О чем же можно писать во время войны? И кто это решает? И как это «можно» и «нельзя» сочетаются с писательской свободой и честностью?
К сожалению, в своем эссе «Критика культуры и общество» немецкий философ Теодор Адорно не расшифровывает свой тезис «писать стихи после Освенцима — варварство», может быть, именно благодаря этому она и западает в душу. Значат ли эти слова, что красота искусства и мучительные кошмары, которые причиняют люди людям, не могут сосуществовать? Может быть, это звучит как нравственный призыв к тем, кто далек от этого страдания? Сам Адорно уехал в 1933 году из Германии в Великобританию и затем в США, где и был во время Холокоста — может быть, он говорил о моральном долге выживших (и просто живых и живущих вне этого кошмара) писать только о трагедии, привлекать к ее решению свои ресурсы — а не заниматься поисками формальной красоты?
Для меня было бы понятнее, если бы Адорно сказал «писать стихи после Освенцима невозможно» в том смысле, что ты на это просто не способен, ведь перед глазами встают картины, от которых хочется бежать, а не подбирать под него рифму. Может быть, только поэт вселенского масштаба мог бы писать настоящие стихи после Освенцима.
Готовясь к этому письму, я узнала о писателе, историке, философе, социологе и, выходит, поэте вселенского масштаба Гансе Гюнтере Адлере. Когда ему было 30 лет, он жил в Праге, откуда нацисты депортировали его вместе с женой и ее матерью в Терезинское гетто, а через 2 года — в Освенцим, где в первый же день в газовой камере были убиты обе женщины. Затем он год провел в Бухенвальде. Всё это страшные и очень известные названия. За время Холокоста нацисты убили его родители и еще 16 родственников.
Адлер написал не только фундаментальную историко-философски-социологическую книгу «Терезиенштадт. 1941–1945. Облик общества насилия», где скрупулезно описал множество аспектов жизни в гетто от культуры до экономики. Он также написал 130 лагерных стихотворений: сто из них в Терезине, остальные — при пересылке в Аушвиц и из Аушвица в лагеря, примыкавшие к Бухенвальду. Я нашла их перевод на русский язык, согласованный с наследниками поэта, и небольшую предысторию этого перевода здесь — пожалуйста, почитайте их, когда будете готовы.
Это поразительная живая и одновременно мрачная и тяжелая документальная поэзия, в которой я узнаю состояние истерзанной травмированной психики. Конечно, кошмары концлагерей — кольца ада поглубже военных. Но мой опыт человековеда показывает, что наши страдания отличаются в большей степени объективно: субъективно же нам доступен не такой уж большой спектр переживаний. Оттого частные истории в искусстве часто находят такой огромный отклик сквозь языки и время. Есть что-то универсальное в том, как человеческое сознание переживает жестокость человека к человеку, как реагирует на массовость умерщвления, на хрупкость и униженность человеческой плоти.
И точно так же, как я в начале полномасштабного вторжения, Адлер писал не после своей трагедии, а во время неё — может быть, это действительно помогает уложить в голове, оторвать от себя, вырвать отраву из самой своей сердцевины и выжить? Наверное, только художники, оказавшиеся в созданном людьми аду — будь то война, трудовые и концентрационные лагеря, тюрьмы и СИЗО — могут понять, зачем писать стихи в Освенциме. И я понимаю тоже.
— это отрывок из моей писательской рассылки There Will Be Book, которую вы можете прочитать целиком, оформив подписку на мой Patreon от 5$. Второй выпуск посвящен вопросу творческой свободы и несвободы, долженствовани/ и честности художника.
Ваша поддержка помогает мне работать над новой книгой о писательстве и творческом процессе с точки зрения психологии! Спасибо!
К сожалению, в своем эссе «Критика культуры и общество» немецкий философ Теодор Адорно не расшифровывает свой тезис «писать стихи после Освенцима — варварство», может быть, именно благодаря этому она и западает в душу. Значат ли эти слова, что красота искусства и мучительные кошмары, которые причиняют люди людям, не могут сосуществовать? Может быть, это звучит как нравственный призыв к тем, кто далек от этого страдания? Сам Адорно уехал в 1933 году из Германии в Великобританию и затем в США, где и был во время Холокоста — может быть, он говорил о моральном долге выживших (и просто живых и живущих вне этого кошмара) писать только о трагедии, привлекать к ее решению свои ресурсы — а не заниматься поисками формальной красоты?
Для меня было бы понятнее, если бы Адорно сказал «писать стихи после Освенцима невозможно» в том смысле, что ты на это просто не способен, ведь перед глазами встают картины, от которых хочется бежать, а не подбирать под него рифму. Может быть, только поэт вселенского масштаба мог бы писать настоящие стихи после Освенцима.
Готовясь к этому письму, я узнала о писателе, историке, философе, социологе и, выходит, поэте вселенского масштаба Гансе Гюнтере Адлере. Когда ему было 30 лет, он жил в Праге, откуда нацисты депортировали его вместе с женой и ее матерью в Терезинское гетто, а через 2 года — в Освенцим, где в первый же день в газовой камере были убиты обе женщины. Затем он год провел в Бухенвальде. Всё это страшные и очень известные названия. За время Холокоста нацисты убили его родители и еще 16 родственников.
Адлер написал не только фундаментальную историко-философски-социологическую книгу «Терезиенштадт. 1941–1945. Облик общества насилия», где скрупулезно описал множество аспектов жизни в гетто от культуры до экономики. Он также написал 130 лагерных стихотворений: сто из них в Терезине, остальные — при пересылке в Аушвиц и из Аушвица в лагеря, примыкавшие к Бухенвальду. Я нашла их перевод на русский язык, согласованный с наследниками поэта, и небольшую предысторию этого перевода здесь — пожалуйста, почитайте их, когда будете готовы.
Это поразительная живая и одновременно мрачная и тяжелая документальная поэзия, в которой я узнаю состояние истерзанной травмированной психики. Конечно, кошмары концлагерей — кольца ада поглубже военных. Но мой опыт человековеда показывает, что наши страдания отличаются в большей степени объективно: субъективно же нам доступен не такой уж большой спектр переживаний. Оттого частные истории в искусстве часто находят такой огромный отклик сквозь языки и время. Есть что-то универсальное в том, как человеческое сознание переживает жестокость человека к человеку, как реагирует на массовость умерщвления, на хрупкость и униженность человеческой плоти.
И точно так же, как я в начале полномасштабного вторжения, Адлер писал не после своей трагедии, а во время неё — может быть, это действительно помогает уложить в голове, оторвать от себя, вырвать отраву из самой своей сердцевины и выжить? Наверное, только художники, оказавшиеся в созданном людьми аду — будь то война, трудовые и концентрационные лагеря, тюрьмы и СИЗО — могут понять, зачем писать стихи в Освенциме. И я понимаю тоже.
— это отрывок из моей писательской рассылки There Will Be Book, которую вы можете прочитать целиком, оформив подписку на мой Patreon от 5$. Второй выпуск посвящен вопросу творческой свободы и несвободы, долженствовани/ и честности художника.
Ваша поддержка помогает мне работать над новой книгой о писательстве и творческом процессе с точки зрения психологии! Спасибо!
Patreon
Get more from Настя Травкіна on Patreon
creating исследования и тексты
Я пишу почти всю жизнь: впервые использовала письмо для самотерапии в 8 лет, первый мой «философский текст» в дневнике с Барби на обложке написала в 11, в 15 стала почти ежедневно писать в ЖЖ, в 16 напечатала в подростковом журнале друзей свой первый лонгрид — и это было уже 20 лет назад. Я писала всегда и по любому поводу — но никогда не считала себя писательницей, даже не задумывалась об этом. Писателями были всякие бородатые усатые дядьки (привет патриархату и недопредставленности женщин в школьной программе по литературе), при чем тут я? Для меня письмо всегда было инструментом: общения, самовыражения, социализации, самоанализа — всегда только средством, никогда не целью.
Когда я писала свою первую книгу «Homo Mutabilis», я не считала себя писательницей, скорее — журналисткой, экспертом по научпопу, маркетологом. Я подошла к ней расчетливо: изучила рынок и его потребности, создала продукт — и методично продавала его. Как мне казалось, успешной она стала потому, что я просто всё сделала правильно, «как надо», — но ничего прямо такого «писательского» в ней для меня не было.
Я не считала себя писательницей, но осознанно сделала perception hack: по разумно созданному рецепту создала образ писателя в общественном сознании — и пользовалась его плодами. Честно говоря, тогда я думала, что другие варианты написания книг — это какие-то легенды из прошлого или романтические выдумки.
Но во время полномасштабного вторжения я не собиралась делать взлом восприятия, раскручивать блог и вообще писать книгу про войну. Просто когда я поняла, что могу погибнуть прямо сегодня, оказалось, что ничего кроме письма и близости с близкими мне не страшно потерять. Погибнуть за письмом рядом с my favourite human being казалось лучшей идеей из возможных. Впервые за много лет я писала не для читателя, не для редактора, не для рынка — я писала, потому что это было единственное, ради чего хотелось проживать день. Это то, что давало смысл жизни даже под угрозой смерти.
Как этот опыт начал менять мои представления о себе и писательстве — делюсь в еженедельной рассылке There Will Be Book на моём Patreon, где рассказываю, как я работаю над новой книгой от предыстории до идеи и рутины. Вы можете прочитать её целиком, подписавшись на ежемесячный донат от 5$. Ваша поддержка позволит мне работать над книгой, не переживая об интересе издательств. Если у вас нет возможности поддержать меня донатом, ничего страшного! Главное — что вы здесь! Ваши лайки, комментарии и шеры важны, чтобы я не утонула в контенте главных контентмейкеров соцсетей: котиках, жопах и альтрайтах.
Когда я писала свою первую книгу «Homo Mutabilis», я не считала себя писательницей, скорее — журналисткой, экспертом по научпопу, маркетологом. Я подошла к ней расчетливо: изучила рынок и его потребности, создала продукт — и методично продавала его. Как мне казалось, успешной она стала потому, что я просто всё сделала правильно, «как надо», — но ничего прямо такого «писательского» в ней для меня не было.
Я не считала себя писательницей, но осознанно сделала perception hack: по разумно созданному рецепту создала образ писателя в общественном сознании — и пользовалась его плодами. Честно говоря, тогда я думала, что другие варианты написания книг — это какие-то легенды из прошлого или романтические выдумки.
Но во время полномасштабного вторжения я не собиралась делать взлом восприятия, раскручивать блог и вообще писать книгу про войну. Просто когда я поняла, что могу погибнуть прямо сегодня, оказалось, что ничего кроме письма и близости с близкими мне не страшно потерять. Погибнуть за письмом рядом с my favourite human being казалось лучшей идеей из возможных. Впервые за много лет я писала не для читателя, не для редактора, не для рынка — я писала, потому что это было единственное, ради чего хотелось проживать день. Это то, что давало смысл жизни даже под угрозой смерти.
Как этот опыт начал менять мои представления о себе и писательстве — делюсь в еженедельной рассылке There Will Be Book на моём Patreon, где рассказываю, как я работаю над новой книгой от предыстории до идеи и рутины. Вы можете прочитать её целиком, подписавшись на ежемесячный донат от 5$. Ваша поддержка позволит мне работать над книгой, не переживая об интересе издательств. Если у вас нет возможности поддержать меня донатом, ничего страшного! Главное — что вы здесь! Ваши лайки, комментарии и шеры важны, чтобы я не утонула в контенте главных контентмейкеров соцсетей: котиках, жопах и альтрайтах.
