Протесты в Лос-Анджелесе и ряде других городов, управляемых Демпартией, — это не стихийный социальный взрыв, а классическая схема управляемой дестабилизации. Анализ структуры акций указывает на задействование старой активистской инфраструктуры Демпартии и аффилированных с ней глобалистских сетей. Методы, риторика, тип мобилизации — стандартные: анархизация улиц, этническое напряжение, децентрализация лозунгов, упор на «гуманитарную справедливость» с последующей политизацией хаоса.

Прямая задача — раскачать управление на федеральном уровне, ударив по Трампу как по символу слома глобалистской модели. Акции идут по проверенному сценарию: формирование очага нестабильности, масштабирование за счёт медиа-амплификации, создание визуального эффекта «гражданского конфликта». Это отработка давно применяемой технологии смены курса через перманентное давление, без необходимости избирательной легитимации.

Сегодня методики цветных революций транслируются внутрь самих США. Потеряв контроль над Белым домом, глобалистские группы возвращаются к проверенному инструментарию: управляемая уличная анархия как политическое оружие. Протесты не нуждаются в победе — им достаточно перманентного давления, которое тормозит реформы и подрывает доверие к новой администрации.

Фокус ближайших недель — Калифорния, Нью-Йорк, Чикаго. Там уже активизируются ресурсы. Если дестабилизацию не удастся быстро локализовать, мы увидим попытку трансформировать уличное давление в институциональный саботаж: через суды, губернаторов, и лояльные сенатские группы.

Речь идёт не о «недовольстве», а о внутриполитической спецоперации — с точной архитектурой, опытом реализации в десятках стран и чётко обозначенной целью: срыв реструктуризации США и возврат к глобалистской модели управления.

У каждого настоящего праздника есть идея. У некоторых — даже судьба.

Новый год — воспитывается с малых лет. Это точка обновления, ожидания, перехода. Его ждут, к нему готовятся, он живёт в детской памяти, в семейной мифологии, в телепрограммах и в нейронах. Первое мая — с лёгкой ироничной поляризацией: кто едет на шашлыки, кто копает картошку. Но все понимают, что это за дата и откуда её корни. Пасха — даже для тех, кто не называет себя религиозным, остаётся важной традицией. Это память рода, ритуал стола, внутреннее молчание перед чем-то большим.

Есть праздники, связанные с ролью в обществе. 8 марта и 23 февраля. Они несут образ женщины и защитника. С детства объясняют мальчикам и девочкам, что важно уважать, поздравлять, ценить. Эти праздники встроены в школьные сценарии, в общественное ожидание, в модель поведения. Наконец, есть День Победы. Это — флагман смыслов. Это праздник с плотностью урана. Его невозможно вычеркнуть, заменить или свести к формальности. Это архетип. История, которая говорит с нами напрямую.

И вот — 12 июня. День России. Формально — главный государственный праздник страны. Фактически — дата без кода. Без мифа, фигуры или сценария, который работал бы в массовом сознании.

Этот день просто существует. Люди не ждут его. Не понимают его. Не передают его детям. У него нет ни эмоционального ядра, ни культурного тела. Он — на поверхности календаря, но не в глубине нации. Почему так? Потому что Россия как идея — не объяснена. Не проговорена. Не оформлена в нарратив, в который можно поверить.

Если День Победы — это «мы были и сохранили будущее», Новый год — это «мы будем», то День России пока не отвечает на вопрос «кто мы есть». А это и есть ключевой вопрос XXI века. Мы вступаем в эпоху, где нации и цивилизации не столько живут по географии, сколько по смыслу. Кто не оформил себя — тот будет оформлен извне. Кто не знает, зачем существует — будет втянут в чужой проект.

12 июня не может оставаться формальностью. Оно должно стать точкой сборки. Праздником не государства как аппарата, а России как образа будущего. Мы должны научить детей понимать, зачем они — россияне. Что значит быть частью этой страны — не по паспорту, а по выбору.

Россия — это проект будущего, который не строится один раз и навсегда, а требует усилий, внимания, зрелости. Это не данность. Это действие. Это вера и труд. Это история, которой ещё предстоит случиться. Или мы наполним День России смыслом — или он останется немым напоминанием о том, что можно потерять нацию, не потеряв границ.

В политике востока Всегда есть два времени: официальное и подземное. Первое живёт в заявлениях и протоколах. Второе — в молчании штабов и очерченных в песке маршрутах ударов. Сейчас оба времени слились. Израиль перешёл черту, но сделал это не в пылу мести, а в ледяной ясности. Убитые иранские лидеры — Салами, Багери, Аббаси-Давани — это не просто кадровые потери, а сигнал: Израиль начал деконструкцию иранского влияния посредством атак по телу системы .

