«Кто мы и куда идём?» – 4 Виктор Семенихин для «Нового Века» Как при монархах, так и в советский период, черты характера, выделявшие личность из общности, определяли нашу историю наравне с готовностью к совместному усилию, исполнению долга в труде и сражениях: городское вече и сельский сход, договоры городов с князьями и княжеские съезды, опора царей на земские соборы, «птенцы» Петра I, культурное и идейное изобилие, земства и суды присяжных, дума и советы депутатов, – это свидетельства циклического преобладания и учета властью личностных начал. Тоталитаризм противостоял персоналистским устремлениям, переводя душевную свободу в контролируемое спустя рукава подполье. Власть, пресекая атомизацию народа, как бы ощущала, что диктат нас (и ее самое) гнетет, что нам интересен быт «себе на уме». А власть, которая этому быту упрямилась, сходила на нет.
И случилась свобода – накопление капитала без границ и правил.
«Вульгарный либерализм» поместил позднесоветского наивного демократа в ситуацию желудочной безысходности, где навыки вторичны, первична адаптация к рыночным ролям (из президента – в промоутера пиццы). Догма победителей – проигравшие сами виноваты, – и чем тогда либеральная этика отличается от «ужасов» этики советской, где отщепенцев вынуждали к ролям в социализме? Будь лабильным! Нет свободы слова? Иди в цензоры! Так и было в девяностые, когда свобода самовыражения стала действительной главным образом для торговцев и номенклатуры, подручных журналистов и криминалитета, а бюджетники подверглись «плавильному» эксперименту.
Возможен ли у нас другой либерализм? Возникают новые «правые» партии, объясняющие, как скверно в России без демократии, – давайте всё позволим. Однако из «дозволения всего запрещенного» при распаде Союза и проистекли «обвальный» передел собственности и несменяемая стагнация.
Онтологический примитивизм К. Поппера, Ф. А. Хайека, М. Фридмана, заразивший наших реформаторов, игнорировал понимание того, что свобода (вместе с тем) экзистенциальна, и, значит, «бытие в свободе» лишь опосредовано (через «ощущения») зависит от экономики и режима. Реформы для народов с уникальной экзистенциальной природой (Dasein М. Хайдеггера) будут приводить к разным результатам. В нашем «постижении свободы» не всё внимание уделено взаимодействию с институтами, нам проще договориться по-свойски, и, совершив революцию, мы расходимся по душевным усадьбам, а те, кому достались ресурсы, делают, что хотят, до очередной революции.
Чем заменить отсутствующее в нашем бытии (не бунтарское) «давление снизу», аналогичное регулярным французским протестам? Как новоиспеченным партийным людям самим воздержаться от бюджетных и электоральных злоупотреблений, за которые они ругают власть? Механизм для этого ими найден?
А. Смит требовал от государства такого вмешательства в рынок и частные отношения, которое бы не допускало произвольного в них вмешательства, для чего государству надо быть сбалансированным и строгим. Так и есть, например, в США, при этом общество сопротивляется произволу элит, активно влияя на политические процессы. Если разделение властей (отличаясь) работает в западных странах, то у нас, избегающих гражданской активности, ветви власти тяготеют либо к сговору, либо к распрям, – и без выяснения и оформления адекватной политической системы («особого пути») борьба «против всего плохого», как обычно, плохим и продолжится. Какие бы партийные проекты ни доминировали, свобода будет оборачиваться вакханалией, богатство одних – нищетой большинства и «царскими» полномочиями радетеля за народное благо.
Из «либерального хаоса» Россия вышла благодаря авторитаризму, ни прорывному, как при Петре, ни победоносному, как при Сталине. Начавшись восстановительным ростом, этот авторитаризм даровал населению высокий (по нашим меркам) уровень жизни, а когда рост иссяк, занялся методологическим решением проблем, связанных с устойчивостью власти, оберегая власть, общество и экономику от развития.
«Кто мы и куда идём?» – 4 Виктор Семенихин для «Нового Века» Как при монархах, так и в советский период, черты характера, выделявшие личность из общности, определяли нашу историю наравне с готовностью к совместному усилию, исполнению долга в труде и сражениях: городское вече и сельский сход, договоры городов с князьями и княжеские съезды, опора царей на земские соборы, «птенцы» Петра I, культурное и идейное изобилие, земства и суды присяжных, дума и советы депутатов, – это свидетельства циклического преобладания и учета властью личностных начал. Тоталитаризм противостоял персоналистским устремлениям, переводя душевную свободу в контролируемое спустя рукава подполье. Власть, пресекая атомизацию народа, как бы ощущала, что диктат нас (и ее самое) гнетет, что нам интересен быт «себе на уме». А власть, которая этому быту упрямилась, сходила на нет.