Писательский кризис — больше, чем только писательский блок. Это кризис идентичности и смысла такого уровня, когда можно отойти от творчества очень далеко — как от чего-то, в чем нет надежды разобраться и найти какой-то смысл. К чему мы можем обращаться в качестве источников сил и опоры в такой момент? Как расшевелить себя и столкнуть с этой кризисной колеи?
Иногда, думаю, достаточно только дать себе время: чтобы прожить свои состояния и чувства, накопить материал, проработать идеи в свободном полете без обязательств… Но иногда время, наоборот, ощущается болезненно: как будто в твоих мышцах застрял неизвлеченный осколок снаряда — и с каждым днем он только мигрирует все глубже, превращаясь в угрозу для жизни.
Вот именно так я и чувствовала себя весной этого года. Я точно знала теперь, что писательство — мой особенный внутренний процесс, который будет со мной всегда. Но я была раненым человеком и покалеченным писателем, — и нам обоим нужна была реабилитация.
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я решила завязать со своим методом работы с военным текстом: я перестала пропускать через себя потоки страдающего болезненного бессознательного военных переживаний. Сместила фокус на другие проявления мира: на признаки жизни и весны, на дела и хлопоты, на поиски хотя бы крупинок того, что раньше было моим чувством интереса — потому что чувствовала, что рискую потерять огонек жизни и начать умирать внутри. Постепенно мне стало лучше и признаки надвигающейся клинической депрессии стали исчезать.
Благодаря такой работе над выходом из пограничного состояния к жизни я поняла, что могу возвращаться к работе с людьми и заработку: ресурсы на это наконец стали появляться. А поскольку мое писательство превратилось в огромное «ничто», то расчистился большой объем моего внимания и ментального пространства. В голову пришло не только вернуться к коучингу — но наконец пойти поучиться тому, чем я, собственно, уже некоторое время занимаюсь. Честно говоря, шла с прицелом на международно признаваемый сертификат без надежды что-то получить. Но я ошибалась: получила и получаю не только как профессионал — но и как писатель в роли клиента. И вот как это вышло.
По учебе у нас проходят сессии между студентами: один работает как коуч, другой — клиент, третий наблюдает и дает обратную связь — потом все меняются. Чтобы все это работало, «клиент» должен принести в работу что-то, что его беспокоит и что надо решить. У меня была только одна проблема в жизни и поэтому на всех учебных сессиях я в качестве клиента говорила про одно и то же: про свой писательский кризис и желание что-то такое понять и из него двинуться.
К моему удивлению, даже учебные сессии с людьми, которые только-только делают первые шаги в профессии, ощущались как важная работа. Я осознала, что главное, что тренировочные коучинговые сессии дают мне — это пространство думать и говорить об очень тяжелой теме и, главное, время на то, чтобы в муках вырабатывать свой язык для этого. Поскольку я никогда не думала о писательстве с мета-уровня, у меня такого языка еще не было. Раз за разом поднимая свой вопрос, я каждый раз выносила какие-то крупинки продвигающего вперед смысла. Так я поняла, что хочу попробовать впервые в жизни довериться кому-то и позволить ему помочь мне — и взяла пакет сессий с настоящим коучем.
Как происходили сессии и к чему это привело, рассказываю в новом письме своей рассылки There Will Be Book, которую можно прочитать, подписавшись на моей Patreon донатом от 5$. В этом выпуске также внезапно рассказываю про необычные фильмы, которые в каком-то смысле похожи на мою будущую книгу.
P.S. Если вам нужен добрый и эмпатичный специалист, работа с которым может быть похожа на игру, советую моего коллегу и неназванного героя этой рассылки — коуча из Латвии Андриса Айшпурса.
Иногда, думаю, достаточно только дать себе время: чтобы прожить свои состояния и чувства, накопить материал, проработать идеи в свободном полете без обязательств… Но иногда время, наоборот, ощущается болезненно: как будто в твоих мышцах застрял неизвлеченный осколок снаряда — и с каждым днем он только мигрирует все глубже, превращаясь в угрозу для жизни.
Вот именно так я и чувствовала себя весной этого года. Я точно знала теперь, что писательство — мой особенный внутренний процесс, который будет со мной всегда. Но я была раненым человеком и покалеченным писателем, — и нам обоим нужна была реабилитация.
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я решила завязать со своим методом работы с военным текстом: я перестала пропускать через себя потоки страдающего болезненного бессознательного военных переживаний. Сместила фокус на другие проявления мира: на признаки жизни и весны, на дела и хлопоты, на поиски хотя бы крупинок того, что раньше было моим чувством интереса — потому что чувствовала, что рискую потерять огонек жизни и начать умирать внутри. Постепенно мне стало лучше и признаки надвигающейся клинической депрессии стали исчезать.
Благодаря такой работе над выходом из пограничного состояния к жизни я поняла, что могу возвращаться к работе с людьми и заработку: ресурсы на это наконец стали появляться. А поскольку мое писательство превратилось в огромное «ничто», то расчистился большой объем моего внимания и ментального пространства. В голову пришло не только вернуться к коучингу — но наконец пойти поучиться тому, чем я, собственно, уже некоторое время занимаюсь. Честно говоря, шла с прицелом на международно признаваемый сертификат без надежды что-то получить. Но я ошибалась: получила и получаю не только как профессионал — но и как писатель в роли клиента. И вот как это вышло.
По учебе у нас проходят сессии между студентами: один работает как коуч, другой — клиент, третий наблюдает и дает обратную связь — потом все меняются. Чтобы все это работало, «клиент» должен принести в работу что-то, что его беспокоит и что надо решить. У меня была только одна проблема в жизни и поэтому на всех учебных сессиях я в качестве клиента говорила про одно и то же: про свой писательский кризис и желание что-то такое понять и из него двинуться.
К моему удивлению, даже учебные сессии с людьми, которые только-только делают первые шаги в профессии, ощущались как важная работа. Я осознала, что главное, что тренировочные коучинговые сессии дают мне — это пространство думать и говорить об очень тяжелой теме и, главное, время на то, чтобы в муках вырабатывать свой язык для этого. Поскольку я никогда не думала о писательстве с мета-уровня, у меня такого языка еще не было. Раз за разом поднимая свой вопрос, я каждый раз выносила какие-то крупинки продвигающего вперед смысла. Так я поняла, что хочу попробовать впервые в жизни довериться кому-то и позволить ему помочь мне — и взяла пакет сессий с настоящим коучем.
Как происходили сессии и к чему это привело, рассказываю в новом письме своей рассылки There Will Be Book, которую можно прочитать, подписавшись на моей Patreon донатом от 5$. В этом выпуске также внезапно рассказываю про необычные фильмы, которые в каком-то смысле похожи на мою будущую книгу.
P.S. Если вам нужен добрый и эмпатичный специалист, работа с которым может быть похожа на игру, советую моего коллегу и неназванного героя этой рассылки — коуча из Латвии Андриса Айшпурса.
Камень на берегу моря Ч.1
Лет в 17 я работала в университетской библиотеке. Огромный книжный лабиринт, в котором содержались все основные важные тексты для гуманитарных специальностей, был моей вотчиной. В завихрениях закрученного хранилища книг в несезон можно было растянуться на пыльном ковролине между полками и совершенно бесплатно читать всё, что хочется (алло, с вами говорит далекое прошлое до электронных читалок).
В извилинах библиотечного фонда скрывалось множество тайн. Наше гномское логово библиотекарев низшей категории, где мы латали порванные книжки и из которого мы посменно шныряли по фонду, таская туда-сюда книги по заказу студентов и преподавателей. За длинными полками с трудами Канта ворковали две старшие библиотекарши, смотревшие на нас свысока и никогда не заглядывавшие в нашу коморку. А в дальнем конце библиотеки за полками с этнографией и историей сидела заведущая, как Минотавр, о котором молятся, чтоб он никогда не показался — только слышно было сквозь ряды пыльных томов, как она ругается по телефону.
Все эти извилины были скрыты от посетителей библиотеки: просторный зал, пустые столы — вот и все, что доставалось им, пока они ждали, чтобы мы принесли им чтиво по заполненному бланку заявки. Только библиотечный каталог был пропуском в тайны книжной вселенной. Пользоваться им умели не все уже тогда, — а скоро тайна каталогов будет утеряна навечно за ненедобностью. Однако я, узнав этот способ многоуровневой классификации книг, пришла в восторг. Я не только переобставила свою библиотеку дома в восхитительном порядке — но и забрала метафору библиотечного каталога в свои внутренние пространства.
Иногда мне кажется, что моё сознание — это хитро организованная классификация сложных жизненных опытов. Потяни за маленькую лакированную ручку — и вытянешь длиннющий ящик с короткими карточками, рассортированными по самым разным принципам. Найди шифр — получи доступ к полному воспоминанию. Периодически я устраиваю инвентаризацию, проверяю актуальность порядка и прочесываю полки в поисках беспорядка, раскладывая впечатления-потеряшки по нужным секциям.
Сегодня я вытащила карточку «камень на берегу моря» и она почему-то занимает меня весь день.
[продолжение ⬇️]
Лет в 17 я работала в университетской библиотеке. Огромный книжный лабиринт, в котором содержались все основные важные тексты для гуманитарных специальностей, был моей вотчиной. В завихрениях закрученного хранилища книг в несезон можно было растянуться на пыльном ковролине между полками и совершенно бесплатно читать всё, что хочется (алло, с вами говорит далекое прошлое до электронных читалок).
В извилинах библиотечного фонда скрывалось множество тайн. Наше гномское логово библиотекарев низшей категории, где мы латали порванные книжки и из которого мы посменно шныряли по фонду, таская туда-сюда книги по заказу студентов и преподавателей. За длинными полками с трудами Канта ворковали две старшие библиотекарши, смотревшие на нас свысока и никогда не заглядывавшие в нашу коморку. А в дальнем конце библиотеки за полками с этнографией и историей сидела заведущая, как Минотавр, о котором молятся, чтоб он никогда не показался — только слышно было сквозь ряды пыльных томов, как она ругается по телефону.
Все эти извилины были скрыты от посетителей библиотеки: просторный зал, пустые столы — вот и все, что доставалось им, пока они ждали, чтобы мы принесли им чтиво по заполненному бланку заявки. Только библиотечный каталог был пропуском в тайны книжной вселенной. Пользоваться им умели не все уже тогда, — а скоро тайна каталогов будет утеряна навечно за ненедобностью. Однако я, узнав этот способ многоуровневой классификации книг, пришла в восторг. Я не только переобставила свою библиотеку дома в восхитительном порядке — но и забрала метафору библиотечного каталога в свои внутренние пространства.
Иногда мне кажется, что моё сознание — это хитро организованная классификация сложных жизненных опытов. Потяни за маленькую лакированную ручку — и вытянешь длиннющий ящик с короткими карточками, рассортированными по самым разным принципам. Найди шифр — получи доступ к полному воспоминанию. Периодически я устраиваю инвентаризацию, проверяю актуальность порядка и прочесываю полки в поисках беспорядка, раскладывая впечатления-потеряшки по нужным секциям.
Сегодня я вытащила карточку «камень на берегу моря» и она почему-то занимает меня весь день.
[продолжение ⬇️]
Камень на берегу моря Ч.2
Этой фразой я закодировала воспоминание об одном дне, случившемся 15 лет назад. Я и моя подруга вышли из раскаленного автобуса, взвалили на себя тяжелые туристические рюкзаки и стали подниматься на гору. Мыс горы выдавался клином прямо в море, и чем выше мы поднимались, тем больше вокруг нас было синего горизонта. Вокруг не было ни души, только где-то за подъемом хребта виднелись палатки дикарей, облюбовавших восточный склон.
