Кроме разных оттенков спектра состояния «мне плохо» другими симптомами депрессии как психического расстройства считаются такие физиологические параметры, как слабость, нарушение сна и аппетита. Если ваше «плохо» дополнено этими критериями, у вас диагностируют депрессию. В них свято верят как эксперты-медики, так и рядовые граждане, ведь они перечислены в МКБ (Международная статистическая классификация болезней) и DSM (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders). Последнее руководство часто называют «библией» психиатрии — и не только потому, что это настольная книга психиатра, инструкциям из которой полагается неукоснительно следовать. Дело еще и в том, что многие описанные в ней психические расстройства и критерии их диагностики были внесены туда в результате не научных исследований, а коллективного решения сообщества психиатров, которые, по мнению критиков DSM, патологизировали значительную часть нормальных человеческих состояний, в том числе грусть. Психотерапевт Джеймс Дейвис утверждает, что DSM — продукт культурной, а не научной деятельности, и из-за этого во многом основан на стереотипах. Дейвис сравнивает соглашение, на основании которого создаются диагнозы в DSM, с соглашением богословов, свидетельствующих, что Бог существует: оно не доказывает, что Бог существует, но лишь демонстрирует, что богословы верят в него.
Сторонники лагеря «морализированных» постепенно присоединяются к более прогрессивному коллективу «психологизированных». Диагноз «депрессия» — комфортнее, чем строгая мораль. Раз депрессия — это болезнь и психическое расстройство, то людей нельзя винить за проявление симптомов: они больные, теперь их полагается не уличать в слабости духа, а жалеть и лечить с помощью специальных таблеток и специально обученных врачей. Диагностированная болезнь также предполагает определенный статус в обществе — человека, к которому нужно относиться с пониманием и поддержкой. Ему нельзя сказать «Соберись, тряпка» и даже «Не грусти». Вы теперь не тряпка, собираться больше не нужно. Само приобретение такого статуса уже терапевтично по отношению к любому «мне плохо». Отрицание депрессии как болезни порицается как варварство и проявление нетолерантности. Дескать, так неверующие стигматизируют людей, больных депрессией, не распознают серьезность их состояния, перенося вину и ответственность за него на них самих, а это несправедливо, ведь нужно не упрекать людей, а винить (и лечить) дисбаланс их химических процессов.
Тенденция к признанию депрессии болезнью — следствие психологизации и медикализации, характерные для современного общества в целом. Страдания и боль, которые человек может испытать в ходе жизни, — в том числе психологические — сводятся к патологиям, которые требуют медицинского лечения и фармакологической нормализации. Философ Филип Рифф, еще в 1960-х предупреждавший, что вскоре психология всецело заменит собой мораль, судя по всему, был прав. Разница между уходящим в прошлое дискурсом морали и приходящим ему на смену психологическим не так уж радикальна. По Риффу, второй — морально деградировавшая версия первого (Рифф — безусловно бумер). Новый «психологический человек», в отличие от скучного человека морали, сосредоточен на своем внутреннем мире, он руководствуется не моральными идеалами, а идеалом психологического благополучия. Он понимает слова «депрессия», «травма» и «токсичный», в то время как «плохо» и «хорошо» мало о чем ему говорят.
Ментальные страдания, с жалобами на которые мы обращаемся к психологу, заменили собой греховность, с жалобами на которую раньше шли к священнику. Мечта о посмертном рае, где отсутствуют страдания и который нужно заслужить моральным поведением, трансформировалась в мечту о прижизненном рае, где тоже отсутствуют страдания и которого нужно достичь правильно подобранными аффирмациями и антидепрессантами. На смену моральным авторитетам, вещающим от имени Бога, пришли вещающие от лица научного и псевдонаучного авторитета. Миссионеры психологии обращают неверующих в свою веру. Ведьмы, отрицающие религиозные догмы, превратились в заблудших, отрицающих химический дисбаланс.
Кроме разных оттенков спектра состояния «мне плохо» другими симптомами депрессии как психического расстройства считаются такие физиологические параметры, как слабость, нарушение сна и аппетита. Если ваше «плохо» дополнено этими критериями, у вас диагностируют депрессию. В них свято верят как эксперты-медики, так и рядовые граждане, ведь они перечислены в МКБ (Международная статистическая классификация болезней) и DSM (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders). Последнее руководство часто называют «библией» психиатрии — и не только потому, что это настольная книга психиатра, инструкциям из которой полагается неукоснительно следовать. Дело еще и в том, что многие описанные в ней психические расстройства и критерии их диагностики были внесены туда в результате не научных исследований, а коллективного решения сообщества психиатров, которые, по мнению критиков DSM, патологизировали значительную часть нормальных человеческих состояний, в том числе грусть. Психотерапевт Джеймс Дейвис утверждает, что DSM — продукт культурной, а не научной деятельности, и из-за этого во многом основан на стереотипах. Дейвис сравнивает соглашение, на основании которого создаются диагнозы в DSM, с соглашением богословов, свидетельствующих, что Бог существует: оно не доказывает, что Бог существует, но лишь демонстрирует, что богословы верят в него.
