Со скандалом вышедшее на Кинопоиске «Преступление и наказание» Владимира Мирзоева (премьеру несколько раз переносили, по слухам, из-за возникшей необходимости внести срочные правки в финальный монтаж, чтобы обойти цензуру) чувства вызывает самые противоречивые. После просмотра первых двух эпизодов хотелось кричать: «Немедленно прекратите!», а потом неожиданно стало так хорошо, словно кто-то зашептал на ухо шаманскую тарабарщину в несколько голосов, запуская резкие нутряные толчки, тремор, головокружение и сердечный трепет.

Расколотый мир экранного «Преступления и наказания» выхватывает из романа Достоевского отдельные, часто третьестепенные образы, чтобы через них вглядеться в современность. Так появляется линия Марфы Петровны Свидригайловой, которая, сражаясь на любовном фронте, топит печаль в бокале апероля, а соперниц — в собственном бассейне. Состоятельная помещица обрастает «второй кожей» из дорогих вещей, которые становятся продолжением тела: её сумки требуют того же ухода, что и руки. Юлия Снигирь в свойственной ей аристократичной манере держит лицо в то время как мёртвые девушки, словно перекочевавшие из фильмов Тима Бёртона, навязчиво преследуют убивицу. Казалось бы, отличная рифма к будущему преступлению Раскольникова, но стилистически этот «осколок» скорее принадлежит миру «Содержанок», чем петербуржских сумерек. Вероятно, поэтому первые серии оставляют ощущение распадающегося на фрагменты сырого материала. Значительное расхождение эстетических измерений дезориентирует зрителя, обманывает ожидания, путает карты.

От задачи тягаться с Достоевским Мирзоев отказывается принципиально. Его «Преступление и наказание» — это скорее перенесённая на экран театральная постановка по мотивам великого романа. И всё же тексты Фёдора Михайловича составляют кровь сериала, а плотью становится та самая коллажная форма. Поклонники Достоевского без труда узнают массу цитат не только из «Преступления и наказания», но и из других произведений. Так скверный бес Ивана Карамазова превратился в собеседника Раскольникова, это помогло создателям переместить внутренние диалоги во внешнее пространство. Мимоходом звучит дилемма «свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?», которую с лёгкостью решает герой «Записок из подполья». Нельзя не разглядеть и параллелей с повестью «Двойник», хотя тема двойничества поднималась автором не единожды. Из «Игрока» — попытка Разумихина «отыграть» в карты Соню Мармеладову у первого клиента.

Признаемся честно, представить Ивана Янковского в роли Раскольникова было сложнее всего. Благородная внешность актёра, его природное обаяние, казалось, противоречат самой сути персонажа, задавленного обстоятельствами и доведённого до крайней степени отчаяния. Но дело в том, что Раскольников Мирзоева — это вовсе не Раскольников Достоевского. Иван Янковский играет нашего с вами современника, который всё время куда-то бежит, чтобы доказать себе и людям, что он «не вошь». Его горячка продиктована не столько финансовой нуждой, сколько усталостью от бесконечной гонки. В какой-то момент герой Янковского даже ломает четвёртую стену и записывает на любительскую камеру свой монолог, как это часто делают активные пользователи всем известной запрещённой соцсети. Постепенно границы времени размываются всё сильнее: в попытках вернуть себе ощущение контроля, Раскольников берёт в руки топор, а затем лихорадочно повторяет, что «отрезал всех ножницами», желая приблизиться таким образом к нарциссическому идеалу. Что это: сегодняшняя вездесущая жажда «самодостаточности» или отголоски ницшевского Сверхчеловека?

К концу четвёртой серии к «достоевщине» неожиданно прибавляется «сорокинщина»: хозяйка квартиры, в которой живёт Раскольников, вдруг ошарашивает своего гостя, перечисляя скороговоркой виды грибов, живые коты превращаются в говорящих чучел, а утопшая дочь становится материнским фетишем. Ярмарка безумия тормозит на полном ходу — к сильнодействующим снадобьям, знаете ли, надо привыкать постепенно. Ждём следующей порции.