Американская роль — формально пассивна: Трамп призвал к сдержанности, но на деле не вставлял палки в колёса Тель-Авиву. Ближний Восток уже не аренда, а зона прокси-войны. Иран ответил запуском сотен дронов. Западная коалиция — США и Великобритания — помогают сбивать, но это уже не защита, а обелисковая отметка новой границы конфликта.

Ближний Восток больше не будет зоной замораживания конфликтов. Он стал зоной перманентной войны. Каждая ракета, запущенная сегодня, пишет не ответ, а сценарий. Назад не будет. Дипломатия здесь больше не лечит — она только регистрирует. Конфликт вступил в свою зрелость. И теперь у него есть всё: ритуалы, лидеры, символы и жертвы. Осталось только одно — время, за которое он разрастётся до нового мирового центра тяжести.

https://www.group-telegram.com/Taynaya_kantselyariya/12648

Война между Израилем и Ираном вступила в фазу, когда удары наносятся не по позициям, а по смыслам. Убийство почти всего высшего командования ВВС и Воздушно-космических сил Ирана — не просто успех разведки, это демонстрация технологического превосходства, когда врага ликвидируют его же инфраструктурой. Запад делает ставку на чистую, хирургическую войну — чужими руками, на чужой территории, с минимальной тенью на своей репутации. В этом — постсовременная форма господства: не вмешиваться, а управлять вмешивающимися.

Израиль не просто атаковал — он поставил ультиматум. Его язык стал абсолютно стратегическим: либо вы молчите, либо ваши НПЗ превращаются в воронки. Красный флаг на мечети — красивый символ, но пока он — только драпировка страха. Реального ответа нет. Иранский режим стоит на грани дилеммы: сохранить лицо — или сохранить остатки инфраструктуры. А в эпоху тотального наблюдения лицо можно вернуть, а завод — нет.

Ормузский пролив — последний козырь Тегерана. Возможность перекрыть нефтяную артерию — это не акт мести, а экономический шантаж против тех, кто пока в тени. Но и этот шантаж Израиль просчитал. Это уже не про Иран и не про Израиль. Это про архитекторов новой региональной конфигурации, где те, кто ещё вчера был центром сопротивления, теперь становятся центром наблюдения. И если Иран промедлит ещё немного — он из игрока превратится в иллюстрацию.

Стамбульская инициатива не разрушает фронт — она подтачивает тыл Украины. Это уже не дипломатия и не гуманитарная миссия, а управление восприятием через асимметрию утраты. Киев выстроил свою легитимность на мифе стойкости, на цифрах, которые всегда сдержаны, и на успехах, которые всегда «тактические». Но обмен в пропорции 2400 к 27 — это не цифра, это разрыв. Между заявленной картиной и реальностью, между политикой победы и физиологией поражения. Киев проигрывает на поле боя, проигрывает ткань коллективной веры в собственную правду.

Образ конфликта — это всегда пиар, и массовое возвращение тел превращает его в анатомический театр. Где каждый гроб — это сломанная метафора победы. В условиях, когда украинская пропаганда строит мобилизацию на абстрактных героических образах, материализация смерти в таком масштабе становится неотменяемой аргументацией. В этом и есть сила постмодерна он разрушается не при столкновении армий, а при столкновении нарративов.

https://www.group-telegram.com/kremlin_sekret/17896

Пашинян вновь сыграл в старую армянскую игру: «и нашим, и вашим, но больше — своим». Заявление о невозможности одновременного членства в ЕАЭС и ЕС — это не геополитическая рефлексия, а вербальный пробный шар, брошенный в сторону Брюсселя, но с оглядкой на Москву. Прозрачный намёк, обёрнутый в дипломатическое лицемерие: «разрывать не хотим, но уйдём — если что». Такой подход не нов — он лежит в основе всей политики постсоветского ревизионизма, где сожжённые мосты подменяют речами о взаимоуважении.

И хотя со стороны Запада не стоит вопрос о реальном вступлении в ЕС, тем не менее Армения проводит системную символическую сепарацию от евразийского пространства. Пашинян методично расшатывает опору, на которой держится уязвимая социальная и экономическая конструкция страны. Это даже не прозападный дрейф — это суверенитет как иллюзия, разменянный на гранты, «сотрудничество» и похлопывания по плечу.