Сторонники лагеря «морализированных» постепенно присоединяются к более прогрессивному коллективу «психологизированных». Диагноз «депрессия» — комфортнее, чем строгая мораль. Раз депрессия — это болезнь и психическое расстройство, то людей нельзя винить за проявление симптомов: они больные, теперь их полагается не уличать в слабости духа, а жалеть и лечить с помощью специальных таблеток и специально обученных врачей. Диагностированная болезнь также предполагает определенный статус в обществе — человека, к которому нужно относиться с пониманием и поддержкой. Ему нельзя сказать «Соберись, тряпка» и даже «Не грусти». Вы теперь не тряпка, собираться больше не нужно. Само приобретение такого статуса уже терапевтично по отношению к любому «мне плохо». Отрицание депрессии как болезни порицается как варварство и проявление нетолерантности. Дескать, так неверующие стигматизируют людей, больных депрессией, не распознают серьезность их состояния, перенося вину и ответственность за него на них самих, а это несправедливо, ведь нужно не упрекать людей, а винить (и лечить) дисбаланс их химических процессов.
Тенденция к признанию депрессии болезнью — следствие психологизации и медикализации, характерные для современного общества в целом. Страдания и боль, которые человек может испытать в ходе жизни, — в том числе психологические — сводятся к патологиям, которые требуют медицинского лечения и фармакологической нормализации. Философ Филип Рифф, еще в 1960-х предупреждавший, что вскоре психология всецело заменит собой мораль, судя по всему, был прав. Разница между уходящим в прошлое дискурсом морали и приходящим ему на смену психологическим не так уж радикальна. По Риффу, второй — морально деградировавшая версия первого (Рифф — безусловно бумер). Новый «психологический человек», в отличие от скучного человека морали, сосредоточен на своем внутреннем мире, он руководствуется не моральными идеалами, а идеалом психологического благополучия. Он понимает слова «депрессия», «травма» и «токсичный», в то время как «плохо» и «хорошо» мало о чем ему говорят.
Ментальные страдания, с жалобами на которые мы обращаемся к психологу, заменили собой греховность, с жалобами на которую раньше шли к священнику. Мечта о посмертном рае, где отсутствуют страдания и который нужно заслужить моральным поведением, трансформировалась в мечту о прижизненном рае, где тоже отсутствуют страдания и которого нужно достичь правильно подобранными аффирмациями и антидепрессантами. На смену моральным авторитетам, вещающим от имени Бога, пришли вещающие от лица научного и псевдонаучного авторитета. Миссионеры психологии обращают неверующих в свою веру. Ведьмы, отрицающие религиозные догмы, превратились в заблудших, отрицающих химический дисбаланс.
Overall, extreme levels of fear in the market seems to have morphed into something more resembling concern. For example, the Cboe Volatility Index fell from its 2022 peak of 36, which it hit Monday, to around 30 on Friday, a sign of easing tensions. Meanwhile, while the price of WTI crude oil slipped from Sunday’s multiyear high $130 of barrel to $109 a pop. Markets have been expecting heavy restrictions on Russian oil, some of which the U.S. has already imposed, and that would reduce the global supply and bring about even more burdensome inflation. The picture was mixed overseas. Hong Kong’s Hang Seng Index fell 1.6%, under pressure from U.S. regulatory scrutiny on New York-listed Chinese companies. Stocks were more buoyant in Europe, where Frankfurt’s DAX surged 1.4%. Two days after Russia invaded Ukraine, an account on the Telegram messaging platform posing as President Volodymyr Zelenskiy urged his armed forces to surrender. In 2018, Russia banned Telegram although it reversed the prohibition two years later. The news also helped traders look past another report showing decades-high inflation and shake off some of the volatility from recent sessions. The Bureau of Labor Statistics' February Consumer Price Index (CPI) this week showed another surge in prices even before Russia escalated its attacks in Ukraine. The headline CPI — soaring 7.9% over last year — underscored the sticky inflationary pressures reverberating across the U.S. economy, with everything from groceries to rents and airline fares getting more expensive for everyday consumers.
from pl