Найдя уютное место, огражденное от основного массива двумя каменными стенами, мы с улюлюканьем сбросили с себя одежду и запрыгали вокруг огромного валуна, на котором остались прошлогодние каракули путешественников. В порыве веселья я воткнула в спутанные волосы найденное тут же перо альбатроса — и мы поскакали, подпрыгивая голыми стопами на острых нехоженных камнях, к самому морю. Плавали, сохли, плавали, снова взбирались назад, чтобы напиться разбавленным водой вином, опять бросались в воду, а затем бессильно спали на камнях.
Перед закатом я поднималась выше нашего лагеря в поисках подходящего камня, чтобы сесть на него в позу лотоса и помедитировать. Камень почти прямоугольной формы с плавной впадиной как раз под мою жопу, кажется, ждал меня тысячу лет. Я устроилась на нем и приступила к практике внимательности. Все яркие радости дня улеглись во мне, как трава после дождя. Глядя перед собой, я тонула в горизонте, ограничение которого было не уловить периферическим зрением. Тихо шуршало далеко внизу мере и больше — ни звука.
Спустя время я исчезла и сама почувствовала себя камнем. Тысячи лет он лежит на одном месте и слышит штиль и шторм, грозу и дожди, наблюдает за охотой дельфинов и подбирающими их объедки стаями альбатросов. Солнце встает слева и заходит за правым краем горы. И так тысячи лет. Моё человеческое время исчезло, осталось время камня: один вдох — тысяча лет, выдох — еще тысяча. Может быть, где-то там я камень, который всё еще делает вдох.
Пока шла моя практика, море окрасилось в розовый туман. Я спускалась с вершины горы вместе солнцем, пока темнота не съела оранжевое небо. Мы тоже нехитро перекусили хлебом и сыром и улеглись в спальниках прямо на голой земле.
Когда лежишь лицом вверх на горе, вдающейся в море, весь угол обзора занимают яркие ничем не заглушаемые звезды в очень глубоком черном пространстве. Кажется, что ты висишь в огромной пустоте. Может быть, ты камень, который летит в бесконечности космоса миллиарды лет.
Этой фразой я закодировала воспоминание об одном дне, случившемся 15 лет назад. Я и моя подруга вышли из раскаленного автобуса, взвалили на себя тяжелые туристические рюкзаки и стали подниматься на гору. Мыс горы выдавался клином прямо в море, и чем выше мы поднимались, тем больше вокруг нас было синего горизонта. Вокруг не было ни души, только где-то за подъемом хребта виднелись палатки дикарей, облюбовавших восточный склон.
Найдя уютное место, огражденное от основного массива двумя каменными стенами, мы с улюлюканьем сбросили с себя одежду и запрыгали вокруг огромного валуна, на котором остались прошлогодние каракули путешественников. В порыве веселья я воткнула в спутанные волосы найденное тут же перо альбатроса — и мы поскакали, подпрыгивая голыми стопами на острых нехоженных камнях, к самому морю. Плавали, сохли, плавали, снова взбирались назад, чтобы напиться разбавленным водой вином, опять бросались в воду, а затем бессильно спали на камнях.
Перед закатом я поднималась выше нашего лагеря в поисках подходящего камня, чтобы сесть на него в позу лотоса и помедитировать. Камень почти прямоугольной формы с плавной впадиной как раз под мою жопу, кажется, ждал меня тысячу лет. Я устроилась на нем и приступила к практике внимательности. Все яркие радости дня улеглись во мне, как трава после дождя. Глядя перед собой, я тонула в горизонте, ограничение которого было не уловить периферическим зрением. Тихо шуршало далеко внизу мере и больше — ни звука.
Спустя время я исчезла и сама почувствовала себя камнем. Тысячи лет он лежит на одном месте и слышит штиль и шторм, грозу и дожди, наблюдает за охотой дельфинов и подбирающими их объедки стаями альбатросов. Солнце встает слева и заходит за правым краем горы. И так тысячи лет. Моё человеческое время исчезло, осталось время камня: один вдох — тысяча лет, выдох — еще тысяча. Может быть, где-то там я камень, который всё еще делает вдох.
Пока шла моя практика, море окрасилось в розовый туман. Я спускалась с вершины горы вместе солнцем, пока темнота не съела оранжевое небо. Мы тоже нехитро перекусили хлебом и сыром и улеглись в спальниках прямо на голой земле.
Когда лежишь лицом вверх на горе, вдающейся в море, весь угол обзора занимают яркие ничем не заглушаемые звезды в очень глубоком черном пространстве. Кажется, что ты висишь в огромной пустоте. Может быть, ты камень, который летит в бесконечности космоса миллиарды лет.
Кафка лупит глаза в окно скорой помощи, пока мы с военным медиком обсуждаем, как наши животные переносят обстрелы (его собака — плохо, моя кошка — с энтузиазмом потусить в коридоре с соседями). Машину для него нам привезли в конце октября, но она готова только сейчас, едем фотографироваться. Скорую долго чинили — развалюха на передке не продержится долго.. Покрасили в маскировочный матовый цвет, который должен втягивать в себя блики света. Прикручивали удобный стол. На нем медик сможет работать с покусанным снарядами телом прямо на ходу, пока скорая несется до стабилизационного пункта по разбомбленным дорогам.
Мы стоим на светофоре перед торговым центром, с огромных экранов на меня смотрят американские звезды кино и моделинга в блестящих платьях или в изысканном нижнем белье. Я ощущаю странный контраст, сидя в машине, которая скоро отправится в холодный ад. Скоро в ней будет пахнуть не пылью, а альдегидным железом крови. Для рек крови и всякого другого и устраивают ровный металлический пол в скорой — чтобы можно было смывать то, что внутри нас прекрасно и функционально, а снаружи превращается в грязь. Мы все живем очень разными жизнями, и что-то в этой разнице есть зловещее.
Вечером в Сочельник я впервые в жизни наряжаю елку и шучу, что война меня сломала. На самом деле, ломает, наверное, инстаграм, в котором сплошь рождественские и новогодние приготовления людей из мира-без-войны. Домики в иллюминации, которые не кажутся их жителям потенциальными могилами по ночам. Иллюминация, которая не выключается из-за нехватки электричества. Дети, которые не играют то и дело в похороны.
Я зажигаю гирлянду и ставлю рождественскую музыку, от которой в первые минуты хочется максимально некрасиво покончить с собой — но через какое-то время привыкаю. Стараюсь весело двигаться, как старая кукла на шарнирах, которую нашли в сарае после 7 лет забвения и которая хочет произвести хорошее впечатление. Это работает, вечер получается праздничным. Утром Рождества я досыпаю в коридоре: россияне бомбят нас ракетами и дронами. Кто живет ближе к россии, тех, впрочем, бомбят каждый день. Мы всё повторили правильно: елка, гирлянды музыка — но мы живем разными жизнями и лента мишуры нихуя не исправит, к сожалению.
Сколько стоит праздничное настроение? Сколько стоит небо, от которого не ждешь угрозы? Сколько стоит жизнь человека? Идиотские какие-то вопросы, кто их придумал?
Машина скорой помощи стоит 16.000$ — и к этой осени мы с вами столько и собрали, поэтому получаем вторую наклейку Українського бойового кота на рабочей машине. Мадам Чёрный кот уже едет спасать жизни людей, которые тоже хотели бы провести Новый год (и еще много новых годов) с близкими, а не в земле. Очень благодарна всем, кто скидывает на мои сборы для фондов Орден Фенікса и International Aid Legion — это помогает донести, что нам с вами не всё равно. Что мы можем делать сообща то, что меняет жизни людей и что может противостоять стремлению путинского режима уничтожать, убивать и подчинять.
Ставь лайк, если считаешь, что быть живым лучше, чем мёртвым. Шерь в свои каналы, если думаешь, что за свою свободу стоит бороться. Закинь донат, если хочешь делом подтвердить свою позицию. Любая сумма важна: 10$ от 1600 людей — это одна машина и десятки спасенных жизней.
Сегодня можно задонатить 2 способами:
Рaypal: [email protected]
Крипта USDT TNgbgWXeaZts7qACaFPtPiofX5nCUCmyZn (TRX Tron TRC20)
Мы стоим на светофоре перед торговым центром, с огромных экранов на меня смотрят американские звезды кино и моделинга в блестящих платьях или в изысканном нижнем белье. Я ощущаю странный контраст, сидя в машине, которая скоро отправится в холодный ад. Скоро в ней будет пахнуть не пылью, а альдегидным железом крови. Для рек крови и всякого другого и устраивают ровный металлический пол в скорой — чтобы можно было смывать то, что внутри нас прекрасно и функционально, а снаружи превращается в грязь. Мы все живем очень разными жизнями, и что-то в этой разнице есть зловещее.
Вечером в Сочельник я впервые в жизни наряжаю елку и шучу, что война меня сломала. На самом деле, ломает, наверное, инстаграм, в котором сплошь рождественские и новогодние приготовления людей из мира-без-войны. Домики в иллюминации, которые не кажутся их жителям потенциальными могилами по ночам. Иллюминация, которая не выключается из-за нехватки электричества. Дети, которые не играют то и дело в похороны.
Я зажигаю гирлянду и ставлю рождественскую музыку, от которой в первые минуты хочется максимально некрасиво покончить с собой — но через какое-то время привыкаю. Стараюсь весело двигаться, как старая кукла на шарнирах, которую нашли в сарае после 7 лет забвения и которая хочет произвести хорошее впечатление. Это работает, вечер получается праздничным. Утром Рождества я досыпаю в коридоре: россияне бомбят нас ракетами и дронами. Кто живет ближе к россии, тех, впрочем, бомбят каждый день. Мы всё повторили правильно: елка, гирлянды музыка — но мы живем разными жизнями и лента мишуры нихуя не исправит, к сожалению.
Сколько стоит праздничное настроение? Сколько стоит небо, от которого не ждешь угрозы? Сколько стоит жизнь человека? Идиотские какие-то вопросы, кто их придумал?
Машина скорой помощи стоит 16.000$ — и к этой осени мы с вами столько и собрали, поэтому получаем вторую наклейку Українського бойового кота на рабочей машине. Мадам Чёрный кот уже едет спасать жизни людей, которые тоже хотели бы провести Новый год (и еще много новых годов) с близкими, а не в земле. Очень благодарна всем, кто скидывает на мои сборы для фондов Орден Фенікса и International Aid Legion — это помогает донести, что нам с вами не всё равно. Что мы можем делать сообща то, что меняет жизни людей и что может противостоять стремлению путинского режима уничтожать, убивать и подчинять.
Ставь лайк, если считаешь, что быть живым лучше, чем мёртвым. Шерь в свои каналы, если думаешь, что за свою свободу стоит бороться. Закинь донат, если хочешь делом подтвердить свою позицию. Любая сумма важна: 10$ от 1600 людей — это одна машина и десятки спасенных жизней.
Сегодня можно задонатить 2 способами:
Рaypal: [email protected]
Крипта USDT TNgbgWXeaZts7qACaFPtPiofX5nCUCmyZn (TRX Tron TRC20)
Что такое творчество? Обожаю такие вопросы! Мое guilty pleasure в поисках ответов на них — копаться для вдохновения… в словарях. В словарях собраны все варианты, в которых разговаривающие на конкретном языке используют слово, и это дает доступ к сжатой стенограмме человеческой мысли в этой области. Правда, словари не всегда успевают за словоупотреблением — но это уже наша задача быть внимательными.