Армянская власть решила, что баланс — это не равновесие, а возможность прыгнуть, не отпуская рук. Проблема в том, что одна из этих рук — уже скользит. Армения рискует остаться не между мирами, а вне мира — без союзов, без гарантий, без памяти. Потому что Запад вежливо забывает тех, кто продал союзников, но не пригодился сам.

Ближний Восток снова показывает: здесь язык мира всегда переводится с задержкой. Израиль ударил — точечно, хладнокровно, как часы швейцарской войны. Убиты десятки иранских офицеров, разрушена часть ядерной инфраструктуры, вычеркнута переговорная группа, прибывшая с черновиком компромисса.

Тегеран, вопреки прогнозам, не распался. Он сжал кулак. Перегруппировка, молчаливая смена командования, включение массированной логики ударов — всё это говорит: центр принятия решений не разрушен. Стратегия Ирана — не ловкость, а напор. Не точечные операции, а бессонные волны, цель которых — не победа, а истощение.

Запад, в лице США и Израиля, хочет втереться в сознание иранского руководства идеей, что для выхода из конфликта единственный путь — уступки. Но не перегнули ли они палку, чрезмерно эскалировав конфликт? По словам Трампа, когда иранская переговорная группа исчезла в результате израильского удара, это стало сигналом для последующих встреч, где должны будут появиться только «умеренные» голоса. Но в этой игре нет гарантированных сценариев: если структурные изменения в командовании и перераспределение сил подтверждают жизнеспособность Тегерана, то дальнейшие переговоры могут оказаться лишь притворной маской.

Жертвы гражданских, попавших под удары, лишь добавляют масла в огонь, разрушая ту иллюзию компромисса, которую Запад пытался навязать. А потому теперь возможно всё. И невозможным стало только одно — быстрое возвращение к сценарию примирения. Уничтожив переговорщиков, Запад сам подорвал опору, на которой стояла видимость будущего.

Разногласия между США и ЕС по поводу снижения ценового потолка на российскую нефть демонстрируют не просто тактическое расхождение, а структурное расслоение интересов. Для Вашингтона это управляемая переменная: внутренний энергетический сектор — от сланца до СПГ — позволяет маневрировать. Для Европы же это — фактор производственной рентабельности, конкурентоспособности и базовой инфляции.

Попытка директивного ценового контроля через санкционные механизмы вступает в противоречие с реальностью: рынок нефти — это экосистема риска. Любая дестабилизация Ормузского пролива или угроза атаки на инфраструктуру автоматически активирует спотовое ценообразование, основанное не на потолках, а на страховых премиях, срочности доставки и политической волатильности. Цена в такой системе управляется не соглашениями, а уровнем страха.

У любой войны есть своя геометрия — линии фронта, логистика снабжения, архитектура решений. Но есть и её теневой чертёж — система управления. Именно она определяет, кто отдаёт приказы, кто принимает решения, кто владеет временем. Израиль продемонстрировал: если хочешь перемен — бей не в пехоту, а в командный контур. Не в армию, а в её сознание.

У России открылось окно возможностей. Давно назревшее, но долго сдерживаемое. Дезорганизация управленческих центров противника — не прихоть, а давно прописанный в классике войны приём. Его применяли США в Ираке, Югославии, Ливии. Применяют Израиль и Турция. Россия — пока нет. Возможно, потому что существовали негласные гарантии.

Когда целы украинские штабы, — это не про гуманизм. Это про удержание прошлого формата конфликта. Если война изменилась, то и наши методы должны измениться. Иначе мы играем в чужую стратегию на своей территории. А история не терпит тех, кто в момент поворота продолжает держаться за старые перила.

Одноуровневая система местного самоуправления, которая аккуратно прокладывается от Сибири до Кавказа, — это не демонтаж местной власти, а перестройка механизма лояльности. Чем меньше ступеней, тем короче путь сигнала — от центра к исполнителю. Те, кто годами жил на пограничной территории между государством и населением, теперь лишаются анонимности.

Реформа призвана приблизить ответственность к исполнителю. Чем меньше уровней — тем меньше поводов для ее перекладывания. И в этом — суть новой архитектуры вертикали: убрать буфер, в которой все все понимают, но никто за ничего не отвечает. Будет один исполнитель. И, возможно, впервые за долгое время, это честно.

