Впрочем, если бы все было так легко — вызывать эмоции архитектурой или не вызывать. Не так-то просто понять, как вообще связаны здания и переживание: «Извлечь из массы действующих на человека раздражителей какую-то “архитектурную” составляющую столь же трудно, как определить эмоциональной вклад в восприятие здания какой-нибудь одной его детали […] Если бы даже удалось с помощью сложного лабораторного эксперимента изолировать восприятие архитектуры от средового контекста, а затем установить, какую эмоциональную реакцию вызвал этот изолированный объект, то результат опыта пришлось бы отнести не столько к области архитектурных, сколько к области “лабораторных” эмоций».
Понять эмоциональный сюжет архитектуры можно только через культуру в целом, а никак не отдельно. Придется включить и фигуру заказчика, и соображение о типологии, и общий контекст. Отдельно от них эмоция не будет иметь большого смысла: «Невозможно понять и пережить архитектуру храма, не представляя себе смысла богослужения; стадиона, не зная смысла спортивного состязания; театра, не принимая во внимание природы спектакля. […] Чем были для нас пирамиды, если бы мы не знали, что это усыпальницы фараонов? Что можно сказать о жилом доме, не зная его назначения и быта его хозяев?».
В древности архитектура была частью очень плотной сети эмоциональных событий, связанных с ритуалами и традициями, магическими и религиозными. Но сейчас физический мир перестает быть источником настолько же интенсивных переживаний: «…символические ценности жизни выражаются в слове, в книгах, и статьях, речах и докладах, а предметная среда все больше теряет свое идеологическое значение…». И все-таки: «Мало человеку книги, газеты и даже телевизора — хочется, чтобы сам предметный мир мог “говорить”».
Далее Раппапорт (опираясь как раз на Габричевского), обращает внимание на связку между архитектурной формой и пространством, которые направляют поведение тела, а телесное переживание — связано с эмоциональным состоянием. «Когда мускульный жест сливается со сменой оптических картин, когда ритм дыхания и шага становится соразмерным геометрическим членениям зданий и сооружений, когда силы гравитации, ощущаемые в каждом движении, сливаются со светом дня и веянием ветра, тогда возникает особое ощущение архитектурного пространства…», пишет он.
Интерес к такой связи между пространством и переживанием скорее растет, рассуждает Раппапорт, причем, связано это с демократизацией архитектуры и «бунтом против рассудочности», стремлением к «выражению энергичных эмоций». В этом процессе архитектура сближается с разной массовой коммуникацией — от литературы до телевидения.
В ответ, правда, возникает и другой взгляд, «элитарно-снобистский эстетизм», пишет Раппапорт, основанный на убежденности в том, что пространство «невыразимо», то есть, обладает такими качествами, которые не поддаются описанию, а считываются только особенно подготовленными людьми (или даже только его авторами).
К такой позиции Раппапорт относится скептически: «нет особой архитектуры для архитекторов и архитектуры для всех остальных людей. Архитектура едина, и критерии ее оценки, нормы вкуса и эмоциональное восприятие ее общие».
Впрочем, если бы все было так легко — вызывать эмоции архитектурой или не вызывать. Не так-то просто понять, как вообще связаны здания и переживание: «Извлечь из массы действующих на человека раздражителей какую-то “архитектурную” составляющую столь же трудно, как определить эмоциональной вклад в восприятие здания какой-нибудь одной его детали […] Если бы даже удалось с помощью сложного лабораторного эксперимента изолировать восприятие архитектуры от средового контекста, а затем установить, какую эмоциональную реакцию вызвал этот изолированный объект, то результат опыта пришлось бы отнести не столько к области архитектурных, сколько к области “лабораторных” эмоций».
Понять эмоциональный сюжет архитектуры можно только через культуру в целом, а никак не отдельно. Придется включить и фигуру заказчика, и соображение о типологии, и общий контекст. Отдельно от них эмоция не будет иметь большого смысла: «Невозможно понять и пережить архитектуру храма, не представляя себе смысла богослужения; стадиона, не зная смысла спортивного состязания; театра, не принимая во внимание природы спектакля. […] Чем были для нас пирамиды, если бы мы не знали, что это усыпальницы фараонов? Что можно сказать о жилом доме, не зная его назначения и быта его хозяев?».
В древности архитектура была частью очень плотной сети эмоциональных событий, связанных с ритуалами и традициями, магическими и религиозными. Но сейчас физический мир перестает быть источником настолько же интенсивных переживаний: «…символические ценности жизни выражаются в слове, в книгах, и статьях, речах и докладах, а предметная среда все больше теряет свое идеологическое значение…». И все-таки: «Мало человеку книги, газеты и даже телевизора — хочется, чтобы сам предметный мир мог “говорить”».
Далее Раппапорт (опираясь как раз на Габричевского), обращает внимание на связку между архитектурной формой и пространством, которые направляют поведение тела, а телесное переживание — связано с эмоциональным состоянием. «Когда мускульный жест сливается со сменой оптических картин, когда ритм дыхания и шага становится соразмерным геометрическим членениям зданий и сооружений, когда силы гравитации, ощущаемые в каждом движении, сливаются со светом дня и веянием ветра, тогда возникает особое ощущение архитектурного пространства…», пишет он.
Интерес к такой связи между пространством и переживанием скорее растет, рассуждает Раппапорт, причем, связано это с демократизацией архитектуры и «бунтом против рассудочности», стремлением к «выражению энергичных эмоций». В этом процессе архитектура сближается с разной массовой коммуникацией — от литературы до телевидения.
В ответ, правда, возникает и другой взгляд, «элитарно-снобистский эстетизм», пишет Раппапорт, основанный на убежденности в том, что пространство «невыразимо», то есть, обладает такими качествами, которые не поддаются описанию, а считываются только особенно подготовленными людьми (или даже только его авторами).
К такой позиции Раппапорт относится скептически: «нет особой архитектуры для архитекторов и архитектуры для всех остальных людей. Архитектура едина, и критерии ее оценки, нормы вкуса и эмоциональное восприятие ее общие».
#критика #чтение
BY Facultative.Archi
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Telegram, which does little policing of its content, has also became a hub for Russian propaganda and misinformation. Many pro-Kremlin channels have become popular, alongside accounts of journalists and other independent observers. Oh no. There’s a certain degree of myth-making around what exactly went on, so take everything that follows lightly. Telegram was originally launched as a side project by the Durov brothers, with Nikolai handling the coding and Pavel as CEO, while both were at VK. "There are several million Russians who can lift their head up from propaganda and try to look for other sources, and I'd say that most look for it on Telegram," he said. I want a secure messaging app, should I use Telegram? On December 23rd, 2020, Pavel Durov posted to his channel that the company would need to start generating revenue. In early 2021, he added that any advertising on the platform would not use user data for targeting, and that it would be focused on “large one-to-many channels.” He pledged that ads would be “non-intrusive” and that most users would simply not notice any change.
from ru