«Творчество — это создание новых по замыслу культурных или материальных ценностей», — говорит Ожегов и ставит меня сразу же в тупик. Тут мне нужно прояснение слов, из которых состоит определение. Что такое «материальная ценность», допустим, я предполагаю: что-то, что может быть кому-то ценно настолько, что он его захочет иметь, лелеять и ценить. Но что такое культурная ценность и кто оценивает её? Что такое замысел и оцениваем ли мы его отдельно от того, что получилось из реализации замысла? И наконец, что означает «новый» в случае с произведением человеческого сознания, которое само по себе состоит из обрывков заимствований?
Может быть, Ожегов что-то не додумал, а может быть — просто отразил в языке наше обычное противоречивое понимание творчества. Ведь именно с подобной непонятицей я регулярно встречаюсь при разговоре о творчестве: это процесс или продукт? кто имеет власть определять его ценность? и о какой такой оригинальности переживают артисты после тысячелетий «вечных тем» и аллюзий друг на друга? Тем не менее, именно о продукте, его ценности и новизне я чаще всего слышу в разговорах о творчестве.
Но мне кажется, что в своем понимании творчества можно зайти горааааааздо глубже — о чем и рассказываю в новом выпуске своей писательской рассылки There Will Be Book, которую вы можете читать на моем Patreon за подписку от 5$ в месяц. Я подробно рассказываю, как опыт творчества во время войны изменил мои взгляды на себя и произвел прямо-таки революцию в моем отношении к продуктам — текстам, книгам и проч.
Благодаря этому переосмыслению я увидела свою недавно похороненную книгу в другом свете. Я вдруг поняла, что моя вторая книга «Щоденник війни» не просто написана, она издана и успешно приобретена тысячами читателей, по ней снято кино, проехавшееся по европейским фестивалям, сделана активистская аудио-версия и написано множество теплых отзывов.
Заблуждением было думать, что книга — это только то, что издано издательством и продано в магазине в таком-то количестве экземпляров. Я сделала из идеи книги что-то совсем другое, необычное, новое. Можно сказать, подошла к вопросу творчески: написала интерактивную книгу-перформанс — и сотни людей, участвовавшие в этом перформансе, на протяжении двух лет называли это явление именно «книгой» (и кто я, чтобы спорить с культурным консенсусом лол?).
Книга не только состоялась, но оказалась успешной, принеся мне больше 10000 новых читателей, новых знакомых в Украине и по всему миру и позволив создать благотворительную инициативу Український бойовий кіт, в рамках которой мы насобирали больше 100 000$ на помощь украинцам.
Но пока я смотрела через шоры общепризнанных представлений о писательстве, всего этого я не видела. Всё, что мне нужно было сделать — это более открыто и творчески посмотреть на то, что я делаю.
Интересно поговорить о том, что в вашем творчестве вам хотелось бы увидеть под новым углом!
«Творчество — это создание новых по замыслу культурных или материальных ценностей», — говорит Ожегов и ставит меня сразу же в тупик. Тут мне нужно прояснение слов, из которых состоит определение. Что такое «материальная ценность», допустим, я предполагаю: что-то, что может быть кому-то ценно настолько, что он его захочет иметь, лелеять и ценить. Но что такое культурная ценность и кто оценивает её? Что такое замысел и оцениваем ли мы его отдельно от того, что получилось из реализации замысла? И наконец, что означает «новый» в случае с произведением человеческого сознания, которое само по себе состоит из обрывков заимствований?
Может быть, Ожегов что-то не додумал, а может быть — просто отразил в языке наше обычное противоречивое понимание творчества. Ведь именно с подобной непонятицей я регулярно встречаюсь при разговоре о творчестве: это процесс или продукт? кто имеет власть определять его ценность? и о какой такой оригинальности переживают артисты после тысячелетий «вечных тем» и аллюзий друг на друга? Тем не менее, именно о продукте, его ценности и новизне я чаще всего слышу в разговорах о творчестве.
Но мне кажется, что в своем понимании творчества можно зайти горааааааздо глубже — о чем и рассказываю в новом выпуске своей писательской рассылки There Will Be Book, которую вы можете читать на моем Patreon за подписку от 5$ в месяц. Я подробно рассказываю, как опыт творчества во время войны изменил мои взгляды на себя и произвел прямо-таки революцию в моем отношении к продуктам — текстам, книгам и проч.
Благодаря этому переосмыслению я увидела свою недавно похороненную книгу в другом свете. Я вдруг поняла, что моя вторая книга «Щоденник війни» не просто написана, она издана и успешно приобретена тысячами читателей, по ней снято кино, проехавшееся по европейским фестивалям, сделана активистская аудио-версия и написано множество теплых отзывов.
Заблуждением было думать, что книга — это только то, что издано издательством и продано в магазине в таком-то количестве экземпляров. Я сделала из идеи книги что-то совсем другое, необычное, новое. Можно сказать, подошла к вопросу творчески: написала интерактивную книгу-перформанс — и сотни людей, участвовавшие в этом перформансе, на протяжении двух лет называли это явление именно «книгой» (и кто я, чтобы спорить с культурным консенсусом лол?).
Книга не только состоялась, но оказалась успешной, принеся мне больше 10000 новых читателей, новых знакомых в Украине и по всему миру и позволив создать благотворительную инициативу Український бойовий кіт, в рамках которой мы насобирали больше 100 000$ на помощь украинцам.
Но пока я смотрела через шоры общепризнанных представлений о писательстве, всего этого я не видела. Всё, что мне нужно было сделать — это более открыто и творчески посмотреть на то, что я делаю.
Интересно поговорить о том, что в вашем творчестве вам хотелось бы увидеть под новым углом!
4 философских вывода 2024
Озарение года — начала понимать, как устроен мир кек. Покойный Стив Джобс в обращении к выпускникам сказал: «Мир сделан людьми не умнее вас». Мол, вот мир так здорово устроен, а ведь всё это создали люди не умнее тебя. В молодости эта мысль приводила в восторг: я тоже так могу! Теперь она заиграла новыми, довольно зловещими красками: «посмотри на мир, тебе не кажется: всё в нём косо и криво устроено и хреново работает, потому что его сделали люди не умнее (а иногда сильно не умнее) тебя».
Ну то есть, раньше казалось, что это я могу быть такой же умной, как те, кто строит мир. А сейчас ясно, что мировые решалы — такие же обычные люди средних способностей. Минус озарения в том, что нам всем пизда. Плюс — в том, что никакие внутренние ограничения не удерживают от того, чтобы участвовать в создании всего этого неизбежно кривого и косого с надеждой сделать что-то на миллиметр более разумное.
Вопрос года — шо делать с этим озарением? Пока кто-то совершенствует свое мышление, осознанность и глубину образования, кто-то другой, этим не заморачивающийся, рвется принимать решения — и за отсутствием конкуренции с людьми других категорий дорывается. Как создать социальную архитектуру, в которой сомневающиеся в себе самосовершенствователи скорее примут на себя ответственность за решения, а рвущиеся к решениям вынуждены будут постоянно «делать крюк» на апгрейд осознанности, разумности и зрелости? Как сбалансировать существующий в системе управления недостаток глубины амбициозных и властных — и индифферентность к политической игре у глубоких и тонких? И как системно решить задачу замедлить личностные изменения, которым подвержен любой человек пропорционально полученной власти?
Главный принцип года стар, как мир: всё тленно, а жизнь есть движение. Есть краткие моменты, когда что-то у нас работает не совсем из рук вон плохо — такие времена называют стабильностью и потом еще долго вздыхают по ним, когда они проходят. Мы тысячелетиями ходим по этим граблям и у нас уже такая мозоль на лбу, что на нем хоть кол теши — ничему не научишься. В мире все преходяще и все процессы неизбежно переходят от стабильного плодоношения к увяданию. И как только кто-то начинает почивать на лаврах — в системе начинается гниение и распад, который приведет процесс к краху.
Системы или постоянно трансформируются и адаптируются, удерживая жизнеспособность — или держатся за статус-кво и эту жизнеспособность теряют. Человек несовершенен и не может создать совершенную систему, но мы адаптивны — и можем адаптировать себя и свои системы постоянно. Ради чего отказываться от своего преимущества пластичности мозга? Непонятно.
Главный прогноз года банален: углубление кризиса принесет больше возможностей. Есть ощущение, что мир (по крайней мере, западоцентричный, не скажу за другие) не просто находится в кризисе власти и управления системами. Это еще и кризис идей: как гнилая марля, разлезаются старые представления о том, что такое человек, какова его «природа» — и как можно вывести из этого желаемую организацию общества. В нашей коллективной голове какая-то манная каша из свободы воли и биологического детерминизма, из самостоятельности индивида и сильного государства, из необходимости и невозможности диалога, из гуманизма и права на отмщение. Кажется, мы даже простую задачу в начале философского спора — определиться с дефинициями — не можем завершить. Но!
Кризис, хаос и развалюха — прекрасное время для творчества и экспериментов. Чем всё хуже, тем больше людей готовы плюнуть уже на огрызки гниющего привычного и пробовать что-то новое. Для всех, кто всё ещё живой, время предлагать и пробовать, ошибаться, делать выводы и успевать предлагать еще. Я думаю, что впереди много интересного, если мы не будем хлопать полужопиями и постараемся хорошо поработать (см. пункт 1).
Озарение года — начала понимать, как устроен мир кек. Покойный Стив Джобс в обращении к выпускникам сказал: «Мир сделан людьми не умнее вас». Мол, вот мир так здорово устроен, а ведь всё это создали люди не умнее тебя. В молодости эта мысль приводила в восторг: я тоже так могу! Теперь она заиграла новыми, довольно зловещими красками: «посмотри на мир, тебе не кажется: всё в нём косо и криво устроено и хреново работает, потому что его сделали люди не умнее (а иногда сильно не умнее) тебя».
Ну то есть, раньше казалось, что это я могу быть такой же умной, как те, кто строит мир. А сейчас ясно, что мировые решалы — такие же обычные люди средних способностей. Минус озарения в том, что нам всем пизда. Плюс — в том, что никакие внутренние ограничения не удерживают от того, чтобы участвовать в создании всего этого неизбежно кривого и косого с надеждой сделать что-то на миллиметр более разумное.
Вопрос года — шо делать с этим озарением? Пока кто-то совершенствует свое мышление, осознанность и глубину образования, кто-то другой, этим не заморачивающийся, рвется принимать решения — и за отсутствием конкуренции с людьми других категорий дорывается. Как создать социальную архитектуру, в которой сомневающиеся в себе самосовершенствователи скорее примут на себя ответственность за решения, а рвущиеся к решениям вынуждены будут постоянно «делать крюк» на апгрейд осознанности, разумности и зрелости? Как сбалансировать существующий в системе управления недостаток глубины амбициозных и властных — и индифферентность к политической игре у глубоких и тонких? И как системно решить задачу замедлить личностные изменения, которым подвержен любой человек пропорционально полученной власти?
Главный принцип года стар, как мир: всё тленно, а жизнь есть движение. Есть краткие моменты, когда что-то у нас работает не совсем из рук вон плохо — такие времена называют стабильностью и потом еще долго вздыхают по ним, когда они проходят. Мы тысячелетиями ходим по этим граблям и у нас уже такая мозоль на лбу, что на нем хоть кол теши — ничему не научишься. В мире все преходяще и все процессы неизбежно переходят от стабильного плодоношения к увяданию. И как только кто-то начинает почивать на лаврах — в системе начинается гниение и распад, который приведет процесс к краху.
Системы или постоянно трансформируются и адаптируются, удерживая жизнеспособность — или держатся за статус-кво и эту жизнеспособность теряют. Человек несовершенен и не может создать совершенную систему, но мы адаптивны — и можем адаптировать себя и свои системы постоянно. Ради чего отказываться от своего преимущества пластичности мозга? Непонятно.