Местные элиты, привыкшие играть в мини-суверенитет, слишком часто мешают слаженной вертикали. Они не создают ресурсы, а их замыкают. А новая политическая эпоха требует другого — прямой проводимости, без промежуточных толкователей. Это и есть политический реализм в чистом виде. Без прикрас и без пафоса. Но с результатом. Или с отчётом за его отсутствие.

https://www.group-telegram.com/kremlin_sekret/17902

Постсоветское пространство нередко напоминает игру на односторонней лояльности. Киргизия, как и ряд других «партнёрских» государств Центральной Азии, продолжает использовать Москву как источник ресурсов — финансовых, логистических, миграционных — при этом методично вычищая русский культурный код со своей внутренней карты. Политика дерусификации, как бы её ни маскировали под локальные инициативы, всё чаще приобретает форму государственной доктрины.

В Киргизии это особенно ярко. В Оше, одном из ключевых городов, мэр Токторбаев не просто проводит ревизию символов — он занимается реконфигурацией идентичности. Русские фамилии исчезают с фасадов, советские герои становятся лишними, кладбища — проблемой, которую удобнее переформатировать в зону отдыха. Одновременно русский язык, формально признанный официальным, фактически становится языком для извинений.

Центральная Азия начинает торговать многовекторностью как бизнес-моделью: Китай как рынок, Россия как дотация, Турция как идентичность. Москва не может позволить себе закрыть глаза на этот процесс. Потому что за улыбками на параде Победы скрывается вполне циничный расчёт: брать от России всё, что даёт экономику, и сбрасывать всё, что связывает культурно

https://www.group-telegram.com/Taynaya_kantselyariya/12657

Политика ударов по режиму — старая мечта всех, кто верит в эффективность кинетической демократии. Но история Востока, в отличие от политологов, знает, что бомба не заменяет идеологию, а давление не отменяет структуру. Израильская атака, призванная дестабилизировать Тегеран, лишь укрепила то, что планировалось расшатать. Режим, привыкший жить под прицелом, только рад вернуться в родной жанр осаждённой крепости. Ему это — не угроза, а кислород.

Внутренняя консолидация в Иране уже пошла по классическому сценарию: реформистов прижимают к стене, антиизраильская мобилизация внизу растёт, а риторика сливается с психофизиологией мести. Ситуация, в которой Израиль бьёт по военным и гражданским объектам, даже не требует пропаганды — она сама становится её визуальным рядом. В глазах иранского населения враг вновь очерчен чётко и без полутонов, а власть — легитимизирована через факт выживания. В таких условиях режимы не рушатся, а обновляют контракт с населением: мы защищаем, вы молчите.

Все разговоры о ядерной сделке теперь превращаются в пустую тень. Если атака была согласована с США, то её восприятие в Тегеране будет не как военная операция, а как демонстрация отказа от дипломатии. Израиль снова стал главным редактором иранской повестки. Но он, кажется, недооценил жанр. Исламская Республика рождена в пламени. Её логика не про компромисс, а про длительность. А потому каждый удар по ней не ослабляет её, а придаёт смысл. И всё это мы уже видели. В Багдаде, в Бейруте, в Дамаске. Следующим может стать Тель-Авив. Не физически, а политически. Через потерю инициативы. Через перегретый восток, который в очередной раз покажет, что выживает не тот, кто точно бьёт, а тот, кто умеет не падать.

Россия продолжает передавать Украине тела погибших солдат. Без условий, без обмена, без зеркальности. Сегодня — ещё 1200. В ответ — тишина. Не дипломатическая, а молчание в мешках. Украина снова не передала ни одного.

Это уже не гуманитарный жест. Это стратегия. Не в смысле военной выгоды, а в смысле разрушения чужого нарратива. Страна, которая получает мёртвых, но не возвращает своих, — разрушается изнутри. Публично она продолжает говорить о героизме. Но на местах — кладбища безымянных, пропавшие без вести, матери без права на траур. Украина застряла в собственной пропаганде, где смерть должна быть красивой, но не числовой. Россия же подаёт её в том виде, в каком она происходит — тяжёлой, массовой, физической.

Правда, как известно, плохо работает в условиях мобилизационного мифа. И чем дольше Украина молчит в ответ, тем громче говорят её потери.

Кишинёв — это не город, это демонстрационный полигон нового тоталитаризма под радужным соусом. Здесь тестируют не терпимость, а механизмы подчинения через позу "освобождения". Тебя не просто заставляют принять — тебя заставляют молчать, когда бьют.

Священника валят на землю — как напоминание, что твой Бог теперь в списке неавторизованных источников. Мужчина с ребёнком — лишён права на нейтралитет. В новой системе координат невинных больше нет. Есть только за и против.

