Инъекция психоанализа

Таким образом уже на первых ступенях знакомства с психоанализом я был поражен разобщенностью между разными его представителями — разобщенностью, граничащей с нетерпимостью и порой проявляющей себя в откровенно пренебрежительных жестах или высказываниях в адрес друг друга. Эта проблема на сегодняшний день представляется мне примечательной даже не в аспекте этики, хотя и он также немаловажен. Главное в другом. Такие люди как будто отрицают или игнорируют факт, упоминавшийся мной чуть выше: за весь период существования и развития нового учения ни одна из его ветвей не смогла доказать своих преимуществ перед другими, точно так же как ни одна не была однозначно обесценена. Когда я рассказываю студентам нашего института о том или ином феномене в концепциях разных авторов, часто противоречащих друг другу, мне порой задают вопрос: «А как на самом деле?» На это я могу ответить лишь одно: «Смотря с чьей точки зрения». Психоаналитическое знание не может быть объективно подтверждено, верифицировано, поскольку психоанализ — герменевтическая наука, наука, основанная на интерпретации, на толковании, в ее основе лежит принцип беспрецедентности, и даже называть это знание знанием, строго говоря, не вполне корректно. Речь идет скорее о верованиях, которые можно упрямо отстаивать, но нельзя ни опровергнуть, ни доказать.
Мне часто приходится повторять общеизвестное: нет консенсуса по поводу того, чем в большей степени является психоанализ — наукой, искусством или же религиозным течением особого рода. В моем личном понимании он есть прежде всего искусство, один из его жанров. Отнести его к разряду научных дисциплин я бы по понятным причинам не рискнул; еще Серджио Бенвенуто резонно заметил, что научная психология внутреннего мира невозможна. Но его не случайно иногда называют и религией, которая в начале ХХ века захватила позиции, оставленные ослабевшим христианством. Приверженца Фрейда и сторонника Кохута, эго-психолога и кляйнианца так же непросто привести к согласию по поводу ключевых моментов их веры, как, например, магометанина и иудаиста. При этом аналитики бывают нетерпимы к своим «как-бы-коллегам» куда сильнее, чем, например, к тем, кто не принимает психоанализ вообще и вслед за Владимиром Набоковым называет Фрейда венским шарлатаном: это люди из другого космоса, с них спрос невелик, а вот те, кто, подобно нам, называет себя психоаналитиками, претендуют на часть мира, который по праву принадлежит нам. Это сродни феномену «нарциссизма малых раз-личий»: моим врагом становится не тот, кто вообще другой, нежели я, а тот, кто почти такой же, но чуть-чуть другой, и готов отстаивать именно это «чуть-чуть». Он поет те же псалмы, что и я, но не на ла-тыни, а по-французски — и католики режут гугенотов. Он кланяется Христу, как и я, однако осеняет себя двуперстным, а не трехперстным знамением — и никонианцы истребляют староверов. Языком психологии самости можно сказать, что между группами людей ведется ожесточенная борьба за сохранность собственного грандиозного Я, борьба, необходимость которой обусловлена не столько реальностью, сколько нарциссической уязвимостью и рождаемыми ею деструктивными фантазиями. В этом смысле психоанализ достаточно религиозен. Человек пребывает в состоянии вечного голода по идентичности, а идентифицировать себя как православного христианина, или католика, или буддиста не в пример легче, чем как подлинно верующего. Поэтому порой трудно выговорить слова «я психоаналитик»: это легко дается только новичкам. Гораздо проще произнести, например, «Я — специалист кляйнианского направления», или «я — лаканист».

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

www.group-telegram.com/ru/LapsychanalyseNietzsche.com/10815

108 viewsFeb 27 at 20:52

Таким образом уже на первых ступенях знакомства с психоанализом я был поражен разобщенностью между разными его представителями — разобщенностью, граничащей с нетерпимостью и порой проявляющей себя в откровенно пренебрежительных жестах или высказываниях в адрес друг друга. Эта проблема на сегодняшний день представляется мне примечательной даже не в аспекте этики, хотя и он также немаловажен. Главное в другом. Такие люди как будто отрицают или игнорируют факт, упоминавшийся мной чуть выше: за весь период существования и развития нового учения ни одна из его ветвей не смогла доказать своих преимуществ перед другими, точно так же как ни одна не была однозначно обесценена. Когда я рассказываю студентам нашего института о том или ином феномене в концепциях разных авторов, часто противоречащих друг другу, мне порой задают вопрос: «А как на самом деле?» На это я могу ответить лишь одно: «Смотря с чьей точки зрения». Психоаналитическое знание не может быть объективно подтверждено, верифицировано, поскольку психоанализ — герменевтическая наука, наука, основанная на интерпретации, на толковании, в ее основе лежит принцип беспрецедентности, и даже называть это знание знанием, строго говоря, не вполне корректно. Речь идет скорее о верованиях, которые можно упрямо отстаивать, но нельзя ни опровергнуть, ни доказать.
Мне часто приходится повторять общеизвестное: нет консенсуса по поводу того, чем в большей степени является психоанализ — наукой, искусством или же религиозным течением особого рода. В моем личном понимании он есть прежде всего искусство, один из его жанров. Отнести его к разряду научных дисциплин я бы по понятным причинам не рискнул; еще Серджио Бенвенуто резонно заметил, что научная психология внутреннего мира невозможна. Но его не случайно иногда называют и религией, которая в начале ХХ века захватила позиции, оставленные ослабевшим христианством. Приверженца Фрейда и сторонника Кохута, эго-психолога и кляйнианца так же непросто привести к согласию по поводу ключевых моментов их веры, как, например, магометанина и иудаиста. При этом аналитики бывают нетерпимы к своим «как-бы-коллегам» куда сильнее, чем, например, к тем, кто не принимает психоанализ вообще и вслед за Владимиром Набоковым называет Фрейда венским шарлатаном: это люди из другого космоса, с них спрос невелик, а вот те, кто, подобно нам, называет себя психоаналитиками, претендуют на часть мира, который по праву принадлежит нам. Это сродни феномену «нарциссизма малых раз-личий»: моим врагом становится не тот, кто вообще другой, нежели я, а тот, кто почти такой же, но чуть-чуть другой, и готов отстаивать именно это «чуть-чуть». Он поет те же псалмы, что и я, но не на ла-тыни, а по-французски — и католики режут гугенотов. Он кланяется Христу, как и я, однако осеняет себя двуперстным, а не трехперстным знамением — и никонианцы истребляют староверов. Языком психологии самости можно сказать, что между группами людей ведется ожесточенная борьба за сохранность собственного грандиозного Я, борьба, необходимость которой обусловлена не столько реальностью, сколько нарциссической уязвимостью и рождаемыми ею деструктивными фантазиями. В этом смысле психоанализ достаточно религиозен. Человек пребывает в состоянии вечного голода по идентичности, а идентифицировать себя как православного христианина, или католика, или буддиста не в пример легче, чем как подлинно верующего. Поэтому порой трудно выговорить слова «я психоаналитик»: это легко дается только новичкам. Гораздо проще произнести, например, «Я — специалист кляйнианского направления», или «я — лаканист».

Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).

BY Инъекция психоанализа