Под замес я попал случайно. Просто в четверг меня отпустили с татарского раньше времени.
В двадцать второй школе татарского не было — ни предмета, ни учителя. Я и не знал, что такой урок бывает вообще. Оказалось, бывает, причем не для всех, а только для особых везунцов с особыми фамилиями. У меня особая. И я попал.
В двадцатой татарский тоже ввели недавно — в прошлом или позапрошлом году. Само собой, только для татар. Их в нашем классе набралось аж пять человек — вместе со мной и с Ленкой Черновой, которую училка, Фанзиля Акрамовна, упорно называла Ляйсан. Это не помогало: татарского Ленка практически не знала. Даже я со своим десятком слов, которые запомнил против воли, был на ее фоне диктором радио «Казань». А Флера Рамазанова, Ляйсан (натуральная) Губайдуллина и Фанис Ибатов говорили свободно. Они вели с Акрамовной затяжные беседы, смысл которых я почти не угадывал.
<…> А на татарский просто времени жалко — я ж не понимаю ни фига и уже не пойму. Все, главное дело, по домам, а я, как дурак, на дополнительный урок.
Пару уроков я прогулял. Акрамовна стукнула Ефимовне, та позвонила мамке, мамка поговорила с батьком, батек сказал мне, что я ставлю его в некрасивое положение: все будут говорить, что сын Вафина прогуливает уроки. Я привычно попробовал представить, как полмиллиона жителей Брежнева задирают голову к небу и более-менее хором осуждающе говорят: «Сын Вафина прогуливает уроки». Но спорить с батьком не стал. Потому что он на полуслове замолчал вдруг, пожевал губами и сказал: «Не хочешь — не ходи. Подумаешь, родной язык отца, кому он нужен, не ты первый, не ты последний».
Я мрачно спросил: это я предатель получаюсь теперь, что ли? «Скорее уж я», — ответил батек, и глаза у него стали больные. «Да ладно, ладно, буду ходить, не плачьте», — буркнул я и ушел к себе, почти даже не шарахнув дверью. И ходил, дисциплинированно так. Но слушать непонятные слова перестал. В окошко смотрел, читал под партой домашку по истории или литре или, как сегодня, изучал тетрадку с курсом каратэ — Овчинников притащил, у него братан увлекался, а сейчас учился в МАИ и увлечения слегка поменял. Я сперва хотел просто почитать да вернуть, но у лехановского братана почерк оказался хуже, чем у нашего участкового врача, и схемы он перерисовывал с мастерством детсадовца, так что проще было переписать и перерисовать нормально, а потом уже изучать.
Год назад я за такое пособие умер бы, а сейчас листал со снисходительным любопытством. Хотя упражнения по набиванию кулаков были ничего — надо попробовать, чтобы костяшки были толстыми и каменными, как у Витальтолича, а не обдирались от удара, пусть и самую малость. Правда, за рис, который каратэшная тетрадка предлагала насыпать в тазик для набивания кулаков, мамка убьет, но рис можно заменить песком, его у нас на каждой стройке полно. Прикольно смотрелись и схемы, ну и вообще интересно: стойки, стойки, а потом вдруг связки с разворотами. Витальтолич за развороты и задирание ног стучал мне по башке, но он и не увидит, а попробовать все равно надо. Практика — критерий истины, как Ефимовна говорит
Акрамовна была не дура, поэтому делала вид, что не замечает, чем я занят.
А Чернова не читала и не рисовала. Она слушала. С жалобным выражением. Лицо было красивым, выражение — смешным. Чтобы я отвлекался не только на это сочетание или там на постороннее чтение, Акрамовна нам давала пару заданий за урок. Детсадовских таких. Например, просклонять какое-нибудь слово. Я из-за такого снисхождения не дергался, задание выполнял, как правило, без ошибок и на этом становился вольноотпущенником.
Так случилось и в этот четверг — расписал по падежам пару существительных: «баш килеш — гомер, иялек килеше — гомернең», спохватился и поставил хвостики к носовому «ң», вручил листочки Акрамовне, сунул каратэшную тетрадку за ремень, подхватил «дипломат» и побрел к двери под завистливыми взглядами одноклассников: откинулся чувак, а завтра еще и выходной в честь Дня Конституции, поперло. Ну, завидовать оставалось минут пятнадцать, не больше. А мне этих пятнадцати минут хватило, чтобы вляпаться по нижние веки. Так уж мне прет.
Под замес я попал случайно. Просто в четверг меня отпустили с татарского раньше времени.
В двадцать второй школе татарского не было — ни предмета, ни учителя. Я и не знал, что такой урок бывает вообще. Оказалось, бывает, причем не для всех, а только для особых везунцов с особыми фамилиями. У меня особая. И я попал.