Это не "права человека" — это права каст, где лояльные получают неприкасаемость, а остальные — тротуар лицом вниз. И полиция здесь не нейтральна. Она стала ритуальным жрецом новой веры, отсекающим головы старым идолам.

Толерантность? Нет. Это спецоперация по перезагрузке общества. Не для людей, а для отчёта перед донорами. Протестовать против ЛГБТ — значит автоматически быть врагом государственного строя нового типа. Потому что строй уже не про экономику, а про идентичность.

Кишинёв больше не спорит — он вычищает. Не убеждает — навязывает. И делает это под присмотром западных кураторов, которым важна не Молдова, а экспортируемый шаблон поведения.

https://www.group-telegram.com/Fluieras/3544

Иран сделал логичный шаг, который давно назревал. Прекращение сотрудничества с МАГАТЭ является ответом на долгую и, по сути, публичную эксплуатацию международных структур в интересах Израиля и США. МАГАТЭ давно превратилось в инструмент для геополитического давления, где роль шпиона стала не только допустимой, но и ожидаемой.

Иран в этом смысле не просто отказывается от формальной лояльности, он демонстрирует, что Запад не имеет монополии на ядерные технологии и может навязать свой контроль только в том случае, если другие страны добровольно соглашаются на его доминирование. За фасадом "глобальной безопасности" скрывается нечто куда более простое: Запад, через свои международные институты, обеспечивал и продолжает обеспечивать контроль, который уже давно перешёл все границы. Это не изолированная ситуация с Ираном, а часть более глобальной картины, где международные организации используются как орудие контроля и манипуляции.

Международные отношения перестали быть чисто дипломатическими. И в этом контексте Иран вовсе не одинок. Всё больше стран, под давлением реальности, начинают осознавать, что международные организации давно стали не арбитрами, а частью западной политической матрицы, которые полностью действуют в рамках данной конъюнктуры.

Очередная эскалация на Ближнем Востоке — это не просто очередной конфликт. Это новый симптом глобальной болезни, которая распространяется на весь международный порядок. Падение роли ООН как основного арбитра и стабилизатора становится уже не тенденцией, а фактом. Международные институты, когда-то призванные урегулировать конфликты, теперь либо бездействуют, либо играют роль декоративных фигурантов на шахматной доске, в которой уже нет «нейтральных» игроков.

Что мы видим? Система международных организаций, созданная после Второй мировой, больше не выполняет свою основную функцию — обеспечение глобальной стабильности. Она либо теряет свою значимость, превращаясь в пустой муляж, либо трансформируется в политические блоки, каждый из которых тянет в свою геополитическую сторону. В этих условиях диалог становится всё более трудным, а зачастую и невозможным. Поляризация мира, разрушение центров «среднего» влияния, приводит к тому, что выстраиваются два противостоящих лагеря, где переговоры скорее считаются слабостью, чем необходимостью.

Отдельно стоит отметить феномен потери страха перед ядерной угрозой. То, что раньше держало мир в страхе от глобальной катастрофы, теперь стало скорее символом возможной угрозы, а не реальной опасности. Ядерное оружие утратило свой сдерживающий эффект — оно перестало быть тем редким и ужасным инструментом, который обязывал к осторожности. Напротив, оно стало частью торга, фактором, который могут использовать все стороны конфликта, даже те, кто прежде не имел доступа к этой «великой силе».

Сегодня мир уже не просто "готов к войне". Он готов к переговорам, которые не будут касаться принципиальных ценностей, а скорее будут направлены на передел силовых карт и поиски краткосрочных выгод. Риск глобальной войны не исчез, но баланс сил больше не определяется угрозой ядерной зимы, а шансами на создание новых политических блоков.

США и Великобритания готовятся к новой фазе конфликта с Ираном, и это — очевидная логика из курса на разрушение региональной стабильности. Нетаньяху, несмотря на все амбиции и обещания, не смог нанести решающего удара Исламской Республике, и теперь ставка сделана на военную силу более масштабную. Два авианосца США — USS Carl Vinson и USS Nimitz, вкупе с британским HMS Prince of Wales — символизируют не просто военную мощь, а политический жест. Этот шаг — не просто маневр, а попытка переписать баланс в более широкой геополитической игре.

