со своей единственной куклой. Кукла и по сей день живет в спальне ex-королевы. Хорошего сына воспитала.