Главный прогноз года банален: углубление кризиса принесет больше возможностей. Есть ощущение, что мир (по крайней мере, западоцентричный, не скажу за другие) не просто находится в кризисе власти и управления системами. Это еще и кризис идей: как гнилая марля, разлезаются старые представления о том, что такое человек, какова его «природа» — и как можно вывести из этого желаемую организацию общества. В нашей коллективной голове какая-то манная каша из свободы воли и биологического детерминизма, из самостоятельности индивида и сильного государства, из необходимости и невозможности диалога, из гуманизма и права на отмщение. Кажется, мы даже простую задачу в начале философского спора — определиться с дефинициями — не можем завершить. Но!
Кризис, хаос и развалюха — прекрасное время для творчества и экспериментов. Чем всё хуже, тем больше людей готовы плюнуть уже на огрызки гниющего привычного и пробовать что-то новое. Для всех, кто всё ещё живой, время предлагать и пробовать, ошибаться, делать выводы и успевать предлагать еще. Я думаю, что впереди много интересного, если мы не будем хлопать полужопиями и постараемся хорошо поработать (см. пункт 1).
Мой личный топ-5 2024
Выбор года — закончить 3/4 пути до аккредитованного коуча ICF уровня PCC. 8 месяцев без пропусков и с отличными оценками несмотря на обстрелы, отключения электричества и интернета. Можно сказать, принять это решение в таких обстоятельствах было труднее, чем его потом выполнить. Отдельно горжусь, что смогла организовать клуб профессионального коучингового чтения с коллегами и читать для него по одной книге в неделю. Не знаю ничего лучше системного познания и системной же реализации познанного в практике. Спасибо моей кукухе и концентрации, что они выбрались из ПТСРного состояния и вернулись ко мне в полном объеме через 2 с хвостиком года ментальной инвалидизации.
Провал года — моя работа с календарем. Оказалось, что у меня есть не только издавна известные мне трудности с цифрами в смысле счета, но и трудности в работе с числовыми абстракциями, которые должны кодировать реальное время. Все эти дни, числа и часы — это какая-то неуловимая белиберда. Я использовала цифровые и аналоговые записи в 3 разных местах, чтобы снизить вероятность ошибки — и это единственное, что спасло меня от полного краха. Бонус этого опыта в том, что я всё же стала чуть лучше понимать, что календарь — это не игра в тетрис, а схема реальности, и научилась чуть лучше планировать время.
Битва года — номинацию делят пополам битва с реактивной депрессией, в которую я чуть было на затолкала себя сама, и битва за донаты на скорые, за спасение жизней, за небезразличие, за кооперацию и помощь. Первая закончена победой, вторая продолжается всё время, сейчас сбор на скорые идёт сюда:
PayPal [email protected],
USDT TNgbgWXeaZts7qACaFPtPiofX5nCUCmyZn (TRX Tron TRC20)
и на новую карту https://send.monobank.ua/jar/2U5z1kHayJ.
Трудность года — социализация во взрослом возрасте. Тут меня поймут многие эмигранты: когда есть привычка, что ты везде нужен и с тобой хотят знакомиться и дружить, а потом ты попадаешь в общество, где вся твоя работа обнулилась — чувствуешь себя растерянным. Ты начинаешь поход по социальной лестнице с начала, но ты уже слишком взрослый и профессиональный, чтобы социализироваться с 20-летними, которые на твоем уровне в социальном смысле — но не в смысле образования, профессионализма и амбиций. А людям твоего уровня образованности и профессионализма ты неинтересен, так как с тебя — ни полезных знакомств, ни интересных проектов. Как никогда понимаешь, что за твой внутренний мир тебя любит только парочка близких, а для развития отношений с новыми людьми нужны экономические расчеты и теория игр — и это нормально.
Победа года — над одним из следствий военной травмы, которую можно назвать синдромом слепоты к будущему. Это когда ты не можешь планировать больше чем на пару дней или недель, потому что твоя жизнь замерла в безвременье, в котором не может быть никакого будущего и никаких планов. Похоже на спазм в духе стрессового «замри», но не физический, а психологический. Самое неприятное в том, что из-за этого ты разучаешься чего-то хотеть от будущего. Победой было под конец года начать пытаться формулировать какие-то варианты и учиться прислушиваться к себе, чтобы снова освоить навык видеть картинки будущего и предпочитать какие-то из них другим.
С удовольствием послушаю про ваш опыт в соответствующих номинациях 😃
Выбор года — закончить 3/4 пути до аккредитованного коуча ICF уровня PCC. 8 месяцев без пропусков и с отличными оценками несмотря на обстрелы, отключения электричества и интернета. Можно сказать, принять это решение в таких обстоятельствах было труднее, чем его потом выполнить. Отдельно горжусь, что смогла организовать клуб профессионального коучингового чтения с коллегами и читать для него по одной книге в неделю. Не знаю ничего лучше системного познания и системной же реализации познанного в практике. Спасибо моей кукухе и концентрации, что они выбрались из ПТСРного состояния и вернулись ко мне в полном объеме через 2 с хвостиком года ментальной инвалидизации.
Провал года — моя работа с календарем. Оказалось, что у меня есть не только издавна известные мне трудности с цифрами в смысле счета, но и трудности в работе с числовыми абстракциями, которые должны кодировать реальное время. Все эти дни, числа и часы — это какая-то неуловимая белиберда. Я использовала цифровые и аналоговые записи в 3 разных местах, чтобы снизить вероятность ошибки — и это единственное, что спасло меня от полного краха. Бонус этого опыта в том, что я всё же стала чуть лучше понимать, что календарь — это не игра в тетрис, а схема реальности, и научилась чуть лучше планировать время.
Битва года — номинацию делят пополам битва с реактивной депрессией, в которую я чуть было на затолкала себя сама, и битва за донаты на скорые, за спасение жизней, за небезразличие, за кооперацию и помощь. Первая закончена победой, вторая продолжается всё время, сейчас сбор на скорые идёт сюда:
PayPal [email protected],
USDT TNgbgWXeaZts7qACaFPtPiofX5nCUCmyZn (TRX Tron TRC20)
и на новую карту https://send.monobank.ua/jar/2U5z1kHayJ.
Трудность года — социализация во взрослом возрасте. Тут меня поймут многие эмигранты: когда есть привычка, что ты везде нужен и с тобой хотят знакомиться и дружить, а потом ты попадаешь в общество, где вся твоя работа обнулилась — чувствуешь себя растерянным. Ты начинаешь поход по социальной лестнице с начала, но ты уже слишком взрослый и профессиональный, чтобы социализироваться с 20-летними, которые на твоем уровне в социальном смысле — но не в смысле образования, профессионализма и амбиций. А людям твоего уровня образованности и профессионализма ты неинтересен, так как с тебя — ни полезных знакомств, ни интересных проектов. Как никогда понимаешь, что за твой внутренний мир тебя любит только парочка близких, а для развития отношений с новыми людьми нужны экономические расчеты и теория игр — и это нормально.
Победа года — над одним из следствий военной травмы, которую можно назвать синдромом слепоты к будущему. Это когда ты не можешь планировать больше чем на пару дней или недель, потому что твоя жизнь замерла в безвременье, в котором не может быть никакого будущего и никаких планов. Похоже на спазм в духе стрессового «замри», но не физический, а психологический. Самое неприятное в том, что из-за этого ты разучаешься чего-то хотеть от будущего. Победой было под конец года начать пытаться формулировать какие-то варианты и учиться прислушиваться к себе, чтобы снова освоить навык видеть картинки будущего и предпочитать какие-то из них другим.
С удовольствием послушаю про ваш опыт в соответствующих номинациях 😃
Я уверена, многие люди не просто буднично хотят, но тайно мечтают написать книгу. Кому-то друзья, хлопая по плечу, замечают: ну это просто история для книги! Кто-то и сам видит, что у нее накопился материал на что-то «большее, чем». Не знаю, какой процент людей — но точно маленький — делают следующий шаг и формулируют идею своей будущей книги. А без идеи валится вся остальная дорога до мечты. Есть, правда, авантюристы, которые ставят во главу угла договор с издательством по предложенной им «сверху» теме — но им мои рассуждения и не пригодятся.
Конечно, на пути к созданию книги нас ждет не только испытание идеей: нас поджидает депрессивный дед вопроса «кому оно надо?», злобный пёсик страха провала, гигантский Йети «об этом уже всё написали» и ледяной Кащей со стиснутой жопой «надо сначала прочесть все тексты мира на эту тему». Но это всё-таки препятствия на пути. А путь освещает звезда идеи — без неё не видно ни пути, ни препятствий.
Мне кажется, первым делом для того, чтобы сформулировать идею произведения (не обязательно книги), стоит задуматься о том, чем отличается его идея от его темы. Ведь часто, думая об идее книги, мы представляем, о чем она будет: например, о мозге, о психологии подростка, о творческом процессе или, скажем, о маленькой уточке, которая находит новых друзей. Но «о чем» — это тема. Тема аморфна и содержит всё подряд от малого да великого, что может существовать под ее тегом. Тема существует некоторым образом даже отдельно от автора: тема просто существует, так как существуют явления, которые можно сгруппировать под неё.
Идея же — это знак присутствия творца, потому что отвечает на совсем другой вопрос: «зачем автор пишет на выбранную тему?». Этот вопрос также известен в школьном набившем оскомину виде «что автор хотел этим сказать?». Зачем-то многих научили ненавидеть этот вопрос в ученичестве, а ведь именно он отличает произведение от только набора информации присутствием автора, который для чего-то все это понаписал ведь!
В 6-м выпуске рассылки There Will Be Book рассказываю о том, как исследование писательского кризиса привело меня к обнаружению собственного творческого метода — и к идее для третьей книги. Вы можете прочесть его, сделав разовый взнос на Patreon 10$ — или за ту же сумму в месяц стать мои патроном и читать все 4 письма в месяц о писательстве!
Если можно было бы пофантазировать, как вам кажется, о чем вы бы хотели написать книгу? И что было бы авторской идеей, которая отвечает на вопрос «для чего»?
Конечно, на пути к созданию книги нас ждет не только испытание идеей: нас поджидает депрессивный дед вопроса «кому оно надо?», злобный пёсик страха провала, гигантский Йети «об этом уже всё написали» и ледяной Кащей со стиснутой жопой «надо сначала прочесть все тексты мира на эту тему». Но это всё-таки препятствия на пути. А путь освещает звезда идеи — без неё не видно ни пути, ни препятствий.
Мне кажется, первым делом для того, чтобы сформулировать идею произведения (не обязательно книги), стоит задуматься о том, чем отличается его идея от его темы. Ведь часто, думая об идее книги, мы представляем, о чем она будет: например, о мозге, о психологии подростка, о творческом процессе или, скажем, о маленькой уточке, которая находит новых друзей. Но «о чем» — это тема. Тема аморфна и содержит всё подряд от малого да великого, что может существовать под ее тегом. Тема существует некоторым образом даже отдельно от автора: тема просто существует, так как существуют явления, которые можно сгруппировать под неё.
Идея же — это знак присутствия творца, потому что отвечает на совсем другой вопрос: «зачем автор пишет на выбранную тему?». Этот вопрос также известен в школьном набившем оскомину виде «что автор хотел этим сказать?». Зачем-то многих научили ненавидеть этот вопрос в ученичестве, а ведь именно он отличает произведение от только набора информации присутствием автора, который для чего-то все это понаписал ведь!