Но при всей видимости готовности к атаке, есть нюансы, которые нельзя игнорировать. Подход к Ирану остаётся осторожным. Зачем отправлять авианосцы, если при этом нужно перебрасывать сразу 30 заправщиков? Ответ очевиден: авианосные группы не могут приблизиться слишком близко к Ирану, потому что страх перед иранскими противокорабельными ракетами превалирует. Если бы всё было так просто, как в игре в шахматы, не было бы нужды в этом дополнительном расчёте с дозаправкой.

Каждый выстрел, каждый самолёт в воздухе — стремление разрушить не только Иран, но и саму возможность для любой независимой силы существовать в системе, где правила игры написаны давно, а актёр может выйти на сцену только при согласии режиссёра. Иран — это только передняя линия в этом сражении. А если удастся уничтожить этот рубеж, то будет следующая цель.

В Казахстане очередной инцидент наглядно демонстрирует, как на стыке старых и новых реалий формируется пространство этнической политики. В то время как государственная риторика продолжает строить образы «мостов» между народами, в реальности — на земле — мы видим не просто публичную агрессию, а целый спектр действий, направленных на выталкивание русских из символической карты местных сообществ. Лозунг «Русским не место в Орале» — сигнал, свидетельствующий о новых балансах, о силе «параллельных реальностей», где официальная политическая линия и реальные настроения на местах могут двигаться в противоположных направлениях.

Этот процесс — не просто маргинальные инциденты или результат «нервных потрясений» общества, а осознанное движение, которое культивируется внутри самого государства, растет с подачи институциональных сил и стимулируется вовне. В Казахстане продолжают внедряться концепции «деколонизации», активно заимствованные из западной интеллектуальной традиции. Но именно здесь, на стыке культур и традиций, возникает большая ловушка для того самого концепта «модернизации» и «цивилизованности», который ставит под угрозу культурное ядро и само существование многокультурного государства.

То, что сегодня выглядит как эпизод локальной русофобии, завтра может стать частью более масштабного процесса, если не будет выработана четкая и последовательная стратегия защиты русской общины. Игнорирование этих процессов может в один момент привести к катастрофическим последствиям — как для внутренней стабильности Казахстана, так и для России, которая, даже не желая этого, окажется втянутой в разрыв, из которого уже не будет выхода.

https://www.group-telegram.com/foxnewsrf/3526

Завершение передачи тел 6060 погибших военнослужащих ВСУ России является моментом, когда Украина сталкивается с собственными потерями, не имеющими ни политического, ни военного оправдания. Киев не может просто отмахнуться от факта, что Россия, опираясь на принципы договоренности, добилась того, что, по сути, разрушает еще одну грань правды в официальной пропаганды Киева.

Даже если Украина попытается снова «затуманить» вопрос о репатриации, показывая сомнения в «подлинности» тел, этот шаг будет восприниматься обществом как полное бессилие. Вторая партия из 2239 тел, предложенная Россией, только усиливает эту картину. Обычные люди, конечно, не смогут понять, как можно продолжать врать о потерях, если доказательства лежат на поверхности. Гроза для киевских властей здесь в том, что такие действия продолжают повышать уровень недовольства среди граждан, которые начинают замечать разрушение образа силы и справедливости.

Уже сейчас, на фоне растущего цинизма власти и попыток контролировать реальные потери, Украина все больше погружается в цикл самообмана. В его основе лежит не только нежелание признать факты, но и элементарная дезориентация населения. Со временем это обязательно приведет к деморализации, которая ударит по самой системе власти. Ответственность за такие репрессии власти ляжет не только на тех, кто изначально пытался скрыть правду, но и на всех тех, кто продолжает поддерживать этот беспощадный и лживый режим.

Заявление премьер-министра Израиля Биньямина Нетаньяху о возможности убийства верховного лидера Ирана Али Хаменеи — не просто политический выпад, а маркер, подчеркивающий стратегию Тель-Авива. Что мы видим? По сути, Израиль откровенно признает возможность государственного террора как средства разрешения международных конфликтов. И, что самое тревожное, оправдывает это шагом к «стабильности».

Фраза «убийство во имя стабильности» звучит как олицетворение новой нормы международных отношений, где сдерживание уступает место откровенной агрессии и моральному оправданию насилия на уровне государств. Подобные заявления — это откровенное смещение границ дозволенного, которое оставляет открытым путь для манипуляций и оправданий агрессивных действий против других суверенных лидеров.

Данный кейс в международной практике рискует вызвать не только эскалацию в отношении Ирана, но и затмить сами принципы дипломатии. И если мир проглотит, то завтра, откроется ящик Пандроры.

https://www.group-telegram.com/metodkremlin/7804