И случилась свобода – накопление капитала без границ и правил.
«Вульгарный либерализм» поместил позднесоветского наивного демократа в ситуацию желудочной безысходности, где навыки вторичны, первична адаптация к рыночным ролям (из президента – в промоутера пиццы). Догма победителей – проигравшие сами виноваты, – и чем тогда либеральная этика отличается от «ужасов» этики советской, где отщепенцев вынуждали к ролям в социализме? Будь лабильным! Нет свободы слова? Иди в цензоры! Так и было в девяностые, когда свобода самовыражения стала действительной главным образом для торговцев и номенклатуры, подручных журналистов и криминалитета, а бюджетники подверглись «плавильному» эксперименту.
Возможен ли у нас другой либерализм? Возникают новые «правые» партии, объясняющие, как скверно в России без демократии, – давайте всё позволим. Однако из «дозволения всего запрещенного» при распаде Союза и проистекли «обвальный» передел собственности и несменяемая стагнация.
Онтологический примитивизм К. Поппера, Ф. А. Хайека, М. Фридмана, заразивший наших реформаторов, игнорировал понимание того, что свобода (вместе с тем) экзистенциальна, и, значит, «бытие в свободе» лишь опосредовано (через «ощущения») зависит от экономики и режима. Реформы для народов с уникальной экзистенциальной природой (Dasein М. Хайдеггера) будут приводить к разным результатам. В нашем «постижении свободы» не всё внимание уделено взаимодействию с институтами, нам проще договориться по-свойски, и, совершив революцию, мы расходимся по душевным усадьбам, а те, кому достались ресурсы, делают, что хотят, до очередной революции.
Чем заменить отсутствующее в нашем бытии (не бунтарское) «давление снизу», аналогичное регулярным французским протестам? Как новоиспеченным партийным людям самим воздержаться от бюджетных и электоральных злоупотреблений, за которые они ругают власть? Механизм для этого ими найден?
А. Смит требовал от государства такого вмешательства в рынок и частные отношения, которое бы не допускало произвольного в них вмешательства, для чего государству надо быть сбалансированным и строгим. Так и есть, например, в США, при этом общество сопротивляется произволу элит, активно влияя на политические процессы. Если разделение властей (отличаясь) работает в западных странах, то у нас, избегающих гражданской активности, ветви власти тяготеют либо к сговору, либо к распрям, – и без выяснения и оформления адекватной политической системы («особого пути») борьба «против всего плохого», как обычно, плохим и продолжится. Какие бы партийные проекты ни доминировали, свобода будет оборачиваться вакханалией, богатство одних – нищетой большинства и «царскими» полномочиями радетеля за народное благо.
Из «либерального хаоса» Россия вышла благодаря авторитаризму, ни прорывному, как при Петре, ни победоносному, как при Сталине. Начавшись восстановительным ростом, этот авторитаризм даровал населению высокий (по нашим меркам) уровень жизни, а когда рост иссяк, занялся методологическим решением проблем, связанных с устойчивостью власти, оберегая власть, общество и экономику от развития.
Методология – «феодальное» будущее России?
BY Новый Век
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
At the start of 2018, the company attempted to launch an Initial Coin Offering (ICO) which would enable it to enable payments (and earn the cash that comes from doing so). The initial signals were promising, especially given Telegram’s user base is already fairly crypto-savvy. It raised an initial tranche of cash – worth more than a billion dollars – to help develop the coin before opening sales to the public. Unfortunately, third-party sales of coins bought in those initial fundraising rounds raised the ire of the SEC, which brought the hammer down on the whole operation. In 2020, officials ordered Telegram to pay a fine of $18.5 million and hand back much of the cash that it had raised. The perpetrators use various names to carry out the investment scams. They may also impersonate or clone licensed capital market intermediaries by using the names, logos, credentials, websites and other details of the legitimate entities to promote the illegal schemes. On February 27th, Durov posted that Channels were becoming a source of unverified information and that the company lacks the ability to check on their veracity. He urged users to be mistrustful of the things shared on Channels, and initially threatened to block the feature in the countries involved for the length of the war, saying that he didn’t want Telegram to be used to aggravate conflict or incite ethnic hatred. He did, however, walk back this plan when it became clear that they had also become a vital communications tool for Ukrainian officials and citizens to help coordinate their resistance and evacuations. And while money initially moved into stocks in the morning, capital moved out of safe-haven assets. The price of the 10-year Treasury note fell Friday, sending its yield up to 2% from a March closing low of 1.73%. "There is a significant risk of insider threat or hacking of Telegram systems that could expose all of these chats to the Russian government," said Eva Galperin with the Electronic Frontier Foundation, which has called for Telegram to improve its privacy practices.
from pl