В 6-м выпуске рассылки There Will Be Book рассказываю о том, как исследование писательского кризиса привело меня к обнаружению собственного творческого метода — и к идее для третьей книги. Вы можете прочесть его, сделав разовый взнос на Patreon 10$ — или за ту же сумму в месяц стать мои патроном и читать все 4 письма в месяц о писательстве!
Если можно было бы пофантазировать, как вам кажется, о чем вы бы хотели написать книгу? И что было бы авторской идеей, которая отвечает на вопрос «для чего»?
Деньги Ч.1
В тиктоке тренд: американские зумеры решают провести 2025 год без лишних трат: обещают не покупать новой одежды, телефон, косметику, декор для дома, духи — и бог знает, что еще. А я думаю: вот прикол, люди мечтают жить жизнью, от которой ты, в свою очередь, старательно уходишь.
Родившиеся в 1980-90е в доживающем совке и его останках, многие из нас и не знали, что были бедны: ну разве может быть бедным человек, у которого есть, скажем, ботинки? Мне кажется, дело в том, что бедность — понятие относительное. Как только мы выбираемся из-за порога нищеты, когда не хватает на еду и проблемы с крышей над головой, наше ощущение достатка формируется на базе сравнения с возможностями окружающих. Тогда все были бедными, — можете сказать вы (и будете правы). Но тем коварнее неосознанные последствия.
Привычки бедности остаются, даже если мы не задумываемся о таком своем опыте. Мы можем встретить людей, которые регулярно посещают омолаживающие косметические процедуры — и тащат на дачу матрас с помойки; людей, которые занимают управленческие должности с хорошей зарплатой — и экономят на своем комфорте в дороге, выбирая запредельно неудобные дешевые пути передвижения; хорошо одетых людей, которые ходят дома в тряпье, похожем на половую тряпку школьной уборщицы, или тех, кто тратит деньги на путешествия, но жмется заплатить за регулярное медицинское обслуживание, вовремя сдавать анализы или ходить к стоматологу (потому что дорого). Всё это примеры своеобразных кентавров: людей, в психике которых логика бедности замысловата переплетена с логикой достатка.
В каком-то смысле таким людям нужен противоположный тренд: в 2025 году меньше экономить (ужиматься мы и так умеем до невиданно маленьких размеров!), учиться рассматривать траты на себя, как инвестиции, и думать, как можно увеличить свой доход такими инвестициями (и не только ими). Нас не учили этому: как и многое другое, такие навыки придется подарить самим себе самостоятельно.
Я не знала, что мы бедные, когда была маленькая. Но когда училась в институте и для меня наступил этап самостоятельной жизни, я смогла окунуться в этот опыт на новом уровне: симпатичные обноски подруг и родственниц, кнопочные телефоны, макароны с подсолнечным маслом дома и бесплатная каша в столовке как основа рациона. Штаны носились, пока окончательно не протирались. Ботинки из кожзама — пока не трескались пополам. Затасканная, просиженная, порвавшаяся одежда по семейной традиции чуть ретушировалась и превращалась в «одежду на каждый день». Иногда даже бывало так, что дорога домой превращалась в квест: найду ли я под ларьками с пирожками и шаурмой у метро достаточно монеток на проезд или повезет меня маршрутчик за четверть цены. В конце-концов, пешие прогулки полезны для здоровья.
Во взрослом возрасте опыт безденежья уже не так страшен и даже стимулирует изобретательность: от навыков развивать отношения (чем больше друзей — тем больше возможностей приехать к кому-то поесть) до идей для странного студенческого заработка (я подрабатывала бровисткой, делала грим на съемках, помогала фотографу отбирать и редактировать серии, была репетитором для старшеклассников итд). Хотя, конечно, отчаяния и безысходности там тоже было полно.
[продолжение ⬇️]
В тиктоке тренд: американские зумеры решают провести 2025 год без лишних трат: обещают не покупать новой одежды, телефон, косметику, декор для дома, духи — и бог знает, что еще. А я думаю: вот прикол, люди мечтают жить жизнью, от которой ты, в свою очередь, старательно уходишь.
Родившиеся в 1980-90е в доживающем совке и его останках, многие из нас и не знали, что были бедны: ну разве может быть бедным человек, у которого есть, скажем, ботинки? Мне кажется, дело в том, что бедность — понятие относительное. Как только мы выбираемся из-за порога нищеты, когда не хватает на еду и проблемы с крышей над головой, наше ощущение достатка формируется на базе сравнения с возможностями окружающих. Тогда все были бедными, — можете сказать вы (и будете правы). Но тем коварнее неосознанные последствия.
Привычки бедности остаются, даже если мы не задумываемся о таком своем опыте. Мы можем встретить людей, которые регулярно посещают омолаживающие косметические процедуры — и тащат на дачу матрас с помойки; людей, которые занимают управленческие должности с хорошей зарплатой — и экономят на своем комфорте в дороге, выбирая запредельно неудобные дешевые пути передвижения; хорошо одетых людей, которые ходят дома в тряпье, похожем на половую тряпку школьной уборщицы, или тех, кто тратит деньги на путешествия, но жмется заплатить за регулярное медицинское обслуживание, вовремя сдавать анализы или ходить к стоматологу (потому что дорого). Всё это примеры своеобразных кентавров: людей, в психике которых логика бедности замысловата переплетена с логикой достатка.
В каком-то смысле таким людям нужен противоположный тренд: в 2025 году меньше экономить (ужиматься мы и так умеем до невиданно маленьких размеров!), учиться рассматривать траты на себя, как инвестиции, и думать, как можно увеличить свой доход такими инвестициями (и не только ими). Нас не учили этому: как и многое другое, такие навыки придется подарить самим себе самостоятельно.
Я не знала, что мы бедные, когда была маленькая. Но когда училась в институте и для меня наступил этап самостоятельной жизни, я смогла окунуться в этот опыт на новом уровне: симпатичные обноски подруг и родственниц, кнопочные телефоны, макароны с подсолнечным маслом дома и бесплатная каша в столовке как основа рациона. Штаны носились, пока окончательно не протирались. Ботинки из кожзама — пока не трескались пополам. Затасканная, просиженная, порвавшаяся одежда по семейной традиции чуть ретушировалась и превращалась в «одежду на каждый день». Иногда даже бывало так, что дорога домой превращалась в квест: найду ли я под ларьками с пирожками и шаурмой у метро достаточно монеток на проезд или повезет меня маршрутчик за четверть цены. В конце-концов, пешие прогулки полезны для здоровья.
Во взрослом возрасте опыт безденежья уже не так страшен и даже стимулирует изобретательность: от навыков развивать отношения (чем больше друзей — тем больше возможностей приехать к кому-то поесть) до идей для странного студенческого заработка (я подрабатывала бровисткой, делала грим на съемках, помогала фотографу отбирать и редактировать серии, была репетитором для старшеклассников итд). Хотя, конечно, отчаяния и безысходности там тоже было полно.
[продолжение ⬇️]
Деньги Ч.2
Опыт преодоления безденежья лишает страха бедности, который иногда преследует тех, кто натерпелся от нее в детстве. Вариант снова обеднеть приносит досаду, но ты знаешь, что с этим делать, опять и опять. Но кроме этого опыт бедности несет совершенно особенную логику, которая когда-то помогла выжить — а потом превратилась в шоры, не дающие воспользоваться заработанными преимуществами и преумножиться уже на другом логическом уровне.
Пока кто-то собирается проводить 2025, отказываясь от покупок, я только последние несколько лет за жизнь имею «лишние» пары обуви и несколько вариантов теплой верхней одежды. В этом году завела «семейную» ёлку, впервые с тех пор, как детство кончилось, и намерена прикупать украшения каждый год. Мне не страшно, что протрутся штаны: у меня есть еще несколько пар. И, конечно же, годы выучки (и развитие навыка зарабатывать, слава богу) принесли свои плоды: я отучилась экономить на еде и стала обращать больше внимание на состав еды, чем на цену (в разумных пределах лол). Я научилась ценить комфорт, тепло и сытость ура!
В 2025 я продолжу учиться грамотно и разнообразно тратить, потому что воздерживаться от трат я и так умею слишком хорошо. А вам какой тренд сейчас ближе?
Опыт преодоления безденежья лишает страха бедности, который иногда преследует тех, кто натерпелся от нее в детстве. Вариант снова обеднеть приносит досаду, но ты знаешь, что с этим делать, опять и опять. Но кроме этого опыт бедности несет совершенно особенную логику, которая когда-то помогла выжить — а потом превратилась в шоры, не дающие воспользоваться заработанными преимуществами и преумножиться уже на другом логическом уровне.
Пока кто-то собирается проводить 2025, отказываясь от покупок, я только последние несколько лет за жизнь имею «лишние» пары обуви и несколько вариантов теплой верхней одежды. В этом году завела «семейную» ёлку, впервые с тех пор, как детство кончилось, и намерена прикупать украшения каждый год. Мне не страшно, что протрутся штаны: у меня есть еще несколько пар. И, конечно же, годы выучки (и развитие навыка зарабатывать, слава богу) принесли свои плоды: я отучилась экономить на еде и стала обращать больше внимание на состав еды, чем на цену (в разумных пределах лол). Я научилась ценить комфорт, тепло и сытость ура!
В 2025 я продолжу учиться грамотно и разнообразно тратить, потому что воздерживаться от трат я и так умею слишком хорошо. А вам какой тренд сейчас ближе?
Когда мы пишем книгу, нам может казаться, что мы просто хотим поделиться информацией или опытом — но как по мне, мы пишем код, который запустит программу в мозгу читателя. Может быть, точнее было бы сравнить это с игрой, когда мы полностью создаем механику, но у игрока есть свобода в том, как ее пройти: с какой скоростью и интенсивностью, что-то пролистать или прочитать от корки до корки, супер внимательно или оставляя много свободы для блуждания мыслей.
Как такой подход может дополнить изначальную идею, о которой мы говорили в прошлый раз? А очень просто: он открывает для нас возможность тестировать идею в разных медиумах. Если вам такой тест, конечно нужен: иногда хочется, наоборот, закрыться герметично и выплеснуть все, что живет внутри. Но я вот выросла, как писательница, полностью в соцсетях, и привыкла к письму как к постоянной коммуникации. Поэтому для меня частью написания большого текста, и тем более, книги, всегда был сбор данных о том, как что-то переживают другие люди.
Как правило, я использую для этого соцсети: устраиваю опросы, предлагаю продолжить мысль в комментариях, собираю статистику в сториз. Но в этот раз мне пришло в голову нечто совершенно иное. Если я хочу писать книгу о том, что писательство — это работа с восприятием и содержимым собственной психики, почему бы мне не поработать с восприятием и содержимым не только своей головы?
Так я придумала идею писательского кружка (или, скорее, кружков), в которых я отработаю запуск своего мыслительного «кода» на базе мозгов других людей и посмотрю, что выйдет из этого эксперимента: как он сможет повлиять на виденье книги, насколько ценный другим мой материал и может ли он что-то дать другим людям, или это будет просто творческие мемуары, скажем. Уже полтора месяца веду такой кружок, пока рано подытоживать, но кажется, что результаты превзойдут то, что я ожидала получить. Я думаю, что продолжу набирать такие писательские кружки в будущем, и эта работа круто дополнит материалы для моей книги, придав ей практической ценности.
Это отрывок из нового, седьмого выпуска моей рассылки There Will Be Book. Вы можете читать её, присоединившись к моим патронам на Патреоне (в комменте) с донатом 5$ и больше. Этот выпуск можно купить за разовый 10$ взнос.