В двадцатой татарский тоже ввели недавно — в прошлом или позапрошлом году. Само собой, только для татар. Их в нашем классе набралось аж пять человек — вместе со мной и с Ленкой Черновой, которую училка, Фанзиля Акрамовна, упорно называла Ляйсан. Это не помогало: татарского Ленка практически не знала. Даже я со своим десятком слов, которые запомнил против воли, был на ее фоне диктором радио «Казань». А Флера Рамазанова, Ляйсан (натуральная) Губайдуллина и Фанис Ибатов говорили свободно. Они вели с Акрамовной затяжные беседы, смысл которых я почти не угадывал.
<…> А на татарский просто времени жалко — я ж не понимаю ни фига и уже не пойму. Все, главное дело, по домам, а я, как дурак, на дополнительный урок.
Пару уроков я прогулял. Акрамовна стукнула Ефимовне, та позвонила мамке, мамка поговорила с батьком, батек сказал мне, что я ставлю его в некрасивое положение: все будут говорить, что сын Вафина прогуливает уроки. Я привычно попробовал представить, как полмиллиона жителей Брежнева задирают голову к небу и более-менее хором осуждающе говорят: «Сын Вафина прогуливает уроки». Но спорить с батьком не стал. Потому что он на полуслове замолчал вдруг, пожевал губами и сказал: «Не хочешь — не ходи. Подумаешь, родной язык отца, кому он нужен, не ты первый, не ты последний».
Я мрачно спросил: это я предатель получаюсь теперь, что ли? «Скорее уж я», — ответил батек, и глаза у него стали больные. «Да ладно, ладно, буду ходить, не плачьте», — буркнул я и ушел к себе, почти даже не шарахнув дверью. И ходил, дисциплинированно так. Но слушать непонятные слова перестал. В окошко смотрел, читал под партой домашку по истории или литре или, как сегодня, изучал тетрадку с курсом каратэ — Овчинников притащил, у него братан увлекался, а сейчас учился в МАИ и увлечения слегка поменял. Я сперва хотел просто почитать да вернуть, но у лехановского братана почерк оказался хуже, чем у нашего участкового врача, и схемы он перерисовывал с мастерством детсадовца, так что проще было переписать и перерисовать нормально, а потом уже изучать.
Год назад я за такое пособие умер бы, а сейчас листал со снисходительным любопытством. Хотя упражнения по набиванию кулаков были ничего — надо попробовать, чтобы костяшки были толстыми и каменными, как у Витальтолича, а не обдирались от удара, пусть и самую малость. Правда, за рис, который каратэшная тетрадка предлагала насыпать в тазик для набивания кулаков, мамка убьет, но рис можно заменить песком, его у нас на каждой стройке полно. Прикольно смотрелись и схемы, ну и вообще интересно: стойки, стойки, а потом вдруг связки с разворотами. Витальтолич за развороты и задирание ног стучал мне по башке, но он и не увидит, а попробовать все равно надо. Практика — критерий истины, как Ефимовна говорит
Акрамовна была не дура, поэтому делала вид, что не замечает, чем я занят.
А Чернова не читала и не рисовала. Она слушала. С жалобным выражением. Лицо было красивым, выражение — смешным. Чтобы я отвлекался не только на это сочетание или там на постороннее чтение, Акрамовна нам давала пару заданий за урок. Детсадовских таких. Например, просклонять какое-нибудь слово. Я из-за такого снисхождения не дергался, задание выполнял, как правило, без ошибок и на этом становился вольноотпущенником.
Так случилось и в этот четверг — расписал по падежам пару существительных: «баш килеш — гомер, иялек килеше — гомернең», спохватился и поставил хвостики к носовому «ң», вручил листочки Акрамовне, сунул каратэшную тетрадку за ремень, подхватил «дипломат» и побрел к двери под завистливыми взглядами одноклассников: откинулся чувак, а завтра еще и выходной в честь Дня Конституции, поперло. Ну, завидовать оставалось минут пятнадцать, не больше. А мне этих пятнадцати минут хватило, чтобы вляпаться по нижние веки. Так уж мне прет.
Russians and Ukrainians are both prolific users of Telegram. They rely on the app for channels that act as newsfeeds, group chats (both public and private), and one-to-one communication. Since the Russian invasion of Ukraine, Telegram has remained an important lifeline for both Russians and Ukrainians, as a way of staying aware of the latest news and keeping in touch with loved ones. To that end, when files are actively downloading, a new icon now appears in the Search bar that users can tap to view and manage downloads, pause and resume all downloads or just individual items, and select one to increase its priority or view it in a chat. "Like the bombing of the maternity ward in Mariupol," he said, "Even before it hits the news, you see the videos on the Telegram channels." "The argument from Telegram is, 'You should trust us because we tell you that we're trustworthy,'" Maréchal said. "It's really in the eye of the beholder whether that's something you want to buy into." The S&P 500 fell 1.3% to 4,204.36, and the Dow Jones Industrial Average was down 0.7% to 32,943.33. The Dow posted a fifth straight weekly loss — its longest losing streak since 2019. The Nasdaq Composite tumbled 2.2% to 12,843.81. Though all three indexes opened in the green, stocks took a turn after a new report showed U.S. consumer sentiment deteriorated more than expected in early March as consumers' inflation expectations soared to the highest since 1981.
from pl