Как такой подход может дополнить изначальную идею, о которой мы говорили в прошлый раз? А очень просто: он открывает для нас возможность тестировать идею в разных медиумах. Если вам такой тест, конечно нужен: иногда хочется, наоборот, закрыться герметично и выплеснуть все, что живет внутри. Но я вот выросла, как писательница, полностью в соцсетях, и привыкла к письму как к постоянной коммуникации. Поэтому для меня частью написания большого текста, и тем более, книги, всегда был сбор данных о том, как что-то переживают другие люди.
Как правило, я использую для этого соцсети: устраиваю опросы, предлагаю продолжить мысль в комментариях, собираю статистику в сториз. Но в этот раз мне пришло в голову нечто совершенно иное. Если я хочу писать книгу о том, что писательство — это работа с восприятием и содержимым собственной психики, почему бы мне не поработать с восприятием и содержимым не только своей головы?
Так я придумала идею писательского кружка (или, скорее, кружков), в которых я отработаю запуск своего мыслительного «кода» на базе мозгов других людей и посмотрю, что выйдет из этого эксперимента: как он сможет повлиять на виденье книги, насколько ценный другим мой материал и может ли он что-то дать другим людям, или это будет просто творческие мемуары, скажем. Уже полтора месяца веду такой кружок, пока рано подытоживать, но кажется, что результаты превзойдут то, что я ожидала получить. Я думаю, что продолжу набирать такие писательские кружки в будущем, и эта работа круто дополнит материалы для моей книги, придав ей практической ценности.
Это отрывок из нового, седьмого выпуска моей рассылки There Will Be Book. Вы можете читать её, присоединившись к моим патронам на Патреоне (в комменте) с донатом 5$ и больше. Этот выпуск можно купить за разовый 10$ взнос.
Два типа творчества Ч.1
Есть мысль, что существуют два типа творческой работы, как и два типа эстетического переживания, которые систематизировал в своей работе об античном искусстве «Рождение трагедии из духа музыки» Фридрих Ницше. Аполлон — бог солнца, рациональности и порядка, математики и логики. Дионис — бог вина и танца, опьянения и экстаза, иррациональности и хаоса. Они не соперники, но взаимодополняющие противоположности, часть одного творческого процесса в психике человека. В психоаналитическом дискурсе их можно было бы назвать силами давящих на «я» бессознательного и сверх-Я. В современном нейробиологическом подходе к мотивации человека — взаимодействием «эмоциональной» лимбической системы мозга с «рациональными» структурами префронтальной коры. Двойственная природа разумного животного — человека. (Тут я хочу напомнить, что символический дуализм с предполагающимся конфликтом противоположностей некорректен с точки зрения мозга, который работает интегрально. Это, скорее, метафора.)
Аполлоническое начало в искусстве — это порядок, гармония, расчет, разумность, нравственность и позитивные эмоции. Дионисийское начало — это опьянение и транс, забвение, хаос, экстатическое растворение идентичности в массе, имморализм и темные страсти. Аполлоническим по природе Ницше считал прежде всего архитектуру и скульптуру: такое творчество требует организации, дисциплины, расчета, упорства и рационального подхода, при восприятии приносит ощущение порядка и гармонии. Дионисийским искусство он называл, прежде всего, музыку, которая позволяет спонтанно транслировать эмоции, приводя исполнителя и слушателей в экстаз и слияние в одной массе.
Я этой идеей захватилась еще в юности, когда мне нужно было выбирать свой творческий путь. Уже тогда я заметила, что пример известных творческих людей приглашает молодого человека в два альтернативных путешествия. Одно — яркое, иногда скоротечно быстрое, полное экстаза, хаоса, часто связанное с опьянением и злоупотреблением психоактивными веществами, грезящее наяву. Другое — дисциплинированное, совершенствующееся, структурированное, осмысляющее, стремящееся к надчеловеческой трезвости.
Рок-музыканты от Джанис Джоплин до Курта Кобейна — чистый Дионис, как и все представители условного «клуба 27», например. Дэвид Линч был режиссером мрачного дионисийства, Вуди Аллен — легкомысленно аполлонический. Некоторые люди существовали на перекрестье: например, Пабло Пикассо, сведший с ума кучу близких людей, но сам проживший в здравом уме до старости, рационально и дисциплинированно экспериментируя в творчестве. Или Дэвид Боуи, который, будучи рок-музыкантом, тем не менее, всегда тяготел к интеллектуализму и в итоге много раз переизобретал себя (хотя умер рановато, повредив организм дионисийскими оргиями в юности).
[дальше ⬇️]
Есть мысль, что существуют два типа творческой работы, как и два типа эстетического переживания, которые систематизировал в своей работе об античном искусстве «Рождение трагедии из духа музыки» Фридрих Ницше. Аполлон — бог солнца, рациональности и порядка, математики и логики. Дионис — бог вина и танца, опьянения и экстаза, иррациональности и хаоса. Они не соперники, но взаимодополняющие противоположности, часть одного творческого процесса в психике человека. В психоаналитическом дискурсе их можно было бы назвать силами давящих на «я» бессознательного и сверх-Я. В современном нейробиологическом подходе к мотивации человека — взаимодействием «эмоциональной» лимбической системы мозга с «рациональными» структурами префронтальной коры. Двойственная природа разумного животного — человека. (Тут я хочу напомнить, что символический дуализм с предполагающимся конфликтом противоположностей некорректен с точки зрения мозга, который работает интегрально. Это, скорее, метафора.)
Аполлоническое начало в искусстве — это порядок, гармония, расчет, разумность, нравственность и позитивные эмоции. Дионисийское начало — это опьянение и транс, забвение, хаос, экстатическое растворение идентичности в массе, имморализм и темные страсти. Аполлоническим по природе Ницше считал прежде всего архитектуру и скульптуру: такое творчество требует организации, дисциплины, расчета, упорства и рационального подхода, при восприятии приносит ощущение порядка и гармонии. Дионисийским искусство он называл, прежде всего, музыку, которая позволяет спонтанно транслировать эмоции, приводя исполнителя и слушателей в экстаз и слияние в одной массе.
Я этой идеей захватилась еще в юности, когда мне нужно было выбирать свой творческий путь. Уже тогда я заметила, что пример известных творческих людей приглашает молодого человека в два альтернативных путешествия. Одно — яркое, иногда скоротечно быстрое, полное экстаза, хаоса, часто связанное с опьянением и злоупотреблением психоактивными веществами, грезящее наяву. Другое — дисциплинированное, совершенствующееся, структурированное, осмысляющее, стремящееся к надчеловеческой трезвости.
Рок-музыканты от Джанис Джоплин до Курта Кобейна — чистый Дионис, как и все представители условного «клуба 27», например. Дэвид Линч был режиссером мрачного дионисийства, Вуди Аллен — легкомысленно аполлонический. Некоторые люди существовали на перекрестье: например, Пабло Пикассо, сведший с ума кучу близких людей, но сам проживший в здравом уме до старости, рационально и дисциплинированно экспериментируя в творчестве. Или Дэвид Боуи, который, будучи рок-музыкантом, тем не менее, всегда тяготел к интеллектуализму и в итоге много раз переизобретал себя (хотя умер рановато, повредив организм дионисийскими оргиями в юности).
[дальше ⬇️]
Два типа творчества Ч.2
Я была на распутье между аполлоническим и дионисийским: между текстом и изображением, между рациональностью и мистицизмом, между наукой и психопрактиками итд. Но наблюдения за людьми показали мне, что дионисийский подход требует рискнуть своей жизнью, погружаясь в экстаз и ища в нем вдохновения.
Дионисийский путь освобождения — это магический путь освобождения через отказ от собственной воли, когда художник полностью уходит в подчинение вдохновению, позволяет бессознательному захватить себя и управлять собой, когда он призывает воображаемых демонов, чтобы слиться с ними. Способ выйти за свои пределы для дионисийца — трансгрессия через абсолютную негативность, отрицание всех ограничений и погружение в чувственный опыт до опьянения, оргазма, безумия и вплоть до смерти.
Большинство людей на этом пути теряют разум и здоровье, так и не становясь значимыми величинами и не оставляя ничего интересного другим. Это часто еще и путь мрачного разложения, в которой творческие находки — статистическая случайность больше, чем закономерность. Чтобы выбрать такой путь, нужно быть абсолютно захваченной своим вдохновением — для такого подхода во мне всегда было слишком много критического разума. Не зря музыка мне не то что не давалась, а даже и не особенно интересовала, в то время как слова и философия — были моей стихией с ранних лет.
Наблюдая за философами и писателями, я увидела, что аполлонический дисциплинированный подход к творчеству, как к труду, и виденье творческого пути как долгого роста над собой — приносят плоды более взвешенные. На этом пути ты можешь не создать ничего выдающегося тоже, но по крайней мере, обзаведешься пониманием, которое поможет улучшить какие-то аспекты мира и помочь другим. Аполлонический путь — это аскетический путь освобождения от вдохновения через его подчинение своему разуму. Его способ преодолеть себя — трансценденция, выход за пределы чувственного опыта в абстракцию, в видении бога, в Абсолют и пустоту в буддийском смысле.
Второй путь оказался мне более подходящим: абстрактное интересовало меня всегда больше чувственного, абсолютное и универсальное — больше частного и уникального, безумие казалось мне скучным, банальным и печальным, а не загадочным и плодоносным. Кроме того, я очень любила слова и философию, а затем полюбила и язык науки.
Интересно, как в вас проявляется дионисийское и аполлоническое начала и что помогает вам работать над своими произведениями.
Это кусочек моего еженедельного письма There Will Be Book, которое можно полностью прочитать за разовый взнос 10$ на моем Patreon (или подписаться и читать 4 рассылки в месяц за 5$). В 7 письме даю 5 практических лайфхаков для организации творчества по аполлоническим принципам.
Я была на распутье между аполлоническим и дионисийским: между текстом и изображением, между рациональностью и мистицизмом, между наукой и психопрактиками итд. Но наблюдения за людьми показали мне, что дионисийский подход требует рискнуть своей жизнью, погружаясь в экстаз и ища в нем вдохновения.
Дионисийский путь освобождения — это магический путь освобождения через отказ от собственной воли, когда художник полностью уходит в подчинение вдохновению, позволяет бессознательному захватить себя и управлять собой, когда он призывает воображаемых демонов, чтобы слиться с ними. Способ выйти за свои пределы для дионисийца — трансгрессия через абсолютную негативность, отрицание всех ограничений и погружение в чувственный опыт до опьянения, оргазма, безумия и вплоть до смерти.
Большинство людей на этом пути теряют разум и здоровье, так и не становясь значимыми величинами и не оставляя ничего интересного другим. Это часто еще и путь мрачного разложения, в которой творческие находки — статистическая случайность больше, чем закономерность. Чтобы выбрать такой путь, нужно быть абсолютно захваченной своим вдохновением — для такого подхода во мне всегда было слишком много критического разума. Не зря музыка мне не то что не давалась, а даже и не особенно интересовала, в то время как слова и философия — были моей стихией с ранних лет.
Наблюдая за философами и писателями, я увидела, что аполлонический дисциплинированный подход к творчеству, как к труду, и виденье творческого пути как долгого роста над собой — приносят плоды более взвешенные. На этом пути ты можешь не создать ничего выдающегося тоже, но по крайней мере, обзаведешься пониманием, которое поможет улучшить какие-то аспекты мира и помочь другим. Аполлонический путь — это аскетический путь освобождения от вдохновения через его подчинение своему разуму. Его способ преодолеть себя — трансценденция, выход за пределы чувственного опыта в абстракцию, в видении бога, в Абсолют и пустоту в буддийском смысле.
Второй путь оказался мне более подходящим: абстрактное интересовало меня всегда больше чувственного, абсолютное и универсальное — больше частного и уникального, безумие казалось мне скучным, банальным и печальным, а не загадочным и плодоносным. Кроме того, я очень любила слова и философию, а затем полюбила и язык науки.
Интересно, как в вас проявляется дионисийское и аполлоническое начала и что помогает вам работать над своими произведениями.
Это кусочек моего еженедельного письма There Will Be Book, которое можно полностью прочитать за разовый взнос 10$ на моем Patreon (или подписаться и читать 4 рассылки в месяц за 5$). В 7 письме даю 5 практических лайфхаков для организации творчества по аполлоническим принципам.
Нужно ли читать, чтобы писать? Ч.1
«Чтобы написать о разведении домашних растений — нужно сначала прочитать все существующие книги про разведению растений», — так чаще всего думают авторы, размышляя о написании книги. Кажется, что такой подход выражает добросовестность и гарантирует автору оригинальный новый подход и больше количество знаний.
Но на деле он часто приносит начинающим авторам бесконечное откладывание написания книги, перегруз информацией и не адекватное ощущение своей кажущейся некомпетентности. Работая редактором, я постоянно встречала добросовестных авторов-перфекционистов, которые даже для написания одной статьи на 15.000 знаков считали необходимым прочесть два десятка книг — и не могли двинуться в своей работе из-за этой установки.
В современном мире, особенно если вы владеете несколькими языками и подключены к интернету, вам доступны сотни и даже тысячи книг на любую тему: от исследований характера Гитлера до психологии высаживания детей на горшок. Вы физически не сможете перечитать их все: даже если читать по книге в неделю 60 лет подряд, вы прочтете четь больше 3000 книг — за ВСЮ жизнь, а вы ведь, наверное, за жизнь хотите почитать на разные темы, а не только про психологию высаживания на горшок или характер Гитлера. За год такого режима чтения вы сможете прочитать 52 книги. А когда писать-то? И сколько лет тогда готовиться с каждой книге?
И не факт, кстати, что все найденные вами книги окажутся помогающими в вашем писательстве, да и вообще хорошими. С этим я и сама столкнулась, когда решила писать свою первую книгу о мозге «Homo Mutabilis»: на рынке было ооооочень много привлекательно оформленных книг про мозг и казалось, что нужно перечитать их все. Я буквально начинала читать все книги про мозг, которые находила. Но на деле оказалось, что большинство книг про популярную нейробиологию, во-первых, основано на примерно одном и том же списке исследований, а во-вторых, представляют собой сборники занимательных фактов, не связанных единой концепцией. В результате я поняла, что книги в целом перебирают одно и то же, под разными соусами, в разном стиле и на разную целевую аудиторию.
Я выработала более узкие критерии нужных мне источников. Во-первых, раз все книги опираются на одни и те же исследования — достаточно прочитать эти исследования без лишней воды. Во-вторых, в таком случае книги можно использовать, скорее, как источники концепций, а не фактов, как референсы по подаче ну и просто вдохновение. Тут уже мне не подходили ВСЕ книги про мозг. У меня были такие критерии:
🤓наличие концепции, проходящей через всю книгу
🤓особый стиль языка, подачи, видимая личность автора
🤓предпочтительны авторы-ученые, пишущие о своей сфере.
Так я сформировала шорт-лист из что-то около 50 книг, которые были примерно похожи на то, что я искала, из которых я прочитала где-то половину, остальные пролистала и поняла, что это не то.
[продолжение ⬇️]
«Чтобы написать о разведении домашних растений — нужно сначала прочитать все существующие книги про разведению растений», — так чаще всего думают авторы, размышляя о написании книги. Кажется, что такой подход выражает добросовестность и гарантирует автору оригинальный новый подход и больше количество знаний.
Но на деле он часто приносит начинающим авторам бесконечное откладывание написания книги, перегруз информацией и не адекватное ощущение своей кажущейся некомпетентности. Работая редактором, я постоянно встречала добросовестных авторов-перфекционистов, которые даже для написания одной статьи на 15.000 знаков считали необходимым прочесть два десятка книг — и не могли двинуться в своей работе из-за этой установки.
В современном мире, особенно если вы владеете несколькими языками и подключены к интернету, вам доступны сотни и даже тысячи книг на любую тему: от исследований характера Гитлера до психологии высаживания детей на горшок. Вы физически не сможете перечитать их все: даже если читать по книге в неделю 60 лет подряд, вы прочтете четь больше 3000 книг — за ВСЮ жизнь, а вы ведь, наверное, за жизнь хотите почитать на разные темы, а не только про психологию высаживания на горшок или характер Гитлера. За год такого режима чтения вы сможете прочитать 52 книги. А когда писать-то? И сколько лет тогда готовиться с каждой книге?
И не факт, кстати, что все найденные вами книги окажутся помогающими в вашем писательстве, да и вообще хорошими. С этим я и сама столкнулась, когда решила писать свою первую книгу о мозге «Homo Mutabilis»: на рынке было ооооочень много привлекательно оформленных книг про мозг и казалось, что нужно перечитать их все. Я буквально начинала читать все книги про мозг, которые находила. Но на деле оказалось, что большинство книг про популярную нейробиологию, во-первых, основано на примерно одном и том же списке исследований, а во-вторых, представляют собой сборники занимательных фактов, не связанных единой концепцией. В результате я поняла, что книги в целом перебирают одно и то же, под разными соусами, в разном стиле и на разную целевую аудиторию.
Я выработала более узкие критерии нужных мне источников. Во-первых, раз все книги опираются на одни и те же исследования — достаточно прочитать эти исследования без лишней воды. Во-вторых, в таком случае книги можно использовать, скорее, как источники концепций, а не фактов, как референсы по подаче ну и просто вдохновение. Тут уже мне не подходили ВСЕ книги про мозг. У меня были такие критерии:
🤓наличие концепции, проходящей через всю книгу
🤓особый стиль языка, подачи, видимая личность автора
🤓предпочтительны авторы-ученые, пишущие о своей сфере.
Так я сформировала шорт-лист из что-то около 50 книг, которые были примерно похожи на то, что я искала, из которых я прочитала где-то половину, остальные пролистала и поняла, что это не то.
[продолжение ⬇️]
Нужно ли читать, чтобы писать? Ч.2
Тут, конечно, есть нюанс: до написания своей книги я уже занималась темой мозга 3 года и прочла некоторое количество книг и исследований для подготовки десятка научпоп статей. Но всё равно, даже в экспертном письме, на мой взгляд, дело не в количестве книг, а в качестве подбора текстов и качестве самого чтения. В конечном итоге — дело в качестве понимания и глубины видения своего предмета. Для этого качества можно быть необходимым не столько прочитать множество научных работ, а быть очень хорошо знакомым со своей темой на практике (как в случае с высаживанием детей на горшок) или иметь свой особенных подход к теме, которой вы давно горите (например, особе отношение с домашними растениями, из которых выходит не только ваш зеленый сад, но и ваша философия).
Справедливости ради, я встречала и другой подход: принципиальный отказ изучать авторитетные тексты из своей области ради «независимости и свежести» мышления. Он приводил к тому, что человек тратил большое количество сил и времени на «изобретение» уже существующих банальных, а то и устаревших концепций, аргументация в текстах была слабой, а мысль развивалась с трудом. Такой подход, думаю, может быть актуальным в некоторых видах художественной практики, где наивность и «диковатость» — осознанный принцип. Но всё-таки важно помнить, что мы ткём ткань нашей мысли из той информации, что мы потребляем. Если вы не читаете книг/исследований совсем, то стоит задуматься, что и откуда поступает в ваше сознание в качестве материала для ваших мыслей. Чтобы хорошо писать, нужно уметь хорошо, качественно и глубоко думать — и это вряд ли возможно без чтения чего-либо хорошего.
В общем, я бы сказала, что тут нам как авторам нужен сбалансированный подход. С одной стороны, нам нужна постоянная поддержка нашей осведомленности и актуальности идей, которыми питается наше творческое мышление. Но нам не нужно останавливать нашу писательскую деятельность под давлением идеи «недостаточности знания»: знания всегда будет недостаточно (если нет, возможно, вы устарели) — а писать надо уже сейчас.
С другой стороны, нам стоит больше доверять своему опыту, своему взгляду и способности мыслить. Но нам не нужно быть самонадеянными и думать, что если мы уникальны, то мы лучше других и не нуждаемся в знаниях.
Это отрывок из моего еженедельного письма There Will Be Book, которое можно полностью прочитать за разовый взнос 10$ на моем Patreon (или подписаться и читать 4 рассылки в месяц за 5$). В продолжении письма я делюсь своим подходом к сочетанию внешнего и внутреннего знания к написанию новой книги — и предлагаю укороченный алгоритм для постоянных итераций знание/письмо.
Давайте обсудим, как вы работаете над своими идеями, много ли читаете о них и не мешает ли вам это «придумывать своё»?
Тут, конечно, есть нюанс: до написания своей книги я уже занималась темой мозга 3 года и прочла некоторое количество книг и исследований для подготовки десятка научпоп статей. Но всё равно, даже в экспертном письме, на мой взгляд, дело не в количестве книг, а в качестве подбора текстов и качестве самого чтения. В конечном итоге — дело в качестве понимания и глубины видения своего предмета. Для этого качества можно быть необходимым не столько прочитать множество научных работ, а быть очень хорошо знакомым со своей темой на практике (как в случае с высаживанием детей на горшок) или иметь свой особенных подход к теме, которой вы давно горите (например, особе отношение с домашними растениями, из которых выходит не только ваш зеленый сад, но и ваша философия).
Справедливости ради, я встречала и другой подход: принципиальный отказ изучать авторитетные тексты из своей области ради «независимости и свежести» мышления. Он приводил к тому, что человек тратил большое количество сил и времени на «изобретение» уже существующих банальных, а то и устаревших концепций, аргументация в текстах была слабой, а мысль развивалась с трудом. Такой подход, думаю, может быть актуальным в некоторых видах художественной практики, где наивность и «диковатость» — осознанный принцип. Но всё-таки важно помнить, что мы ткём ткань нашей мысли из той информации, что мы потребляем. Если вы не читаете книг/исследований совсем, то стоит задуматься, что и откуда поступает в ваше сознание в качестве материала для ваших мыслей. Чтобы хорошо писать, нужно уметь хорошо, качественно и глубоко думать — и это вряд ли возможно без чтения чего-либо хорошего.
В общем, я бы сказала, что тут нам как авторам нужен сбалансированный подход. С одной стороны, нам нужна постоянная поддержка нашей осведомленности и актуальности идей, которыми питается наше творческое мышление. Но нам не нужно останавливать нашу писательскую деятельность под давлением идеи «недостаточности знания»: знания всегда будет недостаточно (если нет, возможно, вы устарели) — а писать надо уже сейчас.
С другой стороны, нам стоит больше доверять своему опыту, своему взгляду и способности мыслить. Но нам не нужно быть самонадеянными и думать, что если мы уникальны, то мы лучше других и не нуждаемся в знаниях.
Это отрывок из моего еженедельного письма There Will Be Book, которое можно полностью прочитать за разовый взнос 10$ на моем Patreon (или подписаться и читать 4 рассылки в месяц за 5$). В продолжении письма я делюсь своим подходом к сочетанию внешнего и внутреннего знания к написанию новой книги — и предлагаю укороченный алгоритм для постоянных итераций знание/письмо.
Давайте обсудим, как вы работаете над своими идеями, много ли читаете о них и не мешает ли вам это «придумывать своё»?